Три метра

— Это ты оказал нам большую честь, Мин Юнги, — ответил Юджин, приветливо улыбаясь. — Теперь я вижу, почему Чонгук сделал невозможное, чтобы привезти тебя сюда. — Ты льстишь мне, Юджин, но... — Ничего невозможного, — перебил Чонгук. — Намджун и Чимин могут подтвердить это, но Юнги еще должен познакомиться с твоими братьями, так что нам нужно идти. Он подтолкнул Юнги к выходу. — Понимаю. Может, как-нибудь в другой раз, — сказал Юджин, и на лице его промелькнуло недоумение. Оказавшись на улице, Юнги разъяренно повернулся к Чонгуку, гневно сверкая глазами: — Почему ты обрываешь меня на полуслове?! — Тебе лучше понизить голос, если не хочешь неприятностей, куколка. Я не шутил, когда предупреждал, что здесь мужчина имеет право избить за неповиновение, — резко бросил Чонгук. — Я перебил тебя, потому что ты собирался рассказать, как был привезен сюда против воли. Все прекрасно это знают, но если бы ты сказал об этом на людях, ты бы поставил меня в неловкое положение. Возможно, хорошая порка — это то, что необходимо для твоего усмирения. Он с силой сжал плечо парня, но тот вырвался: — Нет! Я... я буду покорным... обещаю... Голос его прерывался, тело тряслось в ознобе. — Прекрати, Юнги, — тихо, но требовательно велел Чонгук. — Я вовсе не собираюсь бить тебя. Пока ты еще не довел меня до этого. Он обнял его, нежно прижал к себе и держал до тех пор, пока он не перестал дрожать. Нет, никогда ему не понять этого человека! То он угрожает ему побоями, то нежно обнимает, так, словно любит без памяти. Любовь? Почему Юнги подумал об этом? Чонгук не любит его. Только хочет. А любовь и желание так же различны, как ночь и день. Ему никогда не покинуть этого места, пока его сердце не смягчится и он не отпустит его, как Хосок — своего мужа-англичанина. — Ты успокоился, куколка? — хрипловато спросил Чонгук, приподнимая его лицо. — Да, — тихо отозвался Юнги, не открывая глаз. Чонгук повел его познакомиться с двумя братьями Юджина и их большими семьями. Юнги заметил, что все омеги наблюдали за Чонгуком с ревнивой тоской. Значит, Чану прав! Все они надеялись завоевать Чонгука до того, как тот привез издалека чужеземца — им на зависть. Они должны ненавидеть Юнги, и больше всех — Самуэль. К концу дня Юнги дошил костюм и, довольный, оглядел свою работу. Он скопировал покрой с костюма, одолженным Джисоном, только его был из бледно-зеленого шелка. Он сможет носить этот костюм с темно-зеленой рубашкой Джисона, пока не сошьет себе такую же, в тон. Перед ужином Чонгук отвел Юнги купаться, привязав к ноге нож на случай нападения. Он тоже ступил в теплую воду, но не сделал попытки прикоснуться к парню. Юнги вытерся и надел новый костюм. Но Чонгук только заметил: — У тебя проворные руки, куколка. Чану ужинал с ними и весь вечерине не мог отвести глаз от Юнги. Столь пристальное внимание раздражало Чонгука, поэтому Юнги, видя это, рано ушел в спальню, оставив братьев обсуждать дела. Когда Чонгук позже присоединился к нему, парень притворился, что спит, ожидая, что он попытается снова овладеть им. Но Чонгук только притянул нго поближе к себе и вскоре заснул.

