Работа для оборотня

6 ноября 1981 года. 2:45 – Пожалуйста, хватит… пожалуйста… – Мы не прекратим, пока ты не скажешь, Скотт. Ну же, я жду. Где скрывается Грегор Гвилт? – Пожалуйста… пожалуйста, я не знаю! Нет! НЕТ!!! ААААААА!!! Лёжа на узкой койке в своей камере, Стив Томас неподвижными глазами смотрел в потолок. На потолке плясали отсветы от факелов, установленных в коридоре, и напоминали Стиву о том огне в глазах, который он пережил недавно от рук человека со спокойным, полным сдержанного отвращения голосом. Прямо сейчас, на другом конце коридора, этот человек пытал молодого оборотня. Стив хорошо помнил, как всё это началось, несколько часов назад. Сперва этот пленник, Скотт, пытался быть храбрым: он дерзил Краучу, выкрикивал упрёки в том, что Министерство бросило его в беде, отказавшись предоставлять аконитовое зелье, и ему ничего не оставалось, кроме как идти в стаю Гвилта или умирать в нищете. Часы шли, и допрос становился более суровым. Скотт начал кричать. Потом ругаться. Потом плакать. Теперь у него не осталось сил на всё это, и из комнаты для допросов доносились лишь сдавленные, скулящие мольбы. Стив смотрел в потолок и думал о том, что Крауч делал это раньше. Оставлял открытой дверь комнаты для допросов, потому что тот, с кем он разговаривает, всё равно никуда не убежит, а остальным заключённым будет урок – отвечай на вопросы сразу, по-хорошему, если не хочешь, чтобы было по-плохому. Крик дошёл до самой высокой точки, сменившись надрывным визгом, а потом резко оборвался. В коридоре воцарилась тишина. И в этой тишине Стив услышал громкий, жестокий смех. Приподнявшись на своей койке, он уставился вперёд, сквозь решётчатую дверь, сквозь освещённый факелами коридор. Напротив его камеры располагалась другая, и в этой другой камере, прислонившись к решётке, стоял высокий седой мужчина с жестокой улыбкой на бледном лице. Этим мужчиной был Джим Хейвуд, знаменитый оборотень, которого доставили сюда чуть меньше суток назад вместе с этим беднягой Скоттом и ещё несколькими оборотнями. – Что смешного? – спросил Стив. – Думаешь, с тобой поступят по-другому? – Я думаю, что этот мальчишка сейчас очень жалеет, что пошёл в стаю Гвилта, – ухмыльнулся ему Джим Хейвуд. – Нет ничего слаще, чем слышать предсмертные крики врагов. «Предсмертные?» – вздрогнул Стив. И тут же, словно в ответ на его мысли, в коридоре появились двое молодых мракоборцев. Юноша и девушка, не старше двадцати двух-двадцати трёх лет, оба бледные и выглядят так, словно их вот-вот вырвет, молча тащили на носилках Скотта. Когда несколько часов назад его вели на допрос мимо камеры Стива, оборотень был живым, красивым, с дерзким взглядом зелёных глаз. Теперь он неподвижно застыл на носилках, руки бессильно скользили по полу, оставляя на нём кровавые следы, на сером лице застыло выражение боли, зелёные глаза неподвижно смотрели в никуда. Джим Хейвуд глумливо захохотал и ударил по решётке кулаком. Стив упал на кровать и отвернулся к стене. Вскоре в коридоре слышались громкие шаги. Мимо камеры Стива метеором промчался разъярённый Аластор Грюм. Стив услышал, как в кабинете Барти Крауча хлопнула дверь, как Грюм яростно прорычал: – Как это понимать?! – а потом дверь снова хлопнула, отрезав все звуки. – Как это понимать, сэр? – повторил Грюм, еле сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик. Барти Крауч невозмутимо поднял глаза от пергамента, который читал: – О чём ты? – Бросьте, вы прекрасно понимаете, о