Degustation

Кабинет погружен в темноту, освещаемый лишь настольной лампой. Тишина не нарушается ничем, она повелевает и властвует, давя на барабанные перепонки. Ганнибал неподвижно сидит в своем кресле, поставив локти на стол и упираясь на сплетенные пальцы. Он захватывает губами один – большой – и легонько прикусывает подушечку. Незажившая ранка снова открывается, и алая капля крови прорывается наружу, и Лектер тут же слизывает ее. Привычный соленый привкус помогает успокоиться хоть ненамного. Он ждет Уилла, он ждет его каждый вечер с тех пор, как тот впервые появился на пороге этого кабинета, и тот приходит. Как всегда – усталый, запутавшийся, измученный своим даром-проклятием. И Ганнибал пытается помочь, разложить все по хрупким полочкам, выпутать из липкой паутины кошмаров, неотделимых от реальности, и запутывается в них сам. Грэм – другой, абсолютно непохожий на него самого – вызывает любопытство. Не только профессиональное – сугубо личное, частное, чему не должно быть места в этой комнате. Однако Уилл – не пациент, он кто-то еще, кто-то, кому Лектер пока не может подобрать названия или же не желает это делать. Уилл просто есть – каждый вечер, и этот не становится исключением. Однако сегодня Ганнибал делает то, чего, наверное, делать не стоило – подходит ближе настолько, насколько позволяют приличия, и втягивает носом воздух. Грэм пахнет одуряюще, настолько, что Лектер даже забывается на несколько секунд, и только удивленный возглас вырывает его из этого состояния. Уилл взволнован, ощутимо взволнован, и оба цепляются за нелепую отговорку про лосьон – хотя Грэм даже не брался сегодня за бритву. И так, наверное, было бы проще, но аромат слишком приятный, слишком гармоничный, и бесподобная реакция заставляют попробовать еще раз. Чуть менее близко, и снова все тот же легкий румянец и сбитое дыхание, однако ничего в ответ. Однако в этом молчании он чувствует разрешение. *** Это становится традицией – он не отвечает на вопросы, Уилл их не задает. Они оба делают вид, что так и должно быть, что это нормально, и резкий запах Грэма, кажется, въедается под кожу. Каждый день немного больше; ощутить, почувствовать, запомнить навсегда. Ему снится запах, он чувствует его везде: на своей одежде, волосах, подушке. Весь кабинет пропах Уиллом, и каждый вздох теперь – изысканное удовольствие. Грэм все продолжает приходить, Ганнибал все продолжает ждать его. Он опьянён этим ароматом, опьянён Уиллом, и это становится похожим на зависимость. Каждый вечер, ровно в 7:30, он слышит неловкий стук, и только железная выдержка позволяет не ускорить шаг, направляясь к двери – снова и снова. Они говорят обо всем: о преступлениях, ночных кошмарах, книгах, вине, старательно игнорируя происходящее между ними. Но с каждым вечером Уилл все меньше боится, а расстояние сокращается на доли миллиметра. Они оба играют по правилам, но победитель здесь будет жертвой. Где было положено начало - неизвестно, и важно лишь то, что в один момент Ганнибал, не удержавшись, проводит горячим дыханием по этой восхитительной шее. Уилл неловко дергается и прячет взгляд, а маленькие волоски встают дыбом. Лектер улыбается уголками губ – он проиграет эту партию во что бы то ни стало. На следующий день Грэм приходит в водолазке и удостаивается насмешливого взгляда и низкого шепота. «В следующий раз вы придете в скафандре?» - дыхание опаляет нежную кожу за ухом, которая стремительно алеет, как и весь Уилл. Это игра против правил, они оба понимают, и штрафной – белоснежная футболка на следующий вечер – стоит десяти вечеров в водолазке, но об этом Ганнибал тактично умалчивает, а виновато выглядящий Грэм и не думает интересоваться. Ему тоже нравится это, чем бы оно ни было, и лоси в его снах теперь обдуваются южным ветром, надежно запертые в стойле из мореного дуба. Ему снятся саванна и антилопы, резво срывающиеся с места при виде хищника, и высохшие травы, и солнце в зените. Джек удивляется повышению работоспособности, Уилл и сам удивлен – но находить дорогу назад, к себе, становится немного легче, он чувствует себя, пусть это чувство и приходит лишь в тускло освещенном кабинете. Он бессознательно проводит рукой по шее, и, видимо, делает это слишком часто, раз ему начинают советовать массажистов. Он ждет вечера – и каждый раз заставляет себя приходить вовремя, не заявляясь в приемной за полчаса до назначенного времени. Ему мало нескольких минут легчайших даже не прикосновений, ему хочется больше. Больше потрясенного замирания, больше ощущения чужого присутствия – за спиной, в зоне дискомфорта, где появилось одно исключение, этой волны тепла, исходящей от чужого тела. Уилл не пытается держаться на расстоянии, он хочет продолжения и не хочет одновременно, но раз за разом приближается к этой критической точке, где две системы отсчета пересекутся, образуя новую. Там будут новые правила и новые единицы, и время будет измеряться в прикосновениях и вздохах, но сейчас оно