Звонок

Вы когда-нибудь думали о том, что в один и тот же момент кто-то умирает, кто-то рождается, кто-то встречает любовь всей своей жизни, а кто-то прыгает с крыши. Дождь закончился.       Финляндия лежал на мокром асфальте, оперевшись спиной об кирпичную стену дома и тяжело дыша. Какой-то мудак напал на Финна, пырнув широким ножом в правый бок. Видимо, нападавший принял финляндца за своего врага, но, обознавшись, убежал. У пробитого закончился натуральный кофе — вот он и решил сходить по-быстрому в магазин, купить одну упаковку. А оно вон как обернулось… Финн понимал, что это, скорее всего, последний день в его жизни. Он не может вызвать скорую, он даже не знает свое точное местонахождение! Точнее, может. Его вычислят по геолокации. Но врачи вряд ли успеют. Да и смысл. Погода разыгралась. Пару минут назад шел ливень, выл ветер, как стая голодных волков, а сейчас все тихо, мирно. Это ненадолго. Дрожащими руками Финляндия достает свой телефон. На циферблате показывает одиннадцать часов ночи. С трудом фокусирует взгляд — ищет родной номер, жмет на него. Раз гудок. Два гудок. Три гудок. — Финн? Ты чего так поздно? — На конце трубки слышен до боли знакомый и родной голос. — Да так, просто поговорить хотел. Не спится чего-то, — финляндец изо всех сил старается не допустить того, чтобы голос дрогнул. И мастерски с этим справляется, хоть и хрипота очень чётко слышится. — Ох, я уж подумал, случилось что-то. «Да, случилось…» — грустно подумал раненный, но сразу отмахнулся от этой дурной мысли. — Тогда, как дела? — Эстонец привык к тому, что Финн мог вот так позвонить в любой момент. Правда, этот «любой момент» обычно начинался с девяти утра, когда Эст только просыпается (ему, кстати, было очень приятно от того, что его будит дорогой ему человек), и до девяти вечера. — Как обычно, неплохо. Ты как? Что делал, пока я тебя не прервал? — от кофемана раздается тихий смешок. И он еще находит эту ситуацию смешной! — Тоже неплохо. Я чай пил, готовился ко сну. Ты там что творишь? — Эстония попытался унять зевок, но безуспешно. — Сижу на подоконнике, с тобой разговариваю. Окно вот открыл, жарко в комнате, звезды пытаюсь разглядеть, — нагло врет медленный, но во благо. Во благо кому? — Но не получается, свет от фонарей мешает. На том конце звонка Эст услышал, как ветер дует в трубку, и остался очень недовольным. — Опять с открытым окном сидишь? Простынешь ведь! — дуется триколор, голос его становится в эти моменты каким-то детским. — Не, не простыну. Не переживай ты так, — финн горько усмехается. Ох, как же ему не хочется уходить из жизни, но уже ничего не поделать. Ноги и руки уже холодеют, пальцы покалывает, будто ваты туда напихали. Кровь красивой большой лужицей растекается по асфальту. — Ну смотри у меня. — Хей, Эст. Можно ли с тобой поговорить о кое-чем личном? — голос Финляндии стал более сиплым и тихим, что придавало некой загадочности ситуации. — Да, конечно, — Эстония тоже притих. Кофеман недолго мнется, а потом резко выдает: — Знаешь, ты мне нравишься. И как друг, и как пара. Я бы тебя каждый день целовал, обнимал, мы бы ходили в кофейни. И ты, вроде бы, говорил о том, что любишь носочки, верно? Так вот, я знаю парочку магазинов, где продают очень прикольные носки. Мы могли бы туда сходить… — Сердце Эстонии, казалось, замерло, а щеки раскраснелись донельзя. — И еще, Эсти, прости меня, пожалуйста. Прости меня за все. За те моменты, когда я был груб с тобой, когда игнорировал твои сообщения, когда доводил до слез. Мне очень жаль за это все. Правда. Я бы хотел повернуть время вспять, чтоб этого не произошло. Я ненавижу видеть твои слезы. Ты сможешь простить меня? — голос Финна становился все тише и тише. Его самого уже мутило, в глазах двоилось, становилось холоднее. — Ох, Финн. Я… Конечно прощаю тебя. Я даже не в обиде. И ты прости меня. За то, что веду как ребенок. И за то, что такой надоедливый. — Ты не надоедливый, не начинай. — Перестань, я тебе одну и ту же историю могу по десять раз рассказывать. — И я каждый раз буду слушать тебя.— Сердце эстонца пропустило удар, а после начало биться с удвоенной силой. Как будто он пробежал марафон. — Финн, я ведь тоже люблю тебя. И этот вечный дурманящий запах кофе, который приелся к тебе. Я готов вдыхать его вечно, хоть и не люблю кофе. Кстати, напомни, сколько чашек за день ты выпиваешь? — Шесть… — Теперь вдвое меньше, ведь на здоровье скажется. Как у тебя зубы еще ярко-желтыми не стали, я удивляюсь. — Эст судорожно выдохнул. Лицо горело так, будто он сейчас еретик на инквизиции, а руки тряслись, будто он не спал два дня, а работал на каторге. — Ладно, не буду с тобой спорить. И давай, все, шуруй спать. Спокойной ночи. — под конец голос Северного чуть дрогнул.