чём я, – Грюм размашисто прошёлся по комнате, заложив руки за спину. Кровь, которая недавно покрывала пол, была убрана с помощью магии, но Грюм всё равно чувствовал её запах в воздухе, и его изуродованный нос нервно вздрагивал. – У нас было три пленника из стаи Гвилта. Три! И что мы имеем? Один умер от ран, второй всё ещё без сознания, а третьего вы только что запытали до смерти! – Скотт умер от разрыва сердца, – поправил его Крауч, сверкнув тусклыми глазами. – Не стоит говорить, чего не знаешь, Грюм. – Не стоит? – переспросил Грюм опасно тихим голосом, буравя взглядом лицо Крауча. – Не стоит говорить? Что ж, тогда посоветуйте мне, что именно мне стоит говорить? Что мне сказать Лайеллу Люпину? Что Ремус по-прежнему в опасности, и мы только что лишились крохотного шанса его спасти? Что мне сказать родителям Кингсли Шеклболта? Что их сын рисковал собой ради того, чтобы вы потешили свою жажду крови? – Тебе нужно отдохнуть, Грюм, – тонкие губы Крауча сжались в едва различимую полоску. – Твоё поведение меня беспокоит. – А меня беспокоит твоё, – Грюм шагнул к Краучу. – Проклятье, Барти, что с тобой происходит? Ты ведь не был таким. Когда ты решил, что цель оправдывает средства? Когда ты решил уподобиться Пожирателям Смерти? Снова, спустя много лет, перейдя на «ты», разговаривая с Барти прямо, как с другом, которым Барти когда-то был для него, Грюм пытался пробудить в главе аврората разум, страх, раскаяние, да хотя бы злость – хоть что-нибудь человеческое! Но добился этим только того, что лицо Крауча ещё сильнее окаменело, а глаза хоть и блеснули на миг, но блеснули неживым, оловянным блеском. – Если у тебя всё, Грюм, – высокомерно произнёс он, – то иди отдыхать. У меня ещё много работы. Он уселся обратно за стол и снова взял в руки пергамент. Грюм ещё немного постоял, прежде чем резко развернуться и выйти из кабинета. – Что приуныл, безносый? – издевательски спросил его Джим Хейвуд, когда Грюм проходил мимо его камеры. – Смотрю, встреча с начальством прошла не очень, а? – Не волнуйся, – холодно бросил ему Грюм, – со своим начальством ты тоже скоро увидишься. Когда я притащу сюда Сивого, я, возможно, запру вас в одной камере. Если будешь себя хорошо вести. Хейвуд злобно зарычал ему вслед, но Грюм и ухом не повёл. Ссутулив плечи, мрачно глядя перед собой, он дошёл до конца коридора и спустился по витой лестнице вниз. На том ярусе, куда он попал, содержали только самых опасных преступников, буквально с минуты на минуту ожидавших транспортировки в Азкабан. Совсем недавно здесь был Долохов, но сейчас его камера была уже пуста – утром его увезли в тюрьму. Грюм пришёл не к Долохову. Его интересовал другой человек. Человек этот находился здесь уже почти неделю, и его до сих пор не судили, в то время как Долохова отвели в зал суда практически сразу, как поймали. Что-то подсказывало Грюму, что суда и не будет – увы, в последнее время это стало привычным. Он подошёл к решётке камеры и наколдовал из воздуха стул. Он уже и не помнил, когда последний раз высыпался, и сейчас с удовольствием сел, дав себе хоть какое-то подобие отдыха. Если сейчас вообще стоило говорить об отдыхе. Молодой мужчина за решёткой взглянул на Грюма и тут же отвернулся. Он тоже сидел – несколько волшебных цепей накрепко примотали его к железному стулу. Его освобождали от цепей всего несколько раз в день, чтобы он мог поесть и немного подвигаться, остальное время он проводил скованным – все вокруг боялись Сириуса