И просыпаюсь я

Я открываю глаза. Медленно, потому что они слезятся, и хочется быстро проморгать. Вместо этого стираю влагу кулаком и подтягиваюсь, чтобы сесть. Во рту сигаретный привкус, и это с самого начала настраивает меня на ссору. Вот же засранец. Пытаюсь приспособиться к темноте, и ощупью щупаю тумбочку. Пальцы намокают от разлитой воды, а после покрываются крошками из незакрытой пачки чипсов. Из-за моей неловкости чашка падает на пол. Хорошо, что он покрыт слоем мусора. Чашка тихо приземляется в смятый свитер. Наконец, пальцами чувствую бумагу. Отрываю кусочек, неровный и округлый, и неудобно сажусь, чтобы хоть что-нибудь разглядеть в этой чертовой тьме. Можно было дойти до переключателя, но лениво, сил нет. Поэтому ломаю зрение, коряво выводя угловатые буквы. «Перестань губить нас сигаретами. Отвратительный привкус». Шлепаю записку туда, где лежала ручка – в тишине комнаты моя рука приземляется с грохотом, и падаю обратно в постель. Спать. В надежде на то, что проснусь я собой. Мое желание не исполняется. Он встает. Потягивается. Лениво чешет зад и плетется в ванную, автоматом, не думая. Чистит зубы, глядя в зеркало и строя себе рожи, как маленький ребенок, идет на кухню, не замечая моей записки на тумбочке. Достает себе хлопья. Холодильник опять пустой. Забыл купить продукты? Засранец. Ест хлопья, залив их кислым молоком. Надеюсь, отдуваться за несварение будет он, ибо продукты – его проблема. Его обязанность. Но он и не думает об обязанностях. Сидит себе на моем стуле, пьет из грязной чашки, представляя из себя минимум брезгливости и максимум пофигизма, и достает сигареты. Мне хочется выругаться. Он закуривает, медленно и глубоко. Зажигалка с угрюмой мордой на картинке падает в карман куртки – одна из немногих вещей, которая в нашем доме всегда на своем месте. Дым заполняет комнату, и я испытываю отвращение, хоть и не чувствую запаха. Я ничего не чувствую сейчас. И судя по тому, что Алекс продолжает жрать просроченное молоко, он тоже. Телевизор гудит привычными программами. Еще одна вещь, что вызывает раздражение. Мы оставили зомбо-ящик лишь потому, что его можно было использовать для приставки. Но Алексу зачем-то понадобилось каждый день смотреть новости и слушать то, что его не касается, чтобы потом шутить на эту тему и притворяться диванным политиком среди тысяч таких же. А ведь ему всего 19 лет. Слишком малый возраст для пивного пуза и дохуя сообразительности в политических интригах. Алекс, разумеется, комментирует. Громко, ворчливо, ссылаясь на теории заговора, в которых он погряз. Да, с какой-то стороны быть параноиком полезно. С другой же… Жить с этим параноиком в одном теле – не лучший подарок судьбы. Алекс вытирает мои губы рукой, а ту о футболку. Кислое молоко осталось следом на ней, среди засохшего пятнышка кетчупа, второго от горчицы, и целой серии виноградных следов от вина. Он даже не замечает, как влажная ткань прилипает к моему животу. Новости заканчиваются, как и хлопья, и Алекс встает. Зомбо-ящик выключается, сигарета тухнет в остатках молока. Допивать его после того, как закончились хлопья – почти кощунство. Алекс закуривает вновь, плетется к кровати. И только сейчас замечает новую записку, написанную мною в темноте. Он усмехается, смотрит на свою сигарету, и зная, что я не сплю, затягивается сильнее. - Так ешь свои мятные конфетки, мелкая. Мой голос всегда становится грубым, когда говорит он. И ведь знает, зараза, что я не способна его остановить. Поэтому наслаждается моментом, пытаясь дотянуться до меня в глубинах нашего подсознания, но бросает это дело после легкого головокружения и падает на кровать. Простыня окончательно съезжает, оставляя Алекса лежать на голом матрасе. Так и оставив комнату полной дыма, он мгновенно засыпает. И просыпаюсь я.