***

Дни тянулись медленно, лениво, и жизнь Юнги и Чонгука вскоре приобрела заведенный, хотя и несколько монотонный порядок. Он неизменно завтракал и обедал с Юнги, но потом оставлял его одного. Каждый вечер, перед ужином, они шли купаться и проводили вечер вместе — Чонгук чистил оружие, читал или просто размышлял. И каждую ночь Чонгук брал парня, и каждую ночь он боролся, пока страсть не брала верх над сопротивлением и не уносила его на бушующих волнах. Юнги не мог отрицать наслаждение, которое он дарил ему, но это только заставляло его еще больше ненавидеть Чонгука. Он вызывал в нем какие-то странные, неведомые, смешанные чувства. Близость Чонгука заставляла его нервничать. Он никогда не мог угадать, что он сделает в следующую минуту. Он заставлял его терять голову и самообладание, впадать в ярость и тут же превращал гнев в страх. И он боялся его, потому что верил, что Чонгук не задумается пустить в ход хлыст, если он зайдет слишком далеко. Прошла неделя с тех пор, как Чонгук привез Юнги к себе, и посколько больше заняться было нечем, он успел докончить зеленую шелковую рубашку и еще два костюма, но шитье успело ему до смерти надоесть. И он устал целый день сидеть в комнате. Сегодня утром Чонгук ушел сразу же после завтрака, не сказав ему ни единого слова, Юнги знал, что он зол на него за то, что он не признался, почему проплакал всю ночь. Но как он мог объяснить, что стыд душит его, стыд и гнев на тело, предавшее его дух, обманувшее разум? Юнги твердо решил не поддаваться его ласкам, лежать покорно и неподвижно под разгоряченным телом Чонгука, но тот терпеливо и медленно возбуждал его, пока не лишил воли и рассудка, как делал каждую ночь. Но, не удовлетворившись тем, что сломил его однажды, он снова утвердил свою власть над Юнги, безжалостно и беспощадно, и он наслаждался каждой минутой. А когда Чонгук, усталый и насытившийся, откатился и лег рядом, заплакал. Правда, он пытался успокоить его, но он только рыдал все сильнее и молил оставить его в покое. Странно, но он не столько сердился на него, сколько преисполнился отвращением к себе, а когда отказался объяснить, в чем дело, Чонгука охватила холодная ярость. Юнги проплакал почти до рассвета, и сон одолел его уже под утро. А теперь часы, казалось, тянулись бесконечно, и Юнги просто задыхался от вынужденного безделья. Отложив шитье, он подошел к выходу. Солнечный свет казался таким манящим, что Юнги забыл об угрозе наказания и, выйдя из комнаты, направился на выход, наслаждаясь теплом и легким ветерком. Увидев Чонгука, он остановился как вкопанный. Юнги на миг испугался, но, взяв себя в руки, храбро зашагал вперед. Когда он подошел чуть ближе, лошадь, перебирая ногами, отпрянула Чонгук обернулся, желая знать, что беспокоит животное. При виде парня глаза его угрожающе сузились. Успокоив коня, он почти бегом направился к Юнги. — Что ты здесь делаешь? — рассерженно спросил он. — Я не давал тебе разрешения покинуть комнату. Юнги изо всех сил пытался укротить нараставший гнев. — Чонгук, я не мог и минуты больше вынести там. Поверь, мне очень тяжело целыми днями сидеть на одном месте. Я просто задыхаюсь, как в клетке. Мне нужно подышать свежим воздухом и погреться на солнце. Можно мне остаться здесь и посмотреть, что ты делаешь? Мне интересно знать, чем ты занимаешься целые дни. — солгал он. — Помимо всего прочего, езжу на загоны. — Для чего? — спросил Юнги, желая выиграть время. — Ты действительно хочешь знать, Юнги? Или снова затеял очередную игру? — Я не могу выиграть с таким противником, как ты, и тебе это прекрасно известно, — надулся он. — Мне правда интересно знать, зачем тебе лошади. — Прекрасно. Что именно рассказать тебе? — Чему ты их обучаешь? — Менять направление в зависимости от движения и давления коленей, а не рук. Иногда, в битве или после набега, руки заняты. Кроме того, это служит и другой цели: ведь наших лошадей нельзя украсть, разве что только вести их в поводу всю дорогу, а это затруднительно. Они не потерпят всадника, который попытается управлять поводьями. — Умно придумано, — с неподдельным интересом сказал Юнги. — Но каким образом они приучаются слушаться тебя? — Лошадь ведут в определенном направлении, скажем, влево, пока всадник надавливает ей на бок левым коленом. Так продолжается до тех пор, пока конь не запоминает, что надо делать. — А как он узнает, когда надо остановиться? — Поскольку мы ездим без седел, просто вонзаем ей в бока каблуки. Удовлетворен? — Да. Можно мне остаться и немного посмотреть? — умоляюще прошептал парень. — Если будешь вести себя тихо и не раздражать лошадей, — кивнул он и, окинув его долгим загадочным взглядом, отошел. Значит… значит, он победил! И свободен от проклятой комнаты хотя бы на несколько часов!