Блэка, жестокого убийцы, превратившего улицу на окраине Лондона в развалины, а тринадцать человек – в разорванные на куски трупы. – Сириус, – проговорил Грюм, настойчиво глядя юноше в глаза. Тот упорно не смотрел на него. На его лице застыло выражение горечи и ожесточения. Давно не бритая щетина тенью лежала на запавших щеках. – Сириус, посмотри на меня, – сказал Грюм. Сириус повернулся к нему, обжёг холодом запавших синих глаз: – Ну, смотрю. Что надо? – Прекращай свои шутки, мальчик, я не в настроении, – устало проворчал Грюм. Сириус усмехнулся, оскалив зубы: – А я не шучу. Что тебе надо, Грюм? – Я хочу поговорить. – Нам не о чем говорить. – Нам нужно о многом поговорить, и ты это знаешь. Сириус, что произошло? Губы Сириуса дрогнули, он снова начал смотреть в сторону. – Я предал и убил своих друзей. Вот что произошло. – Почему? – Потому что. Грюм покачал головой, глядя на Сириуса с гневом, почти с ненавистью. Он хотел ненавидеть его. Всё указывало на то, что молодой Блэк пошёл по стопам своей семьи, что в конце концов он выбрал свою сторону, и это была не та сторона, на которой стояли Грюм и Дамблдор, Кингсли и Фрэнк, Джеймс и Лили. Но что-то мешало Грюму возненавидеть Сириуса и полностью поверить в его вину. Он был сыщиком, он был бойцом, и сыщик не был уверен, что перед ним преступник, боец не мог поверить, что перед ним враг. – Чёрт побери, Сириус, не будь таким упрямым! Тебе грозит провести в Азкабане всю жизнь, если ты не объяснишь как следует, что произошло! – Я же объясняю, или ты оглох, чёртов старик? – синие глаза Сириуса сверкнули яростью. – Я предатель и убийца, я это признаю, признал уже тысячу раз, и я с радостью пойду в Азкабан, потому что я, на хрен, это заслужил! Отстанешь ты от меня уже или нет?! Грюм смотрел на него исподлобья и молчал. Молчал, пока Сириус не устал ругаться и не замолчал, обессиленно откинувшись на спинку стула, вздрагивая в своих цепях. Глядя на него, Грюм тихо произнёс: – Некоторые из твоих друзей ещё живы, ты знаешь? – Отстань от меня. – Ремус Люпин жив. Его ты тоже хотел убить? Что-то дрогнуло в лице Сириуса, и на миг сквозь личину озлобленного незнакомца Грюм с волнением разглядел тень прежнего Сириуса – храброго, безрассудного, с глазами, горящими решительно и смело, а не злобно. Ухватившись за этот образ, не желая его отпускать, Грюм настойчиво продолжал: – Ремус Люпин жив. Но он в опасности. В ужасной опасности. Ты бы хотел ему помочь? Или, может, ты бы хотел его убить тоже? Сириус не отвечал. На его побледневшем лице отражалась мучительная внутренняя борьба. – Ответь, Сириус, – попросил Грюм. Сириус повернулся к нему, смерил его злым взглядом и отчётливо произнёс: – Плевать мне на Ремуса Люпина. 6 ноября 1981 года. 9:00 Ремус так устал, что спал глубоко, без снов. И всё же под утро ему приснился удивительно яркий сон. В этом сне он перенёсся в Большой Зал Хогвартса, убранный празднично, как будто к Рождеству, но вместо рождественских ёлок вдоль стен стояли статуи страшных древних богов, мимо которых он когда-то крался по коридору возле гостиной Слизерина. Статуи были закутаны, словно в тоги, в разноцветные знамёна факультетов Хогвартса, между ними были натянуты светящиеся гирлянды, и выглядели древние боги в этой праздничной амуниции нелепо и странно. Ремус шёл вдоль статуй, удивляясь, зачем они здесь, зачем он здесь, что вообще происходит. Но очень быстро, как и всегда бывает во сне, всё стало логичным и естественным, и