Сэнсэй

      С момента последней миссии между ними повисло что-то невесомое, тягучее, томительно-напряжённое. Она ни разу не подняла на него глаза, а он ни разу не попытался с ней заговорить.        Стоит ему поднять на нее взгляд, пробежать глазами по ее лицу, к которому он никогда не посмеет прикоснуться без разрешения, так кровь в жилах сразу вскипает, посылая по его телу сотни крохотных мурашек. Какаши боится разрушить их доверительные отношения, ведь ее нежный голос поднимает в нем похотливое желание, готовое разорвать его изнутри.       Краем глаза Люси видит его израненные руки. И на нее опять нахлынули дурные мысли о том, как эти теплые мужские ладони ласкали бы ее, даря наслаждение, касаясь самых запретных уголков уже зрелого тела. Девушка вспыхивает от одной этой мысли. — Я пойду, — хрипит изнеможенным голосом Какаши, распахнув веки, смотрит на нее, — поправляйся.       Ему не хочется уходить, да и она не хочет, чтобы он оставлял ее в холодной больничной палате одну. —  Останьтесь, сэнсэй, — будто бы с мольбой шепчет Люси, а ему два раза повторять не надо.        Хатаке садиться на краешек ее кровати, пачкая белоснежную простыню собственной кровью, что не успела засохнуть. Каждая секунда молчания между ними превращалась в мучительную пытку. Девушка изучала его правильное лицо, скрытое за маской, а сам Какаши старался не потерять голову от жгучего желания овладеть своей ученицей. —  Сэнсэй, — жадно, с интересом, протянула Хартфелия, — почему вы прячете лицо?       У него чуть не вырвалось «а почему ты сводишь с ума?», но он, в попытках усмирить свое желание, тяготившее и разум и душу, вздохнул и приспустил ткань, чтобы девушка могла увидеть его лицо. — Я просто так привык, — сухо ответил Хатаке, а Люси лишь молча продолжила рассматривать его лицо. — Вы такой красивый, сэнсэй, — ее щеки покраснели, а взгляд остановился на его губах, как же ей хотелось дотронуться до них.       Эти слова эхом повторялись в голове сэнсэя, руша ту маску спокойствия и невовлеченности, что он натягивал до сих пор. Какаши было уже сложно противостоять самому себе, ему хотелось прикоснуться к ее лицу, провести по нему израненными подушечками пальцев, зарыться носом в ее пшеничных волосах.       Она протягивает руку и невесомо касается его лица, ее тянет к нему, как к магниту. Воздух между ними будто-бы электризуется от ее прикосновения, что заставило бежать кровь в его венах быстрее, заставило его поддаться собственному платоническому желанию.        Какаши ловит ее ладонь, проводит холодными губами по тонким пальцам, вдыхает носом ее аромат, что необыкновенно дурманит голову. Люси охает, ей кажется, что она начинает сходить с ума, а на самом деле, она просто рушит границы между ними. — Сэнсэй, — выдыхает она, — поцелуйте меня.       Ее голос дрожит в томительном страхе и ожидании. Люси понимает вес своих слов, понимает, что их не вернуть назад, понимает, что переходит черту. Какаши наклонился к ней, впервые ее лицо оказалось так близко. Он боится разрушить эту идиллию, но рассудок, подавлявший до этого в нем все жгучие желания, возвращается. — Но ты же моя ученица, — пытаясь отступить от происходящего, проскрипел он, вдыхая аромат ее волос, угадывая в нем запах апрельской прохлады и свежесрезанных цветов. — Так научите, сэнсэй, — игриво прошептала она, а его просить два раза не надо.       Он невесомо коснулся ее губ и отстранился. Хатаке боялся, очень боялся реакции с ее стороны. Он сделал что-то неправильное, что-то, что не должно было произойти между ними, что-то, что рушило его самого изнутри. — Какаши, — попробовала Люси его имя на вкус, в то время, как для него ее голос — наркотик, заставляющий кровь в жилах ускоряться, а сердце переходить на бешеный темп.       Отбросив все предрассудки и последствия, он коснулся ее губ еще раз. — Называй меня сэнсэй, — прошептал он ей прямо в губы отстранившись, пытаясь овладеть собой, — ведь ты просто моя ученица.       Хартфелию задевал этот факт, задевало то, что она просто его ученица. Она рушила стену между ними, а он ее возводил. Какаши слишком сильно боялся своих желаний и, натянув маску на лицо, встал с кровати. — И все-таки, мне уже пора, — сказал он, выходя из палаты.