Больно бывает не только от боли

Ты белый и светлый, я, я темная теплая. Ты плачешь - не видит никто, а я - я комкаю стекла, дура. Ты - так откровенно любишь, я - я так безнадежно попала. Мы - мы шепчем друг другу секреты... Мы все понимаем, но только этого мало.

** Ночь. Не холодно, не жарко. Я лежу, раскинув руки и ноги, простыни укутывают меня плотно,точно веревки. Одеяло сброшено на пол. Два часа ночи, но я не сплю. Билл, свернувшийся комочком рядом, лежит беззвучно, с закрытыми глазами, и тоже не спит. Я знаю это так же хорошо, как то, что не сплю я сам. Он ждет. Я выравниваю дыхание, притворяясь спящим. Не знаю, что горше - то, что он ждет, чтобы я заснул, или то, что он действительно верит, что я засыпаю. Так или иначе, он лежит еще пять минут, а потом бесшумно выскальзывает из кровати. Я знаю этот ритуал наизусть, точно азбуку. Шуршат его тапки, легонько скрипит пол, едва слышно закрывается дверь. Если бы я открыл глаза, то увидел бы, как перед выходом он бегло смотрит на себя в зеркало и поправляет волосы. Но мне не нужно открывать глаза, чтобы увидеть это. ** - Ты очень бледный, - говорит Георг за завтраком, - и ты вообще ничего не ешь. - Я ем, - вяло отзывается Билл. У него круги под глазами и косточки запястья, как в анатомическом театре. "Борись за него, Том, борись." - Я тебя учить не хочу, - продолжает Георг, но Билл обрывает его неожиданно твердо: - Так не учи. И мне сразу вспоминается его мимолетное, брошенное, выверенное: "Да, я стал жестоким." Даже с каким-то оттенком удовольствия сказанное. Удовольствия из серии бритвой по собственной недоумевающей коже. И мне вновь кажется, будто это не Билл, а кукла какая-то, или нет, не кукла, просто Билл уснул и спит, и надо его разбудить как-то, растормошить, и тогда там окажется прежний, настоящий Билл. "Ты не жестокий, Билл. Не жестокий." Но что тут, на самом деле, можно сказать? Ночами, когда он уходит, я лежу и думаю. Думаю. Думаю. Есть ли в этой игре выходы, или я случайно провалился в какую-то логическую недоработку, и мой нарисованный герой ходит кругами? Бесполезными кругами по трем-четырем одинаковым картинкам? Турбус. Отель. Сцена. Студия. Турбус. Отель. Сцена. Студия. Необычайно бледный Дэвид. Билл по утрам - тщательно без засосов. Кофейные пятна на столе, молчание, молчание, молчание. И когда я случайно ловлю взгляд Йоста, мне хочется, чтобы он умер. ** Я не выдерживаю. Я всегда умел держать самое сокровенное в себе, но теперь эта серая неопределенная масса - тоски, безнадеги, отчаяния - давит на меня слишком сильно, и я больше не могу один. Георг понял бы меня лучше, но я иду к Густаву. Потому что Георг - это слишком что-то из прежнего мира гулянок и блеска, мы никогда не говорили с ним серьезно. С Густавом же мы просто никогда толком не разговаривали, поэтому именно к нему сейчас и можно. Густав немногословен. "Может быть, тебе бы стало легче, если бы он просто тебя бросил?" ** Я всегда думал, что самые жалкие люди, это не те, кто всю жизнь бездельничает, не те, кто верит в какую-нибудь идиотскую чушь и все отдают за нее, а те, у которых жизнь концентрируется вокруг одного какого-то человека. Мы с раннего детства очень много работали, у нас всегда была цель в жизни. Вперед, только вперед. От одного шарика на Комете к четырем, от славы в одной стране к славе во всех странах. Напряженный график. Выматывающие условия контракта. Мы очень любили друг друга, мы были одна команда, у нас всякое бывало, и плохого немало, но все же жизнь била ключом, и основой ее было наше общее дело. А если все-все мироздание сводится лишь к кому-то одному, к какому-то конкретному человеку, а все остальное - второстепенно... Такой человек достоин только жалости. Это как смерть. Мне так думалось. На поверку оказалось, что я сам именно таков и есть. Так что же мне теперь, разбиться головой о стенку? Я все время думаю о Билле. Все время. Когда он рядом и когда его нет. Когда он пьет чай, морщась от безвкусия казенного напитка, когда он пробует дорогое вино, чуть улыбаясь кончиками