его уже ничего не удивляло. Ни разодетые статуи, ни плывущие по воздуху бокалы с кроваво-красным вином, ни доносящаяся неизвестно откуда песня Scorpions «In Your Park». Освещённые огоньками гирлянд, в центре Большого Зала медленно кружились пары – Фрэнк и Алиса, Джеймс и Лили, Квентин и Джин. Потом Ремус увидел, как неподалёку от них танцуют, нежно обнявшись, Люциус и Нарцисса Малфои, а возле них, обвив тонкие руки вокруг бычьей шеи Родольфуса Лестрейнджа, закрыв глаза и чуточку непристойно покачивая бёдрами, танцует Беллатрикс. И опять же Ремуса это нисколько не удивило. Даже больше – ему самому захотелось танцевать. И почему бы нет? Ему нравится эта песня. Спустившись с возвышения, на котором стояли статуи, он завертел головой по сторонам, пытаясь разыскать Сириуса, но вместо Сириуса наткнулся на Фабиана Пруэтта – и застыл от ужаса. Бледный, как снег, Фабиан широко улыбался ему, а весь его подбородок был красным от крови, вытекшей изо рта. – Выпей, – весело сказал Фабиан и протянул ему бокал. Ремус тряхнул головой, рассмеялся – это не кровь испачкала кожу Фабиана, это всего лишь вино. Он взял бокал и залпом выпил. Вино забурлило у него в крови, наполняя его весельем и лёгкостью. Улыбаясь, он зашагал вперёд, обходя танцующих, и вдруг замер на месте. Сириус уже танцевал. Медленно, изящно, обнимая за талию Марлин МакКиннон. Ремус смутно вспомнил, что он уже видел их вот так однажды – его рука на её талии, её рука на его плече, она смеётся, откидывая голову назад, длинные волосы падают ей на спину золотым водопадом, на плечах жёлтого свитера блестят яркие пуговки. Ремус ощутил ревность, и эта ревность скрутила его мучительной болью, когда Сириус взял Марлин за подбородок, как, бывало, брал Ремуса, и страстно поцеловал её в губы. Ремус задохнулся от боли. Ему хотелось кричать. Внезапно Марлин изменилась: её волосы потемнели, завились блестящими кольцами, кожа из светлой превратилась в кофейно-смуглую. Она обняла Сириуса за плечи и, облизав на прощанье его губы, разорвала поцелуй. Потом Марлин, превратившаяся в Урсулу, повернулась к Ремусу, посмотрела на него смелыми зелёными глазами и усмехнулась. Её губы были испачканы красным. «Вино», – подумал Ремус. Но он ошибся. Всё ещё улыбаясь, Урсула стремительно побледнела, красная жидкость потекла у неё изо рта, заливая жёлтый свитер. Она упала на пол и забилась, рядом с ней бессильно опустился Сириус. Онемев от ужаса, Ремус заметался из стороны в сторону – но никто не мог помочь, зал был полон истекающих кровью, умирающих людей, и ноги скользили в крови, и жестокие глаза древних статуй свысока смотрели на весь этот кошмар … – Эй, проснись. Ремус открыл глаза и сел на кровати, хватая ртом воздух. Он находился в кухне, на своей кровати. Возле разделочного стола громыхала посудой Урсула. Увидев, что он поднялся на ноги, она обернулась: – Что случилось? Ты кричал. – Ничего… просто сон плохой приснился, – пробормотал Ремус. Урсула приподняла брови: – Бывает. – Что ты здесь делаешь? – Хочется кофе, не могу ждать завтрака. Камал куда-то ушёл, этой стервы Зельды тоже не видно, так что я смогу взять немного, пока они не видят. – Она достала из шкафчика жестяную банку и выразительно потрясла ей в воздухе: – Хочешь? – Э-э-э… я пью только с молоком, а его, наверное, нет. – Найдём, – усмехнулась Урсула. – Иди, умывайся, я всё приготовлю. Решив, что снова заснуть ему всё равно не удастся, Ремус отправился в ванную. Умываясь, он