Черный ворон

Комната в гостинице опустевшей Припяти. Валерий Легасов сидит на потертом диване склонившись над кофейным столиком и пишет формулы на листке в клетку, вырванном из тетрадки казённого зеленого цвета с гимном СССР на обратной стороне. Все расчеты верны и неправильны одновременно. Иногда Валерий думает: а зачем вообще что-то считать? Идиот, посмотри в окно, погляди на падающих с неба птиц, вспомни рассказы Хомюк об обгоревшем Игнатенко и его несчастной жене, вспомни смеявшихся водолазов-смертников и аплодировавшего им Щербину с фальшивой улыбкой на лице... Нервно постукивавшая по полу нога замирает. Мысли спутываются окончательно, и вот уже на листке с быстро накиданными формулами появляются выведенные дрожащей рукой чернильно-синие слова: мне так страшно господи что с нами будет хотя как что мы умрем мы оба умрем борис как же я не хочу почему мы здесь почему это место и эта жизнь и эти люди и это небо так беспощадны ктонибудь помо - Валера? Легасов вздрагивает, чувствуя руку, внезапно легшую ему на плечо, и осторожно откладывает ручку в сторону. Борис, обойдя диван, подсаживается к нему не снимая свой темно-серый плащ. Валерий пытается скомкать листок, но не успевает: Борис резко перехватывает бумажку. Его рука прохладная и сухая. "Прямо как и он сам", - почему-то именно эта мысль мелькает в голове у Легасова, пока Щербина спокойно и решительно пересекает номер и подходит к окну. Его выцветшие голубые глаза пробегают по записке буквально две или три секунды. Валерию они кажутся вечностью, пока он завороженно следит за тем, как меняется выражение лица Бориса. Прочитав написанное, он мелко-мелко рвет лист и уходит в туалет. Валерий слышит звук спущенной воды и решает закурить. Он все правильно сделал. - Я тоже, Валера - голос Бориса выводит ученого из транса задумчивости. - Что? - Я тоже. Легасов застывает с поднесенной ко рту спичкой. Щербина смотрит на него с грустной ухмылкой. - Не урони, - он берет наполовину сгоревшую спичку из рук Валерия. - Нам уже хватило одного пожара. - С лихвой, - тихо проговаривает Валерий и наклоняется к почти сгоревшему огоньку. Рука Бориса задевает его щеку, и ученый вздрагивает. Последний раз, когда они соприкасались ближе, чем на рукопожатие, был во время испытания лунохода на крыше станции. То был крохотный лучик искреннего счастья в этой мрачной радиоактивной обители, которая, казалось, своей страшной силой уничтожала не только организм, мышцы, клетки крови, но и какие-либо положительные эмоции. Они курят и смотрят куда-то в никуда, сквозь чертежи и схемы, раскиданные по столику, стену, саму станцию, от которой поднимается обманчиво маленьким столбом серый дым. - Нет вестей от Хомюк? - Пока нет. Насколько я знаю, - Щербина понизил голос до еле слышного шепота, - она ищет сейчас информацию в архиве в Москве. Легасов грустно усмехается. - Боже, на что она... - Тс! - Щербина прикладывает палец к тонким, похожим на две ниточки губам. - Давай потом. Он берет первую попавшуюся бумажку и быстро нацарапывает на ней: "Я ищу место". Легасов едва успевает прочитать, и Борис моментально стирает огрызком ластика написанное. "Так же можно стереть любого из нас", - сразу думает Валерий и издает смешок, больше похожий на кашель. Щербина, кажется, понимает, о чем тот думает, и кидает на него укоризненный взгляд. Это уже слишком. Мысли они еще читать не научились. Пока... Какое-то время они курят молча. Валерий расстегивает рубашку на пару пуговиц, откидывается на спинку дивана и прикрывает глаза. Борис внимательно смотрит на него, как будто видит в первый раз. Удивительно. Он бы никогда не сказал этого вслух, не признался. Хотя, зачем ему мне что-то рассказывать... Он мне не верит. Оно и понятно. Я бы себе тоже не верил. Что-то в Валерии привлекало Бориса. Возможно, аналитический ум. Наивность, столь свойственная ученым. Его спасательный круг, который помог ему выглядеть максимально безобидно даже перед главой КГБ, который, словно побитой собаке, бросил Легасову кость в виде освобождения Хомюк. Бориса тошнило от этой холодной снисходительности. - Валера, давай выпьем, - с напускной бодростью произносит он. Легасов с легким недоумением на лице кивает. Борис достает припасенную бутылку "Столичной". Конечно, другой водки наш товарищ аппаратчик и не пьет. Борис берет два дежурных граненых стакана и наливает в каждый до половины. Пьют, не чокаясь. Оба понимают: здесь каждый день - похороны. Спирт слегка обжигает горло. Валерий жмурится и издает громкое "уууоооох!". Борис хрипло смеется. - Ты чего? - Многовато сразу накатил. - А правда, что водку нужно пить в