Mi vida

      Сомбра привыкла справляться со всем одна, без чьей-то сторонней помощи и благословления. Отчасти, даже Коготь ей не нужен был, она всегда боролась за свои идеалы и чётко отстаивала свои моральные принципы, а для этого… для этого лучше быть одной.       Когда в её жизни появилась Сатья, Оливия поняла, что проиграла. Привязанность, любовь, какие угодно чувства — всегда шаг назад, а когда это что-то настолько глубокое и искреннее, то дисквалификация из долгих соревнований, называющихся жизнью, неизбежна. Но ради Сатьи Оливия была готова даже вернуться снова на старт и начать всё заново, с чистого, идеально-белого листа. Потому что восторгом полнилась эта любовь, и каждый раз, видя Сатью с этой её сосредоточенной морщинкой между бровей, занимающейся работой, Оливия была готова замереть и тихо наблюдать за этой картиной, чтобы, dios no lo quiera*, не спугнуть это мимолётное видение.       В Дорадо Сомбра чувствовала себя спокойнее. По крайней мере сейчас, когда от Омнического кризиса осталась только болезненное и острое воспоминание. Сатья привычно держит её за руку, а Лив довольно улыбается — на левой щеке видна неглубокая ямочка.       В Мексике очень ярко выражен идеал семьи. Семья — то, за что держатся, потому что по отдельности любого человека можно поломать, как сухой прутик. Вместе — не сломаешь. Оливия Коломар отдала бы всё, чтобы не быть сейчас одной. Чтобы не было Омнического кризиса. Чтобы эта подкованная шипами война не оставила неисправимой вмятины на податливом сердце маленькой Лив, которая в несколько дней потеряла всех, кого преданно и до последней слезы любила.        — Сегодня нет смысла для грусти и тоски, — Оливия качает головой, расставляя на деревянный комод старые фотографии в дубовых рамках: несколько из них давно потускнели от времени и не самого благоприятного климата, и Сомбра постоянно напоминала себе, что их стоит оцифровать. Но каждый раз беря в руки то или иное фото, на её плечи будто бы ложился титанический груз старых воспоминаний. О том, как бабушка Камила выпекала питы и звала обедать, или о том, как дядя Хулио играл на гитаре. У неё была большая семья. А в итоге она осталась одна — будто бы какая-то насмешка, остаточное воспоминание от поблекшего призрака прошлого. В такие моменты становилось горько, но Сомбра цепляла на лицо глуповатую улыбку и говорила, что сегодня не день для тоски.       — Воспоминания, они всегда должны быть хорошими. В этот день мы вспоминаем тех, кто давно уже не с нами, добрым словом, их любимой едой и музыкой. Знаешь, Сати, порой мне кажется, что когда меня не станет, некому будет ставить фотографии на этот комод. И мою фотографию тоже никто не поставит.       Оливия связала себя невидимым обязательством — ни к кому не привязываться. Она никогда и поверить не могла, что та операция, связанная с Vishkar, закончится именно так. Сатьей Вашвани. Безмерно… ужасно красивой девушкой, которая могла создавать шедевры из жесткого света. Её целью всегда была секретная технология, но — как иронично! — привязать к себе владелицу и настоящую мастерицу работы с жестким светом оказалось полным провалом. Влюбиться как подросток — так, что при каждом брошенном на Оливию взгляде, Коломар заливалась пунцовой краской и замирала, разбитая пополам и обескураженная. Она представляла, чем ей грозит такая бестактность и непрофессиональность со стороны Когтя, и нисколько не сомневалась, что Сатья, поневоле втянутая в опасную игру, станет первой, на ком поставят крест. Никому не нужны лишние уши.       Сатья любила живые цветы. И пушистые бархатцы, собранные в тугие букеты и подвязанные золотыми лентами, вызывали у неё приступ молчаливого восторга. Идеальные. Образец безукоризненной точности природы, точно математический фрактал, бархатцы огненно-золотыми лепестками собирались в неописуемую картину, на которую Сатья могла смотреть ещё долгое и долгое время.        — Я поставлю, — негромко отозвалась Сатья, из-за чего Оливия тут же обратила на неё вопросительный взгляд и вскинула бровь, с некоторым непониманием глядя на преспокойное и сосредоточенное лицо.       — ¿Que?**       Это было глупо и самонадеянно — влюбляться. Звучит так, будто бы у Оливии был какой-никакой выбор, но на самом деле это простая иллюзия, ведь пожевать и пожалить саму себя это то, что Сомбра так любит делать, когда у неё не остаётся других планов для действий. Это природа человеческой души — нуждаться в ком-то, кто сможет теплыми руками обнять лицо. А без любви и родного человека останется только гнить в тоскливом одиночестве и солёных слезах.       Руки Сомбры действуют как-то сами, выуживают медово-рыжий цветок из аккуратной связки и заправляют его за ухо, прикрывая тонкий стебель ровными тёмными волосами. Ей так хочется, чтобы Сатья осталась здесь на подольше, чтобы она не в одиночестве проводила этот вечер, но Лив прекрасно знает — у неё работа. Вашвани смущённо улыбается, опустив взгляд:        — Я поставлю твоё фото. Но сделай всё, пожалуйста, так, чтобы отсрочить этот момент, договорились, Оли?       У Сомбры сердце пропускает удар, а потом начинает колотиться в хрупкой рёберной клетке как заведённое — обычная реакция на это её мягкое «Оли» и на такие нежные слова, греющие слух и заставляющие мгновенно розоветь. Её так давно никто не звал по имени.       Ей нравится рисовать на этих острых скулах голубой краской незабудки — по крайней мере, сама Оливия думает, что незабудки — нравится продлевать разрез губ до широкой улыбки.        — Мне не пойдёт черепушка, — тихо отзывается Сатья, прикрывая глаза.        — Тебе всё пойдёт, — выдыхает в ответ Оливия, — даже то глупое сомбреро и маракасы.       Лив отдаёт себя всю, вкладывая в каждый лепесток на красивом лице частичку собственной души. Стараясь сделать так, чтобы от общества Вашвани так близко у неё не дрожали руки — иначе она будет жутко разочарована. Оливии хотелось, чтобы всё было идеально, до последнего цветка, до последнего штриха. Чтобы этот рисунок на лице молодого архитектора отражал всю суть, будто бы обнажал большой сапфир под названием «сердце», которое Сатья Вашвани так старательно прятала внутри.        — Ты одинокая, но находишь в себе силы жить дальше, а не просто существовать, — когда за кисть берётся Сатья, то разговор заходит в совершенно другое русло, — как это работает, Оли? — тонкие и изящные пальцы замирают возле ямочки на щеке, и Оливия внимательно посматривает за Сатьей. Осмелится ли? Решится ли?        — Люди умирают каждый день, — горячее дыхание обжигает пальцы, Оливия прижимается мягкой щекой к ладони, жмурясь и млея, — родители, друзья, порой даже любимые, — короткий поцелуй в ладонь, — никто не застрахован от этого ужаса. Но нет того, что нельзя пережить и нет раны, которую нельзя подлатать. Ты каждый день даёшь мне повод на существование, даёшь мне желание двигаться дальше и не стоять на месте, mi vida***. И я не знаю, что бы я без тебя делала.