вернулся мыслями к тому, о чём думал, прежде чем уснуть. О том, как ему выполнить поручение Хантера. Вопрос о том, где именно взять Лакриму, был практически решён – у зельевара, которого Гвилт собирается ограбить на днях. Ремуса волновало другое: как донести наркотик до заказчика. Он должен его спрятать, но как? Если он просто засунет ампулу в карман или попытается спрятать под свитером, её обнаружат в два счёта. И тут ему в голову пришло решение – надо спросить у Дерека. Он помнил, как Дерек просил его отнести Лакриму Джуду Коулману, помнил, как легко и незаметно для других он передал наркотик Ремусу. Эта лёгкость свидетельствовала о большом опыте. Дереку явно не впервой было прятать у себя что-то запрещённое. Так что если и идти к кому-то за помощью, то только к нему. Вот только Ремус помнил ещё кое-что. Два дня назад Дерек, глядя ему прямо в глаза, твёрдым голосом сказал: «Никто из нас не станет помогать тебе». Что ж… если Дерек не хочет ему помогать, может быть, его брат захочет? Дэн, кажется, относится к Ремусу с чуть большей симпатией. Но вряд ли это принесёт больше пользы: Дэн наверняка не захочет ему помогать, не посоветовавшись с братом, а если и поможет, то обязательно всё расскажет Дереку. Ремус никак не мог решить, с кем из братьев поговорить в первую очередь. Всё ещё размышляя над этим, он вернулся в кухню, где уже вовсю пахло свежесваренным кофе. Усевшись у очага с кружками в руках, Ремус и Урсула начали молча пить кофе. Отпив из своей чашки, Ремус облизнул губы. Он не разбирался в кофе совершенно, но на вкус было замечательно. Урсула не забыла добавить молоко и сахар, и кофе в его чашке был точь-в-точь такого оттенка, как её кожа. Подумав об этом, Ремус снова бездумно облизал внезапно пересохшие губы. Урсула посмотрела на него с непонятной улыбкой. Ремус прикрыл глаза. Проклятье, почему эта девушка так действует на него? Даже несмотря на то, что прямо сейчас на ней надет этот жёлтый свитер, который напоминает о Марлин, у него не получается ненавидеть её, не получается видеть в ней врага. Не может же быть так, чтобы он был в неё влюблён? Он ведь совсем её не знает. Он никогда не был тем, кто способен влюбиться сразу, влюбиться только во внешность… или был? Резко вырвав себя из этих мыслей, он спросил: – Почему ты не любишь Зельду? – Её никто не любит, – пожала плечами Урсула. – И Финна тоже. На месте Грегора я бы давно вышвырнула их обоих куда подальше. – Я заметил, что вы с Финном не очень-то ладите. – А кто с ним ладит? Финн злобный маленький ублюдок, – она произнесла эти слова медленно, почти страстно, и её глаза сверкнули, – который вечно на всех бросается. Готова поспорить на что угодно, он и с тобой успел поцапаться? – Успел, – кивнул Ремус. – Ударил меня заклятием Гарротум. Но справедливости ради, я первый начал. Урсула широко улыбнулась. У неё были красивые ровные зубки, а от улыбки на щеках появились ямочки. И глядя на эту улыбку, Ремус почувствовал, что у него кольнуло сердце. Дважды. Первый раз – от восхищения. А второй раз – от страха и стыда. Неужели он забыл Сириуса? «Да, забыл, – со злостью подумал он. – Не хочу о нём думать. Предатель. Предатель. Предатель». Но от этой мысли ему стало ещё хуже. – А ты смелый, – проговорила Урсула. – Напал безоружным на оборотня с волшебной палочкой. Насмешка исчезла из её голоса, в нём звучал интерес. Ремус прикрыл глаза. Не поддаваться… Он не хочет думать о ней, он хочет думать о Сириусе… но он не должен