۞۞۞
Холодные сумерки Йокогамы окутывали весь город по очереди, от улицы к улице. Вывески и баннеры горели ярко сутки напролет, как и ночные столбы, фонари, какие-то непонятные витрины. В переулках толпились люди, теснились как могли. Повсюду шум, повсюду крики, город не живет спокойно, особенно ночью. Выглядывая в окно, наблюдавши за ночной жизнью улиц, Куникида твердил про себя, что весь мир – сплошное безумие. Он давно уже здесь, без проблем смог попасть на этот закрытый и немыслимый аукцион, попал туда, куда больше всего рвался за последние несколько лет. Окруженный бесчисленным количеством людей, парень стоял дальше всех, даже не думая с кем-либо начать разговор, он был слишком серьезен, отпугивая от себя гостей. Он не выпивал элитного шампанского, которое красовалось абсолютно во всех женских и мужских руках; ничего не брал со стола с различными закусками, которые очень сильно пленили одним видом и запахом. Мистеру Доппо нужна была лишь одна вещь, которую он так яро дожидался. И лишь спустя время, которое, казалось, длилось целую вечность, в зале стало набираться всё больше людей в роскошных брюках, платьях, туфлях. Женщины изредка садились на колени к своим ухажерам, так ярко блистая от множеств блесток на платьях и бриллиантах в ушах, ослепляя большинство людей, в том числе и Куникиду, который старался не смотреть в сторону дам ни одним глазом. Парень сидел один, среди таких же юных коллекционеров, а может просто гуляющих, медленно потягивая из своего стакана какой-то крепкий напиток. В едва освещенном зале появился крепкий мужчина, высокий, в шелковом костюме, без лишних деталей, на первый взгляд в весьма обычном, если сравнить его с гостями. Мужчина встал за трибуну и взял в руки молоточек, давая понять, что он сегодня здесь главный. Что ж, это и было начало аукциона. Различные вещи продавались за адекватные деньги, причем вещи старого, исторического характера. Куникида смеялся, вслушиваясь в цены, которые предлагали люди за украшения. Проданных вещей становилось больше, а оставшихся, естественно, меньше. Различные непонятные безделушки, которые будут собирать пыль в доме, исчезали как помидоры. Но здесь не было того, ради чего мистер Доппо пожаловал на этот пышный и раздражающий аукцион. Неужели его надурили? Неужели здесь не было того, что Куникида так страстно желал? Нет, это не так… Только мистер Доппо позволил себе усомниться, как к трибуне двое мужчин вынесли на руках большой холст, но изображения на нём отнюдь не было видно, как бы блондин не присматривался. Владелец за трибуной хорошенько осмотрел большую картину и прокашлялся, слабо улыбаясь. Он одним движением развернул картину к публике и тогда Куникида чуть не выронил бокал из рук. Это оно! Старый автопортрет чудесной девушки: её тёмные с фиолетовым оттенком волосы не касались плеч, а некоторые локоны придерживала у затылка заколка в форме золотой бабочки; глаза, цвет которых Доппо понять не смог, смотрели, казалось, только на него, и достаточно проницательно, глубоко, отчего у коллекционера прошлись мурашки по коже; такой томный взгляд, безжизненная улыбка чуть приподнятых губ. Её платье, казалось, должно быть таким мягким, каждый необычайный узор на нём и тени были отчетливо прорисованы, что доводило до изумительного потрясения от чудесной работы. Было чувство, будто это не картина вовсе – а рама, в которой сидит реальный человек. Сердце Куникиды, как ему думалось, вот-вот остановится. Он не мог визуально насладиться картиной сполна и в тот час поставил себе цель – заполучить эту картину любым способом! Парня бросало и в жар, и в холод, а предложения цен посыпались своим чередом. Мистер Доппо нагло, но от души смеялся во весь голос, когда до его ушей долетали смешные суммы, сразу понимая, что в этом аукционе он однозначно победит. – Пятьдесят тысяч йен. – Крикнул кто-то с конца зала, протягивая худую ручонку. Кто-то ойкнул, а аукционер простучал молотком по трибуне, предупреждая. Прозвучала цена на пять тысяч больше, снова стук молотом. Здесь и вправду нет цены серьезней, чем эта? Цены поднимались до шестидесяти тысяч, но блондин, так медленно и величаво приподнял руку, как государь, и выдал свою цену. – Триста тысяч йен. Зал вздрогнул и погрузился в тишину, будто всех накрыло волной негодования и какого-то величия. Куникида