губ, когда он поет, когда он играет в видеоигры, когда он покупает себе одежду, когда он читает журналы, когда он спит, когда он спит со мной, когда он спит с Дэвидом. Всегда. Я не хочу играть, не хочу писать музыку, не хочу придумывать новое. Пока он не со мной, ничто не имеет значения. Вот так вот просто. Он-то почти ни с кем не делится. Иногда немножко - с Наташей, не знаю уж, почему. Но когда я об этом узнаю, меня немедленно несет к Наташе, и я ничего не могу с собой поделать - ведь я уже совсем почти не могу говорить с людьми, которые не знают о происходящем, потому что в голове у меня больше ничего не осталось, кроме мыслей об этом. Наташа разговаривает со мной не очень охотно, мы не слишком-то любим друг друга - так уж повелось издавна. Но мой вид, видимо, производит на нее впечатление. Скоро мне можно будет выходить на улицу и просить милостыню без картонки с намалеванным "Hilf". Хуже меня выглядит только Билл, наверное. Или Дэвид. Мы сидим с Наташей в какой-то гримерке очередной. Зеркала, пудра, россыпь флакончиков. Неуютно, накуренно. "Он тебя любит". Я тоже его люблю. "Он тебя любит, но он с тобой не будет". Каждую ночь я засыпаю только под утро. Иногда мне кажется, что вся моя комната исписана изнутри словом "Почему". Почему, Билл? Что случилось? Как так вышло, что и кто упустил? Я?.. Но он ведь все равно почти каждую ночь ложится со мной в одну кровать. Как будто бы все - как раньше. Как будто бы все дневное - иллюзия. "...но он с тобою не будет". Если бы только так - то я бы, наверное, просто прекратил бы пытаться. Но ведь "любит". А пока жива хоть крохотная надежда - борись, Том, борись, ты же не можешь просто все бросить. Ты ведь сильный. Так? И в то же время все время ощущение выскальзывающего песка из пальцев. Может быть, Густав и прав. И мне было бы легче, если бы... "Он без тебя не может". А это даже не прописная истина, это где-то в самой подкорке. Конечно, не может. Ведь он - это я. Мы только вместе - одно целое. Брат. Брат-близнец. Билл... "Но без него он тоже не может". ** Иногда я боюсь даже пошевелиться, потому что он так хрупок, что, кажется, можно сломать, чуть дотронувшись. Очень тонкий, очень гибкий, очень белый. - Я люблю тебя. Он молчит, но я вижу, что он улыбается в полутьме. - Не уходи сегодня, пожалуйста. Пожалуйста, - повторю я, уже заранее зная, как беспомощно это звучит. - Я больше не могу так. Чувствую, как он напрягается. И сразу становится нестерпимо стыдно, я ведь вываливаю на него свою собственную слабость, тогда когда на нем лежит груз сразу за двоих. А я ведь много старше и опытнее. Но... Если бы второй была девушка. Если бы вторым был другой мужчина. Но второй - это не девушка и не мужчина, и я не могу найти слов, чтобы удержать Билла. Только не от него. Только не от Тома. И я прижимаю Билла крепче к себе, изо всех сил, уже не опасаясь сломать, а как будто боясь, что он начнет вырываться, и шепчу, как в бреду: - Я хочу, чтобы ты был единственным ребенком в семье, я хочу, чтобы ты был единственным, я хочу так, я так хочу, чтобы... ** Густав находит Билла в турбусе, в подсобной комнатке для всякого барахла, тот сидит, и не плачет, просто смотрит перед собой. Как труп. - Скажи мне что-нибудь, Билл, пожалуйста, - Густав опускается рядом, наплевав на гордость, берет Билла за острые коленки, заглядывает в глаза, - Билл? - Друзья ведь если зачем-нибудь, то за этим. - Да мне нечего сказать, Густав, - тихо отвечает Билл. - Долго ты еще будешь мучаться со своей... полигамностью? - выходит почти шутливо, но оба знают, что шутки кончились слишком давно. - Нет никакой полигамности, - отвечает Билл, не глядя на Густава. - А как же?.. Потом Густав вспоминает все это, будто это было в бреду, и ему тоже кажется, что Билл спал, и никак не мог проснуться. "Я буду с Дэвидом." Белая, будто мертвая кожа. Даже при таком освещении. "Я люблю Дэвида." "А как же Том?" "Тома я тоже люблю. Но без Дэвида я не могу." "Билл, как ты можешь такое говорить? Как у тебя язык так поворачивается? Это же бред, ты же знаешь