* * *

       Эстония стоял у могилы, по его щекам градом текли слезы. Он морально разбит, подавлен, в груди было пусто. У него отняли самое дорогое. Похороны закончились час назад, немногочисленные родственники и друзья Финляндии давно ушли скорбеть и поминать в столовую, но Эст остался тут. Кто же знал, что так обернется? Вот именно, что никто. «Как же так?» — все вертелось у него в голове. Он не хотел верить в смерть близкой ему страны. Все казалось, что прибалтиец вернется домой, а ему как обычно позвонит Финляндия, сказав, что это недоразумение и что он жив, что все хорошо. Но это ложь. И Эст понимал, что так больше никогда не будет. Все пошло вниз по наклонной, в самую дыру. Эстонец печально глядит на могильную плиту, а оттуда на него смотрит Финн, своим обыденным взглядом. Но на камне он кажется совсем пустым… — Привет… — дрожа, тихо начинает Эстония. — Не думаю, что ты меня слышишь. Ты же ведь. — слышен тихий всхлип, — мертв. Но знаешь, в таких ситуациях хочется верить, что ты где-то там, где хорошо… Но у меня не получается. Эстония молчал где-то с минуту. — Жаль… Но, как там тебе? Если такое место существует. Кстати, сейчас началось расследование твоего… — Прибалтиец жалко шмыгнул носом. -…твоего убийства. Пока мало что известно. Облака становились гуще. Казалось, что сейчас пойдет дождь. Солнца не было видно уже с утра, поэтому атмосфера была мрачной. Не было теней, ярких цветов. Все серое и безжизненное. Эстония сидел почти третий час в компании могил. Темно-синий костюм помялся, а сам прибалтиец не мог плакать, слез не осталось. Хотелось пойти за Финном, туда, где пустота. Но он знал, что после смерти ничего нет. Абсолютно. А тут есть воспоминания. Он встал с земли, растерянно оглянул все вокруг. Достал телефон и набрал номер Беларуси. — П-привет? Можешь забрать меня.? — Ты где вообще? Куда ты ушёл без предупреждения? И почему у тебя голос дрожит? — Я на кладб-бище, м-можешь к западному выходу подъех-хать? — Эст, что ты там забыл? Кукухой полетел? — Можно и так сказать. Давай без вопросов. Эст упал на землю, не в силах стоять на ногах. Через двадцать минут ему позвонил Беларусь. — Чёрт, ты где? Я тебя жду у западного входа. И так же хочу узнать, что ты тут забыл. — Д-да, хорошо… Я иду. Через пять минут Эстония уже сидел в машине у Беларуса. — Так ты объяснишь, что произошло или нет? — Бел, давай потом, пожалуйста. — эстонец пустыми глазами посмотрел на Белку, из-за чего тот покрылся мурашками. — Хорошо… Эстония уже третий день не выходит из комнаты, не ест. Он лежит и смотрит в стену. Другие члены его семьи узнали об этом позже, когда Дания им все рассказал. Беларусь пытался поддерживать Эстонию, носил ему еду, питье, успокаивал. Но Эст не кушал, лишь только пил. А во время разговора смотрел на белоруса такими стеклянными глазами, что казалось, что из него высосали всю жизнь. Вот так и закончилась одна история жизни из великого множества других.