случае облучения? Нам уже ничего не поможет, Борис. Зачем я спросил, черт побери, пятнадцать тысяч рентген, Борис, ты идиот. - На данный момент считается, что да. А еще лучше - чистый спирт. Ну, что имеем, как говорится. Борис отвлеченно кивает и наконец вспоминает, что он все еще сидит в плаще. От водки ему становится теплее, и он стаскивает с себя осточертевший ему серый балахон. Все эти вещи все равно надо выкинуть. И себя вместе с ними. - Борис, а у тебя есть семья? Семья... Этот вопрос дает Щербине под дых, и он на секунду отворачивается, чтобы Легасов не видел, как сильно изменилось его лицо, как он еле сдерживается, чтобы не... - Есть сын. - А же... - Я не хочу об этом говорить! - Легасов охает, не ожидая такой реакции. Щербина молниеносно встает, чуть не спотыкаясь об столик, отходит к окну. Валерий слышит судорожный вздох и буквально в два шага пересекает комнату и подходит к мужчине. Тот стоит, сгорбившись, обычно такой высокий, он кажется теперь гораздо меньше. Губы сжаты в одну сплошную нить, морщины, мешки под глазами становятся видны отчетливо как никогда. Вот теперь я вижу человека. - Прости меня. - Ты не знал. Ничего. Просто... не будем об этом, хорошо? - Да, я понял. - Хорошо. - Хорошо. Они смотрят на детскую площадку соседнего дома. От ветра качаются, поскрипывая, качели. Небо затянуто серыми облаками. Станция не перестает дымить. Воистину постапокалиптичный пейзаж. - Она умерла несколько лет назад, - хриплый голос Бориса нарушает тишину. - Соболезную. - Ни черта, Валера. Легасов ошеломленно смотрит на Щербину. В ответном взгляде аппаратчика видна такая боль, что Валерию становится жутко. - У тебя. Никого. Нет. - Борис чеканит каждое слово. - Это не значит, что я не человек, Боря! - Легасов сам не замечает, как его голос чуть не срывается на крик. Теперь уже Щербина отшатывается от него. - И я получше тебя знаю... - Легасов нервно достает сигарету, - знаю, что такое одиночество. И я чувствую боль, ты видел. Видел. - Да, я лабораторный червь. Сижу там у себя, решаю какие-то задачи, что-то высчитываю... Валерий замолкает и машет рукой. Да какая разница, черт побери. Какая теперь разница... Ученый медленно выдыхает сигаретный дым. Едва он отнимает сигарету от губ, как ее внезапно перехватывает Борис. Валерий не успевает даже открыть рот, как Щербина затягивается ей, глядя прямо на него. Валерию кажется, что на секунду его сердце останавливается. Глаза Бориса, кажется, пронзают его насквозь, видя все то смятение, что творится в его душе в этот момент. Он наклоняется к Легасову, ткань его белой рубашки касается шеи ученого. Тот прикрывает глаза. мне так страшно господи что с нами будет хотя как что мы умрем мы оба умрем борис как же я не хочу почему мы здесь почему это место и эта жизнь и эти люди и это небо так беспощадны ктонибудь помо И словно эхом отдается откуда-то издалека шепот Бориса, пахнущий сигаретным дымом, в самое ухо Легасова: - Какая теперь разница, Валера? Легасов не может пошевелиться. Его будто парализует, будто радиация, пронизывающая уже весь его организм, вызвала, наконец, атаксию, и он сейчас упадет, и уже никогда, никогда не... Зачем ты это делаешь? Зачем я это делаю? Я хочу, чтобы он это сделал. Я хочу это сделать. Они прижимаются друг к другу: голова Валерия на плече Бориса, сердце к сердцу, бьются так быстро, что аж в голове звенит, и где-то внутри становится так тепло, и мурашки бегут по коже. Дыхание мужчин становится еле слышным, будто они в анабиозе, в сладком сне, и они не хотят просыпаться в эту страшную реальность, где их ждет мертвый город, военные и шахтеры, которых они лично отправляют на смерть, водка и дешевые сигареты, Горбачев и КГБ, и это тошнотворно-серое небо. Внезапно Борис тихо начинает петь с легким украинским акцентом: Черный ворон, черный ворон, Что ж ты вьешься надо мной... Его голос, охрипший от табачного дыма и постоянных криков по телефону, внезапно становится таким спокойным и мелодичным, что Валерий вздрагивает. И в то же время крепче прижимается к напарнику. Борис слегка покачивается в такт песни, и Валерий невольно начинает подпевать. Ты добычи не дождешься, Черный ворон, я не твой. Что ж ты когти распускаешь Над моею головой? Ты добычу себе чаешь, Черный ворон, я не твой. Комната в гостинице опустевшей Припяти. Двое мужчин, обнявшись, стоят у окна. Они крепко держатся за руки, будто боясь навсегда потерять друг друга; узловатые, морщинистые пальцы крепко сплетены. Они знают, что будет. Но они уже ничего не боятся. Чую, смерть моя подходит, Черный ворон, я весь твой. Чую, смерть моя подходит, Черный ворон я весь твой.