ликовал, ведь прозвучало уже два стука по трибуне, как кто-то из первого ряда сделал ставку на пятьдесят тысяч больше. Кто-то, похоже, берег свои деньги на лучший момент. Они лишь экономили, на что Доппо цыкнул. «За искусство нужно платить сполна!» – подумалось коллекционеру, недобро поменявшись в лице. – Пятьсот тысяч йен. Зал снова молчит, как на поминках, слышен лишь скрежет дамских ногтей по столикам и тихие, едва слышные перешептывания. Молот глухим эхом разносит стук о трибуну по залу несколько раз, но никто не позволил себе сделать ставку выше, чем она есть сейчас. – Продано! – Объявляет мужчина, стуча уже в последний раз молотком, как зал тут же осыпается множеством аплодисментов и всяких россказней. Рот мистера Доппо невольно искривился в странной, даже хитрой улыбке, настораживая владельца, в голове которого уже пронеслась мысль о том, стоит ли отдавать этому психопату картину? Мистер считает себя победителем, хотя это был такой пустяк, такая мелочь! Но душа спокойна, теперь он знает, что такой шедевр принадлежит только ему, и никто его не отберет. Но портрет, почему-то, сказали, вручат лично в руки только после аукциона, что очень разочаровало Куникиду, поскольку в планы не входило сидеть в этом душном зале, где смешались абсолютно все запахи женских духов. Смиренно сидя на том же месте, юный мужчина крутил пальцами бокал с холодным виски, даже не слушая больше аукционера, не обращая свое драгоценное внимание на прочие ненужные вещи. Глубокая ночь настала буквально полчаса назад, а мистер Доппо только собирался отобрать свою картину и поскорее уйти отсюда. Повсюду слышалось звяканье фужеров, голоса разных людей сливались в один, все говорили, будто нарочно, одновременно. Голова разрывалась от такого неприятного шума. Блуждая вдоль довольно широкого коридора, он натыкается взглядом на аукционера, державшего выигранную мистером Доппо картину, но почему-то в одиночку. – Мистер, погодите! – Куникида прикрикнул мужчине, ускорив шаг, практически подбегая к нему. – Отдайте мне то, что теперь принадлежит мне по праву! – А-а-а, Вы тот юноша, из-за которого я стал чуточку богаче! Ваша кар-… – Аукционер в шелковом костюме был ошарашен, когда блондин схватился за раму картины и невзначай стал вырывать портрет. Да ещё и как сильно. – Мистер? Отдайте, это теперь моё. – Настоял Куникида, жадно держась за картину, но глядя в упор на мужчину. Он будто запугивал его, крепче сжимая пальцы, касаясь полотна и холодной краски. Не сопротивляясь, но подтверждая свою мысль о сумасшествии этого господина, мужчина в шелковом костюме свободно выпускает из рук картину. А может он просто одержим? Он не узнает, потому что больше никогда не увидит этого господина. Мужчина будет даже рад! ...۞۞۞
Прошли ровно… Сутки? Мистер Доппо повесил столь удивительный портрет в гостиной и теперь застревает там в свободную минуту от своей работы. Ах, какая же красота! Будто вот-вот из-за рамы выйдет та прелестная дама, взмахнёт своими локонами и тяжко выдохнет, как пленница. Ах, Куникида влюблен по уши! И какая разница во что? Дама на картине стала для него своего рода музой, стала предметом вдохновения и страсти! А разве это не прекрасно? … Целый день, практически сторожа портрет, мистер Доппо кружился возле него, то и дело переглядываясь с пола на высокую стену. Для блондина это было невероятным везением найти то, что искал многие годы. Его сердце просто трепетало от счастья, которое некуда было деть, оно заполняло тело и оттого парень был настолько возбужден, что сна не было видно ни в одном глазу. Слабая дремота, в которую он погрузился с трудом,вмиг перебивается. Шорох, слегка противный и успокаивающий одновременно, доносился откуда-то снизу. Может с кухни, столовой? Но от этого шума спать сильнее не хочется, а наоборот, возрастаетжелание изгнать источник из дому. Быстро соскочив с мягкой постели, Куникида накидывает на плечи излюбленный черно-жёлтый халат и поспешно сбегает из комнаты по лестнице вниз, цепляя старые хрупкие вазы со столешницы свисавшими рукавами. Шорох всё еще был слышен, но он был таким тихим, еле слышимым. Будто подол чьего-то платья шаркается по паркету гостиной без остановки, как мотылек, залетевший в дом на свет и бившийся о лампу. Гостиная светилась, в ней горели все свечи на канделябрах.