прекрасно, что без Тома-то ты не сможешь вообще - вообще - то есть совсем?" "Если с Томом что-то случится, я умру." "Я знаю, Билл." Молчание. "Я буду с Дэвидом". И Густаву хочется ударить его, но он слишком хорошо знает, что друзья - не за этим. Почти так же хорошо, как то, что когда он выйдет из этой каморки, его схватит за рукав Том и будет с болезненно горящими глазами спрашивать "Ну что? Как ты думаешь? А? Что мне ему сказать? Мне подойти сейчас?" ** Утром Билла тошнит в ванной почти целый час подряд, так, что они опаздывают на интервью и приходится долго извиняться перед администрацией. ** - Я не могу больше с Биллом общаться, - говорит Георг Густаву, в кои-то веки совершенно серьезно, - с ним просто стало невозможно. Мне правда очень жаль, но ведь я не виноват ни в чем, зачем тогда обращаться со мной так, будто я - то ли слуга, то ли враг, а скорее - просто досадная помеха? Мы договариваемся о чем-нибудь, он не приходит или забывает напрочь. Я звоню ему, чтобы узнать что-то срочное, он сбрасывает звонки через раз - и никогда не перезванивает после. - Ты же знаешь, что происходит у них, - тихонько отвечает Густав. - А сколько это еще будет длится? Нет, мне правда, очень жалко Тома, но... Но ведь так просто невозможно жить, работать вместе! - Тома? - переспрашивает Густав. - Не Йоста же мне жалеть. Нет, Йост парень неплохой, но тут не та ситуация. Я думаю, ты сам понимаешь. - Не знаю... Он тоже ни в чем не виноват. - Это верно... - тянет Георг, - но ты знаешь, у меня в голове все однозначно. Я помню, что все было хорошо, до того, как появился Йост. В этой роли, в смысле. Помнишь, как было раньше? Сейчас так совсем уже не бывает. Мне иногда кажется, что Билла вообще больше нет, что это кто-то другой. - А мне кажется, будто он спит. - Так, наверное, лучше считать. Но я его вообще больше не чувствую. Нету его больше там. Вот он говорит про себя "я стал жестоким". И ведь прав. - А по-моему, он просто маску на себя такую натягивает. Он хочет быть жестоким, но не может. И искусственно заставляет себя быть таким. Ему самому от этого хреново. - Не знаю. Мне только кажется, что это злое существо - совершенно зацикленное на самом себе существо. Что-то чужое. Не Билл. Эгоистическое что-то. - Почему? - Ну ты сам посмотри. У него есть Том. У него есть Йост. Они оба дышат уже, кажется, только ради него. Он в любом случае не останется в проигрыше, кого бы он в итоге не выбрал. А из них кто-то - останется один. - Но он не может выбрать. Он их обоих любит. - Я в такие штуки не верю. Вот если б мне пришлось выбирать между, например, тобой и Томом - я бы не смог, потому что вы мои друзья, с друзьями так не делают. А любовь... Тьфу ты, сентиментальничать ненавижу, но если так, по-серьезному - ты ведь всегда четко славливаешь сам для себя, кого. Вот именно в сопливо-романтическом плане - кого. А остальные - можно любить по-родственному, по-дружески, даже в сексуальном плане - ради бога, хоть армию целую. Но лямур тужур абажур - она одна. - Ты Биллу это скажи. - А у меня четкая уверенность в том, что он прекрасно знает, кого. Просто не говорит. Даже себе, может быть. ** - Билл. - М. - Билл... - М-м. - Ты не спишь? - Нет... - Давай поговорим. - Давай не будем. Молчание. - Знаешь, я раньше думал, что есть вещи, которых нельзя простить. Грань, черта такая. Молчание. - А потом начинаешь понимать, что таки можешь простить. И это можешь. И вот это можешь. И с каждым днем у меня эта грань дальше отодвигается. А может, ее вообще уже нет. - Том, пожалуйста... - Нет, серьезно. Ломаю свою гордость по кусочкам. Иногда мелкими, иногда сразу огромными. И знаешь... я понял кое-что. Молчание. - Я понял, что в этом преломлении гордости и есть сила. Самая настоящая. Душевная, что ли. И, веришь ли, я теперь очень сильный. Сильнее всех. Билл всхлипывает в темноте и начинает мелко-мелко трястись. - Билл, мы поедем вместе куда-нибудь. Поедем в Японию, в Токио. Это ведь была наша... ну, мечта. Одна на двоих, помнишь? Поедем? Выступать, гулять по городу, смотреть на людей, есть