Сны

      Королю снятся злые сны. Понятовский подскакивает на постели, сбивчиво молится о том, чтобы кошмары никогда не сбылись, и просит Господа о помощи, просит о том же своего святого покровителя, да только не за себя. Станислав просит за того, кого любит, за того, за кого цепляется, за единственного живого во всей России, холодной и сырой. Конечно, Понятовский знает, что она красивая, что она может быть солнечной и ласковой, но он не видит дальше Петербурга, и тот пожирает Станислава, того гляди сделает одним из своих мрачных призраков.       Понятовский бегает от чудовища-города и ведьмы-императрицы по снам и надеется забыть дорогу назад.       Там к нему приходит Тадеуш. Ну как, приходит: обычно в вереницах жутких видений Станислав чудом отыскивает его в тёмных комнатах совсем одного и забытого всеми, перебинтованного и едва живого, почти прозрачного. «Раненый», — думает Понятовский. «Сломанный», — эхом отзываются безразличные стены. Костюшко и в самом деле такой: одна сплошная кривая, ломаная линия, нервюра готического собора, уставшая нести свод. Костюшко — нерв, единственное, что ещё хоть немного болит у Станислава, что напоминает, что его сердце бьётся. Пока. Понятовский думает, что если Тадеуш умрёт, умрёт и он сам. Или наоборот. Станислав мечется между этими двумя мыслями, будто они — Сцилла и Харибда. Замешкаешься немного, и схватят, сведут с ума окончательно. Если, конечно, тот, кто ходит по снам, ещё хоть сколько-нибудь в себе.       А явь не лучше, и Станиславу кажется, что там потеряться гораздо проще. Там его настигают стыд и совесть, там же его настигает боль. Во снах-то боли нет: Понятовский о ней знает, но не чувствует ничего, только смотрит длинными ночами на Тадеуша. Интересно, он ощущает это? Наверное, Станислав для него похож на приведение. А может, он и есть приведение: от Петербурга ещё никто не сбегал. Понятовский вспоминает императорский двор: там уже все мёртвые. Жаль наследника, он будет призраком. Понятовскому морозно, как в гробу, и хочется обратно в сон.       Однажды он думает, что и в самом деле заблудился: комнаты светлые, Тадеуш сидит и рисует или смотрит в окно. Глаза у него пустые, а иногда их и вовсе нет, и Станислав пугается, подходит ближе, но не решается коснуться лица. Нерв болит острее, но там, в другом мире, и Понятовскому страшно: он путается, он не знает, где правда, а где вымысел, боится, что сны не сны, а явь не явь. Боится за Тадеуша ещё сильнее. Это, верно, любовь, да, а любовь — это хворь, это страдание, это мука, но иначе у него никогда и не получалось. Станислав не знает, когда успел полюбить Костюшко: во снах ли, пока шло восстание, или просто так, в безвременье, потому что иначе не получается. Станислав сам себе не нравится: идеальный, круглый, замкнутая ровная линия, с виду — не придерёшься. Но такого — Понятовский уверен наверняка — не бывает, а значит, он ложный. Только не ломаный, а кривой. Сломанное можно починить, во всяком случае, Станислав на это очень надеется, а кривое… Горбатого, говорят, могила исправит, но Понятовскому в могилу пока нельзя: Тадеуш всё ещё один.       Слуги в доме говорят, что польского бунтовщика из крепости перевели в особняк, уютный и тёплый. Понятовский боится спать и вместе с тем отчаянно хочет увидеть Костюшко вновь. Он понимает, что видит будущее или то настоящее, что недоступно другим, и ужасно страшится однажды заснуть и узнать, что Костюшко умер.       Теперь вместо снов у Станислава одни лишь мысли, тяжёлые, чугунные, литые, как колокола, они звенят в голову мрачно, печально, набатом, словно бы случился пожар или пришла чума. Понятовский зажимает уши, прячется по углам, едва не ломая хребет, тоже кривой, и думает, думает, думает. Когда полюбил? Зачем полюбил? Это взаимно? Полюбил ли или опять вообразил себе идеальный мир, чтобы спрятаться от того, иного, где есть только губительный и злой Петербург, город-болото?       У Понятовского все чувства и отношения оканчивались бедой: люди предавали, разочаровывали, оказывались не теми, кем он их представлял, и это каждый раз отбивало желание влюбляться вновь. И Станислав долго не влюблялся, так, игрался, и ему даже подумалось когда-то давно или вовсе не здесь, что это одно и то же. А потом он увидел Тадеуша. На этом моменте мысли вечно спутываются и исчезают, ложатся на дно, как камни, превращаются в паутину и окутывают, заковывают, тянут за собой, точь-в-точь, как Петербург, и Станиславу кажется, что они теперь все заодно. Надо побороть страх, надо вернуться в сны и остаться там, но это так непросто, это так пугает. Понятовский кажется самому себе маленьким мальчиком, что боится засыпать из-за чудовища, что прячется за занавеской, и это по-своему унизительно. Он всесильный, он король, он властитель. Был. Но ведь оно всё ещё хоть что-то значит?       Станислав борется с собой и всё-таки засыпает.       Его встречает пустота.       Она заполняет всё вокруг два долгих года, они тянут в темноту не хуже мыслей-паутины или города-утопленника, и Станиславу кажется, что он плавает в бесконечном море, как корабль-призрак, что он уже и не человек вовсе, а мертвец и скоро займёт своё место при дворе ведьмы. «Хоть можно будет отвлечься», — думает он в те редкие минуты, когда вообще на это способен.       Однажды всё меняется, и Тадеуш врывается в его сон неожиданно, без предупреждения, даже без стука и разом заменяет пустоту собой. Он теперь другой, он улыбается, он, кажется, почти здоров, разве что хромает немного, и Станислав вспоминает, как радоваться. Костюшко будто бы всё знает о нём всё, и о любви тоже. Костюшко будто бы любит его в ответ. Понятовский же снова сомневается, снова боится, что всё это придумал, и на самом деле нет ничего, но совсем скоро ему бояться становится некогда. Теперь сны другие: там много цветов и зелени, там светло, как в саду, как в любимых Лазенках. Станислав гуляет теперь с Костюшко рука об руку, говорит с ним, слушает его голос и впервые за очень долгое время чувствует себя счастливым. Ему так не хочется каждый раз вставать с утра, не хочется прерывать это, но милый Тадеуш всё время просит, мол, не забудь вернуться назад, иначе мы потеряем друг друга навсегда. Станислав не может не слушаться и весь день с нетерпением ждёт ночи, чтобы встретить Тадеуша вновь.       Удивительно, но сны эти становятся всё длиннее и слаще, светлее, они обманчиво хороши, Понятовский спит почти что постоянно: не может с собой бороться, ведь ему так хорошо, ведь там Петербурга и его жутких щупалец-теней нет.       Как-то раз Станислав забывает проснуться.