думать о Сириусе, он хочет забыть Сириуса, чёрт, как он хочет забыть Сириуса. Сириуса, обнимающего его за талию. Сириуса, берущего его пальцами за подбородок. Сириуса, прижимающего горячие губы к его покорно открытому рту… – Ремус? Он залпом допил свой кофе и закашлялся, из глаз брызнули слёзы. – Полегче ты, рыцарь без страха и упрёка, – приподняла бровь Урсула. – Ты, конечно, храбрый, но это не повод пить горячее так быстро. Ты как, в порядке? – В полном, – хрипло ответил Ремус, поднимаясь на ноги. Он отошёл к раковине и принялся мыть чашку, не глядя на Урсулу, но слыша, как она тоже встала и подошла к нему сзади. – Спасибо, – тем же грубоватым тоном сказал он, надеясь, что она разозлится и уйдёт. Или ещё лучше – разозлится и повалит его на пол, как Финна недавно, кольнёт ножом его шею, слижет выступившую кровь острым язычком, как недавно слизывала кровь с его пальца… Чёрт, что за дурацкие мысли?! – Да не за что, – проговорила Урсула. Повернувшись к ней, Ремус увидел, что она улыбается своей обычной хитрой, кошачьей улыбкой. Нужно было что-то сказать, и он сказал – грубо, резко, обвиняюще глядя ей в глаза: – Откуда у тебя этот свитер? Урсула изогнула тонкую бровь: – Грегор подарил. Финн принёс с какой-то охоты, и Грегор решил отдать его мне. А что? Не нравится? Финн…Вот оно что. Значит, в ту ночь Финн был в доме МакКиннонов. Ремус представил себе мёртвую Марлин, её длинные золотые волосы разметались по полу, пропитались кровью, вытекшей из ран, глаза неподвижно глядят в потолок. Молодой оборотень переступает через её тело, хищно оглядывается по сторонам, прикидывая, что бы украсть. Он роется в шкафу, вытаскивает красивую жёлтую кофточку с блестящими пуговицами. Улыбается. Вертит её в руках. Он закусил губу, до боли вонзив зубы в кожу. Финн. Чёрт бы тебя побрал, Финн. – Он тебе великоват, – холодно сказал он. Урсула опустила глаза, взглянула на подвёрнутые рукава, потом посмотрела на Ремуса снизу вверх каким-то странным, нахальным взглядом: – Могу снять. И, прежде чем Ремус успел что-то сказать, она стянула свитер через голову. Под ним ничего не было. Ни лифчика, ни футболки. Только гладкая золотистая кожа. Кровь ударила Ремусу в голову; приоткрыв губы, он смотрел на Урсулу, не в силах оторваться. Она была невысокая, миниатюрная, но сразу видно, сильная: под блестящей кожей просматривались крепкие мышцы. Груди были не маленькие и не большие, а того самого совершенного размера, о котором грезит любой мужчина: идеально ложащиеся в ладонь. Урсула шагнула к Ремусу, обхватила ладонями его шею и прижала губы к его дрожащим приоткрытым губам. Все девушки и женщины, которых Ремус знал, пахли по-разному. Они пахли мылом, дезодорантом, сладостями, духами. Он помнил лавандовые духи Лили и горькие, с ноткой сирени – Марлин. От Урсулы пахло совсем по-другому. Никаких духов, никакого мыла. Только острый, дурманящий запах густых чёрных волос, бархатистой кожи, крови, бьющейся под этой кожей… Целовалась она решительно и умело, сразу раздивнув ему губы горячим языком. Желание, агрессивное и острое, вспыхнуло в нём. Не понимая, что делает, он обхватил её за талию, её кожа была потрясающе гладкой, тёплой, как тающий в пальцах шоколад. Похоть затопила его изнутри, теперь он уже сам целовал Урсулу с такой страстью, которой сам от себя не ожидал, сдавливая в объятиях талию, сжимая ладонями мягкую грудь. «Ты что творишь?!» – закричал его внутренний голос, и этот голос хлестнул Ремуса, как