палочками. Поедем? - Поедем, - шепчет Билл. На следующий день он не приходит вообще. ** Наташа курит длинные сигареты, тоненькие, с ментолом. - Мне кажется, тебе стоит просто оставить, наконец, эту мысль, - говорит она, - ты ж мужик. Девятнадцать почти. А мысли у тебя какие-то женские совсем. Смысл жизни, любовь-морковь, река слез. Надо отключиться, заняться работой. - Наташ, ты пойми, я вообще не могу это все, когда он не рядом. - Слова, которые раньше показались бы пафосными и фальшивыми на слух, теперь гладко совершенно выходят. Почти сухие факты. Иногда он пугает самого себя. Зачем он рассказывает все это такому неблизкому человеку? Ладно, по крайней мере, он не наедине сам с собой. А ведь это самое худшее. - Ну ведь как-то надо жить? - Да мне все интересно, всего хочется, масса идей и желаний... Когда он есть. А без него я как без скелета. Не могу. - Избаловал ты его. - Это совсем другое... - У каждого свое понимание, - фыркает Наташа и затягивается, - у тебя свое, у меня свое. ** - Я пытался без Дэвида. Я миллион раз уходил и говорил, что не вернусь, - говорит Билл, - и понял, что не могу. Не отвечаю на звонки, стираю сообщения, не разговариваю днем. И все равно каждый раз возвращаюсь. - А теперь? - спрашивает Андреас, разглядывая ввалившиеся щеки Билла. - А теперь я пробую без Тома. У меня получится. Обязательно получится. - Билл смотрит в потолок. - Хрен там чего у тебя получится, - неожиданно зло говорит Андреас, - по-моему, ты совсем офигел, вот и все. ** Телефон пищит, и Билл выпутывается из объятий Дэвида, недовольно что-то буркнувшего во сне, и тянется к нему. "Билл... ведь жизнь имеет для тебя смысл, только пока я тебя люблю. Ты это знаешь?" И Билл не колеблется ни секунды: "Да." ** - Поедем на выходные за город? - Дэвид ставил на стол в студийной квартире какие-то пакеты, - я тут вам колы и пиццы принес. Стандартный набор. - Да, поедем, - Билл улыбается и обнимает его, - я давно хотел отдохнуть чуть-чуть. - Что ж не сказал? - Йост ерошит его волосы и целует в нос, - потом пойдут толки про зверя-продюсера. - Поздно, - смеется Билл, - давно уже ходят. - Йост шутливо хмурится. Потом его осеняет: - А знаешь, что? - говорит он. - Поедем-ка мы с тобой на электричке. Ну их, эти лимузины. Закутаем тебя, как матрешку, никто не узнает. - Без Саки? - недоверчиво спрашивает Билл. - Без Саки, - подмигивает Йост, - тряхнем стариной, а? ** Плохо физически. Мне кажется, сегодня у меня вместо крови в сосудах какая-то дрянь, ее разносит толчками сердце, и она отравляет меня с каждым его биением. Когда они уехали, я понял, что остался совсем один, просто совсем-совсем. Мне ведь почти удалось уговорить его поехать в Токио, и все было так хорошо... Несколько секунд мне казалось, что прежний, живой Билл вернулся, и теперь все будет по-старому, только я и он. Терзать себя можно долго. Вываривать в голове жалостные мысли. А проще принять снотворное. Алкоголь не помогает, он только добавляет пафоса. Траву я не курю. Никотин уже поперек саднящего горла. Другое дело - таблетки... Может быть, сразу пару десятков?.. Нет, Билл не сможет жить непарным. Забавно, я совсем ничего не решаю сам за себя. Всегда прежде всего - Билл. Я пытаюсь нащупать тапки в темноте, но это бесполезно, и я шлепаю босыми ногами на кухню за лекарством. Но перед входной дверью меня что-то останавливает, я подхожу к ней, поворачиваю ключ в замке и распахиваю дверь. Билл стоит на пороге, темный, мокрый от дождя, почти незнакомый, один. - Том, - произносит он одними губами. Я стою и смотрю на него, и не могу пошевелиться. Опять? Я ведь могу и не склеиться обратно на этот раз. Из мелких осколков-то. Но Билл делает шаг вперед и мерцает глазами в полутьме. - Пожалуйста, - шепчет он. Я не знаю, что будет завтра. Я не знаю, что значит его приход, почему он приехал так скоро один, без Йоста, что изменилось и изменилось ли хоть что-то. Я не знаю, сколько раз еще буду резаться о твердокаменную реальность. Но я слишком люблю его, чтобы спрашивать. И я делаю шаг ему навстречу. Fin.