течет невыносимо медленно, крупинками падая в чашу неспешного ожидания. С каждым днем дыхание все ближе, все горячее, он ощущает его ярче, чем что-либо еще, и все чувства сосредотачиваются на маленьком участке кожи. Прикосновений нет – пока нет – и предвкушение захватывает разум, заставляя сердце биться быстрее. И несколько минут – мало, безумно мало, но лишь они играют главные роли. Все остальное – разноцветная массовка, разломанные кубики реальности. Он говорит об этом Ганнибалу, и тот лишь слегка улыбается в ответ. Лектер играет в прятки со своим желанием, боясь спугнуть свою трепещущую и дрожащую от предвкушения не жертву, но награду, достойную продолжительной борьбы. С собой, с ниоткуда взявшимся желанием сломать шею любому, кто посмеет прикоснуться к Уиллу. Он напряжен в разы сильнее обычного, всем существом предвкушая развязку, в которой желаемое станет действительным, и реальность – холодная, обагренная алой кровью, - изменится, повернется, как флюгер, в сторону попутного ветра. Она уже изменилась – голод стал отходить на второй план, теряясь среди череды вечеров, проведенных наедине. Он покупает вторую зубную щетку, уверяя себя, что это лишь разумная предосторожность. Он начинает готовить на двоих, зная, что Уилл никогда не остается на ужин. Он потихоньку сходит с ума, теряя контроль над своими эмоциями. Он привязывается к Уиллу Грэму, и это становится проблемой. По крайней мере, так кажется. *** В кабинете сгущаются сумерки. Тишину прерывают лишь отрывистое тиканье часов, редкие автомобильные гудки за окном да крики какой-то дамы, потерявшей свою собачку. В эту секунду на Земле, наверное, совершаются миллионы действий: кто-то приходит с работы, а кто-то, наоборот, лишь собирается на нее. Люди встречаются и расстаются, умирают и с криком появляются на свет. В центре комнаты стоят двое мужчин, которых это совсем не волнует. Уилла трясет. Он стоит, закрыв глаза и ощущает – ярко, слишком ярко – горячее дыхание, древесно-мускусный аромат, предательское тепло. Он может представить себе всю картину, вплоть до носков Ганнибала, но сдерживает себя. Не думать, не пытаться понять, просто быть собой, не погружаясь в чужую личность. Ждать, затаив дыхание, наслаждаться каждой секундой этого уже-не-одиночества, прокусывать губу до крови – в который раз – и ощущать во рту соленый привкус. Он жаждет этого, он жаждет большего, хотя недавно казалось, что больше уже невозможно. Он хочет, наконец, почувствовать кожей эти подушечки пальцев, ощутить вкус этих губ, и знает, что это желание взаимно. Он наконец-то чувствует себя нужным и необходимым – прямо здесь, в этой комнате, где Ганнибал ждет его каждый вечер. Прикосновение настигает внезапно, и Уилл потрясенно замирает, задерживая дыхание. Кончики пальцев поглаживают позвонки, и кожа моментально начинает гореть от этих прикосновений - хищник поймал свою жертву, добровольно пришедшую в логово. Сейчас ее раздерут на куски, и хруст костей гулом отдается в ушах; или же это кровь, ускорившая свой бег до невозможности?.. Сухие, горячие губы касаются шеи, поднимаются выше и терзают прикосновениями мочку уха, пальцы опускаются ниже, очерчивая выступающие лопатки. Он опирается спиной на грудь Ганнибала, и чувствует его дыхание – более быстрое, более резкое, чем когда-либо еще, стук сердца, ощутимый даже через столько слоев одежды. Прикосновения, поцелуи, дыхание – этого много, слишком много после лет унылого одиночества. Ему – впервые – трудно думать, мысли ускользают, разбегаются. И фантазия вырывается на свободу, и между взмахами маятников он чувствует за двоих все сдерживаемое желание и все эмоции, и еще что-то темное, животное, чему он не может подобрать названия. Это темное поглотит их, или уже поглотило, и Уилл не находит в себе сил сопротивляться. Занавес опускается – резко, неожиданно, вместе с зубами, сомкнувшимися на ключице – и сознание уносит куда-то, и все плывет перед глазами. *** Резкий запах нашатырного спирта бьет в нос, и Уилл резко открывает глаза. Он уже не в кабинете, а в комнате, которая скорее всего является спальней Ганнибала – под головой чувствуется подушка, а сам он укрыт одеялом. Грэм чувствует смущение, румянцем растекающееся по лицу, и подавляет неуместное желание накрыться одеялом с головой. Ганнибал сидит рядом и спокойно отсчитывает пульс, сжимая жилку на запястье, и от его спокойствия неловкость возрастает еще больше. – Как вы себя чувствуете? – вопрос разрезает тишину, и не остается иного выхода, как ответить. – Немного кружится голова. В остальном – порядок, – Уилл сделал попытку подняться с кровати, но был остановлен. – Полежите несколько минут, потом я отвезу вас домой, – долгая пауза, – Или же вы можете остаться здесь. Грэм не верит своим ушам, но предпочитает оставить это неверие для другого случая. Он поворачивается и привычно подминает под себя необычайно мягкое одеяло. Ганнибал улыбается уголками губ. – Я позову, когда будет готов ужин.