плетью. Вздрогнув всем телом, он разорвал поцелуй, отскочил от Урсулы. – Иди сюда, – голос Урсулы звучал хрипло, словно она сдерживала рычание. Снова прильнув к нему всем телом, она нежно потёрлась своим гладким животиком о его член сквозь джинсы, и он застонал, закрыв глаза. – Ты же хочешь этого, – шептала она, гладя его шею, слегка царапая кожу под волосами. – Ты хотел меня с самого начала… «Остановись! Остановись! – кричал его разум. Наслаждение становилось мучительным; он умрёт, если не отдастся ей сейчас. Пусть Гвилт его убивает, пусть режет его на части, ему всё равно. Схватив его за рубашку, Урсула потянула его в сторону, повалила на кровать. Её горячие пальцы проворно расстёгивали его воротник, мягкие губы прильнули к ключице, острые зубки укусили кожу. Ремус рванул застёжку её джинсов; руки действовали быстрее разума. Почти рыча от невыносимого желания, он перевернул её на спину, страстно целуя шею и плечи, мягко сжимая ладонями грудь, по очереди втягивая в рот твёрдые соски. Они были горячие, как кофе, который она сделала для него, и такие же сладкие. Отстранившись, чтобы расстегнуть свои джинсы, он быстро взглянул на её лицо и оцепенел. Урсула отвернулась от него, её лицо застыло, глаза были крепко закрыты. Он узнал это выражение стыда, боли и отвращения. Точно такое же выражение было у неё, когда она была с Гвилтом. – Урсула… – проговорил он. Девушка быстро повернулась к нему, открыла глаза. В них мелькнула злость. – Чего остановился?.. Давай, продолжай, ты же хочешь! Давай! В её голосе не было никакого желания, только отчаяние и гнев. Она схватила его за волосы, впилась в губы поцелуем. Он дотронулся пальцами до её вагины. Кожа была совершенно сухой. – Но ты не хочешь, – проговорил он. Желание медленно спадало, отзываясь болью во всём теле. Урсула посмотрела на него со злостью. – И что? – бросила она презрительно. – Я не такой, как он, Урсула. Я не могу. Пожалуйста… пожалуйста, оденься и уйди. Повисло напряжённое молчание. Ремус прислонился к стене, слегка расставил ноги. Возбуждение ещё не отпустило его до конца, оно сердито пульсировало, требовало немедленной разрядки. Молчание нарушила Урсула: она злобно фыркнула. – Придурок. Мог бы хоть удовольствие получить, а так… Она застегнула джинсы, схватила с пола вывернутый свитер и натянула его на себя. Потом, не глядя на Ремуса, выбежала из комнаты. Ремус закрыл глаза, покачал головой. Его снова охватил стыд. Проклятье, как он мог потерять голову, забыть о своём задании, своём долге? И от чего? От вида полуголой девушки? Он скрипнул зубами и сжал кулаки. Что это вообще было? Глупый вопрос. Пять дней до полнолуния – вот что. Обострение всех инстинктов, усиление всех реакций. Он вспомнил, как это мучило его в Хогвартсе. Как он сбегал с уроков и стоял под ледяным душем, сжимая кулаки так, что ногти впивались в кожу. Как не спал ночами, метался на мокрых от пота простынях. Аконитовое зелье, которое он начал пить после школы, смягчало этот эффект, и он становился нормальным человеком. И всё равно перед полнолунием в нём просыпались инстинкты. В такие ночи он часто делал Сириусу больно, кусал его губы, оставлял засосы на шее, выкручивал запястья. Сириус смеялся. Говорил, что его это заводит. И сам в ответ накидывался на Ремуса, стискивая его в объятиях до боли в рёбрах, прижимая его руки к кровати, доводя его до криков и изнеможения. Для него всё это было игрой. Он обожал играть с огнём и со смертью. Сириус… При