Они гасли, но кто-то зажигал их снова. Распахнув дверь, мистер Доппо оглянулся, никого не замечая, кроме слабых парящих огоньков. – Я же всё тушил, не уж-то моя голова меня подводит? – Озадаченный Куникида, расслаблено подбирается к высокому столу, потушив подушечками пальцев огонь. Им совсем не больно, ничто не обжигает, ведь огонь со свечей совсем безобидный. – Ох, я все зажгла, потому что было очень темно, мне было страшно. – В гостиной послышался посторонний голос, совсем чужой, но такой… Мягкий? Но и слегка грубоватый, надрывистый, с хрипотой, как будто человек не говорил несколько лет. Испуганно обернувшись и, чуть не упав на пол, Куникида не смог отвести взгляда. Это она! Она самая, сошла с портрета! Юбка дамы была пышна, так красиво переливаясь от слабого света, вся в оборках и кружевах, именно это и мешало чуткому сну блондина. Волосы, такие темные, но прекрасно уложенные, такие густые, в них хотелось утонуть, постоянно вдыхая их запах. Просто лицо куколки, какой свет не видел! Мистер Доппо сегодня сойдет с ума и точно не уснет. Уже не уснет. – Вы знаете моё имя? Прочитать его на этом жалком холсте очень трудно. – Дама подошла со свечей к юноше и по новой зажгла потухшие свечи. – Вы – прекрасная Акико. О боже, как же долго я тебя искал, ты как Божие благословение свалилось точно с неба. О, как же я ждал того момента, когда смогу увидеть тебя своими глазами! – Куникида, будто не свой, валился с ног прямо на колени, заваливая даму приятными и чарующими словами. Ох, она, видимо, явно не ожидала такой любви со стороны юноши, ей стало так неловко. Вся такая милая, слегка смущенная, она поджала плечи и слабо улыбнулась той печальной улыбкой, с какой она была и на портрете. Куникида хотел забрать её с собой и просто любоваться. Как же его пленили её глаза. – Я вижу, что я Вам очень нравлюсь. – Куникида кивнул, как заворожённый. Как плененный, как раб заклятий злого мага. Он помешан, он не думает ни о чем, только о милой Акико, которая сошла с его портрета. – Очень, я просто влюблен в твое лицо, в твои волосы, я влюблен во все частицы тебя, дорогая Акико! – Эти слова из него будто вырывают насильно, ведь он не сказал бы так! – Тогда знайте, мистер Доппо, Вы тоже очень мне нравитесь. Я каждый день ждала нашей встречи, мне было невыносимо изо дня в день сидеть в этом проклятом портрете, он губил меня и мою душу! Ах, как же я Вас ждала! – Куникида насторожился, хотя её слова проникали в его сердце, заставляя почувствовать её боль. Но он слышит в голосе фальшь. Но, походу, уже поздно… – Мистер Доппо, я Вас люблю и только Вас, позвольте же мне, ждавшей Вас так долго, подарить волшебный поцелуй синекрылой бабочки! Милая Акико! Её губы сладкие и горячие, такие манящие. Дама целует его нежно, оставляя след от своей помады на его губах. Сердце мужчины трепещет, бьется так сильно, и ведь от счастья ли? Нет. От смерти. Его милая Акико злорадно смеется, разливая свой смех по всему дому. Куникида с жаром падает на колени, хватаясь на подол чужой юбки и стирая со своих губ помаду. Отравлена! Но уже поздно. Мистер Доппо чувствует, как яд пронизывает его плоть на губах, как уже разносится с кровью по телу. Наступает жар, пот стекает со лба, а глаза уже не видят, в них всё уже плывет. Руки судорожно трясутся, крепко накрепко сжимая пышную юбку дамы, отрывая от неё кружева. Акико громко цыкнула и каблуком ударила мужчину прямо между глаз, попадая с точностью в цель и пробивая лоб. Багровая кровь пропитывает ткань её пышного платья и халата мужчины, каблук уже безнадежно испорчен, кровь с него не сойдет. Наивный коллекционер так страстно желал получить госпожу Акико, а получил пробитый череп. Это ли его кара за всю его работу, усердно проделанную им в жизни? Нет, просто он желал много, желал не то. Злая дама, подхватив мертвое тело блондина, потащила его к портрету, к тому самому, из которого вышла сама. О, как ей больно смотреть на всё это! Но теперь это больше не её дом, а его! Аккуратно приподняв мертвое тело, дама кидает его прямо в полотно, и оно жадно, безвозвратно всасывает его в себя, отражая новую картину. Убитый, весь в крови мужчина, смотрит вверх, будто на свою рану, а слезы сами льются из портрета, весь холст в крови, на нём теперь растут черные цветы. Он страшен, он отражает боль, сердце сжимается. Лучше не смотри! Не смотри… НЕ СМОТРИ!