мысли о нём желание стало ещё сильнее. Ремус больше не контролировал себя. Вскочив на ноги, он бросился в ванную. Ещё недавно, разговаривая с Урсулой, он слышал шум и плеск воды, но сейчас, к счастью, в ванной было совсем пусто: кто бы там ни был, он ушёл, и только зеркало запотело от пара. Ремус закрыл за собой дверь и склонился над ванной, опираясь на неё рукой. Другой рукой он расстегнул свои джинсы. Они начали целоваться ещё в дверях, не думая о том, что их могут заметить соседи-маглы. Закрыв глаза, не отрываясь от его губ, Сириус толкнул дверь квартиры ногой, замок глухо щёлкнул, закрываясь. Сириус прижал Ремуса спиной к стене, так резко, что на миг ему стало больно, но ему было всё равно, совершенно всё равно. Сириус взял его за руки и сплёл вместе их пальцы, а потом резко поднял его руки вверх и прижал к стене над его головой. На какую-то секунду Ремус увидел всё это со стороны – своё запрокинутое лицо, чёрное облако волос Сириуса, прильнувшего к его шее, и их поднятые вверх руки, смуглые ладони с красивыми длинными пальцами стискивают другие, небольшие, бледные, с ярко-белыми шрамами, проступившими от напряжения. Ну уж нет. Обычно он не против, но сегодня очередь Сириуса быть прижатым к стене. Ремус повернул голову, отвлёк Сириуса нежным долгим поцелуем, а потом одним быстрым, ловким движением высвободился из его хватки и легонько подтолкнул его к другой стене. Снова поцеловал – медленно, дерзко, глубоко. – Что ты задумал? – выдохнул Сириус и тут же удивлённо застонал, когда Ремус с силой провёл языком по его шее снизу вверх и укусил за мочку уха. – А ты догадайся, – шепнул он ему на ухо. Глаза Сириуса сияли. Он повёл плечами, собираясь сбросить с себя кожаную куртку. – Нет… оставь её. – Ремус провёл ладонями по его груди, поглаживая Сириуса сквозь плотную кожу и одновременно подталкивая его к стене. Сириус быстро улыбнулся, его глаза блестели восхищением и интересом: – Ну давай, староста, покажи мне, кто тут главный. Он снова застонал, когда Ремус опустился перед ним на колени и начал расстёгивать его джинсы. Узкая сильная ладонь с длинными пальцами легла ему на затылок, лаская и слегка оттягивая волосы. – Да… Да, мой мальчик, мой хороший… Лунатик… вот так… Молнии и заклёпки на кожаной куртке тихо звякали над его головой, но этот звук был почти не слышен сквозь стоны Сириуса, сквозь его страстный шёпот. Закрыв глаза, гладя Ремуса по голове, он шептал, как ему хорошо, как сильно он любит его, пока шёпот не стал прерывистым и бессвязным, а потом перешёл в короткий и громкий стон. Ремус глухо вскрикнул и опустился на колени, дрожащей рукой застегнул джинсы. Оргазм почти не принёс ему удовольствия – только облегчение, смешанное с крохотным проблеском боли. Он включил воду и ликвидировал все следы своего преступления. Потому что преступлением это и было. Преступлением против памяти Джеймса, Лили, Питера и двенадцати невинных людей, погибших по вине Сириуса – Сириуса, которого он всё ещё любил и желал, хоть и знал, что он жестокий убийца. Снова, как бывало раньше, его инстинкты одержали над ним верх. Жестокие слизеринцы были правы – он животное, просто животное. Щёки у него горели от стыда и отвращения к себе. Тяжело поднявшись на ноги, он оперся на стену, прижимаясь к ней лбом, и несколько раз ударил по ней кулаком. «Лунатик… мой хороший...» Ремус стиснул зубы и выпрямился, с силой вырывая себя из вернувшихся воспоминаний. Надо идти и поговорить с Дереком.