Местоимения

Я «Гейл, красота дана человеку не в великое благо, а как страшное испытание. Молись, чтоб гордыня богопротивная не обуяла тебя, превращая в искушение для других. Неси красоту незапятнанной, видом своим доказывая гениальность Создателя. И упаси тебя Господь оказаться прельщенным чьим-то очарованием, убивающим в тебе всю возвышенность, заложенную Богом, оставляя лишь низменное желание обладать.» Речей подобного толка помню немало — мать была неутомима в своем стремлении сделать из меня истинного христианина. Но я пресек все ее попытки, послав все на хер еще подростком. Ушел, как говорится, отрясая прах с ног своих, в надежде вкусить наконец долгожданную свободу. Но все оказалось иллюзией — взращенный во мне цензор даже спустя долгих пятнадцать лет по-прежнему строго оценивал все, чтобы я ни сделал. Вот интересно, что сказала бы мать, узнай, как я нарушил оба правила сразу — прельстил и прельстился. Не иначе, узрела бы в этом происки Сатаны. А за то, что «в сети греховные» угодил не с девицей, а с парнем, мне бы грозила анафема и как минимум три вечности в аду. Но самым страшным было другое — мне понравилось. Очень понравилось. Ведь Бог есть любовь, не так ли, ма? Так какие, на хер, могут быть вопросы? ОН Упорно делает вид, что ничего не было. Не было дождя и той странной ночи.  Будто не мы проснулись утром в одной постели и целовались безо всякого стыда, не обращая внимания на наши небритые щеки и мой перегар. И конечно же не мы приперлись на площадку уставшие, с мятыми физиономиями, расплывшимися в дурацких улыбках под всеобщее улюлюканье. И не нам было совершенно плевать, что все в курсе нашего ночного приключения. Потом весь день отпахали на чистом адреналине, отрабатывая общие сцены в один дубль. Позже, вечером, ждал его у павильона, надеясь на продолжение вчерашней ночи. Тем более, что я не был «удовлетворен в полном объеме». Нет, я нисколько не жалею о случившемся. Но член просто дрожал от острого желания оказаться внутри его тела. А он вышел, бросил на меня слегка усталый смеющийся взгляд и после паузы сказал: — До завтра, Гейл. Только гравий зашуршал под его быстрыми шагами. После случившегося это он должен искать меня, стараться привлечь мое внимание. Но он настолько уверенно ведет себя, что разница в восемь гребаных лет кажется придуманной. А если и существует, то младшим из нас я ощущаю себя. ОНИ — Зачем ты с ним это делаешь? — спрашивает Питер, увидев, как я подмигиваю его отражению. — Что именно? — отвечаю вопросом на вопрос, не в силах оторвать взгляд от зеркала: хрен знает, как у Ингрид это получается — совсем нехитрые манипуляции с волосами, несколько взмахов кистью по скулам, щекам, подбородку — и без того слишком молодое лицо становится персиково юным. Такой нежной, будто подсвеченной изнутри кожи я не видел даже у женщин. Он ловит в отражении мой взгляд, и сверкающие, нереально яркие глаза нагло подмигивают в ответ, а идеальный рот белозубо улыбается. — Я спрашиваю, зачем ты это делаешь? Зачем ты даешь ложную надежду? — Питер уже одет в идиотские шмотки Эммета, и поучительный тон как-то с ними не вяжется. Это меня смешит и злит одновременно: — Извини, ты, наверное, ревнуешь. Только не пойму, кого из нас. Бросаю взгляд в зеркало — он с интересом ждет моего ответа. В наглых глазенках затаился смех. Мы говорим вполголоса, но расслышать легко — комнатка слишком маленькая. — Мне просто обидно за него. Да, ему двадцать два. Но по сути это еще ребенок. И он гей, а ты… — Я знаю, кто он. И тем более знаю, кто я, — говорю как можно тише, — и, вообще, не твое дело. Понял? Рэнди следит за нами из зеркала, пытаясь понять о чем речь.  — Ага. Но до сих пор мне не ясно одно — ты это делаешь ради роли или просто захотелось прогуляться по радуге? —  громко спрашивает, изображая пальцами кавычки и зло глядя мне в глаза. — Да, захотелось прогуляться по радуге ради роли! — срываюсь на крик, не выдерживая. Наконец я понимаю причину вопросов — в памяти всплывает недавняя встреча с продюсерами. — Гейл, то, что вы делаете на камеру, это полный восторг. Но, дорогой, вам бы поосторожней как-то вне работы. Подумай о своей карьере, — Рон, как всегда, до тошноты вежлив. — Могут пойти слухи. Тебе это нужно? После всего ты точно не сможешь претендовать на что-то более или менее серьезное. То, что ты натурал, очень интригует. Ведь фильм о геях, снятый и сыгранный исключительно геями, не очень-то интересен всей остальной аудитории. А мы на нее рассчитываем. Твоего Брайана должны хотеть все — от клубных мальчиков до расплывшихся домохозяек и экзальтированных учениц старшей школы. Не нужно слишком укреплять веру первых в то, что ты играешь исключительно за их команду. И старайся держать себя в руках, дабы не давать вторым возможности усомниться в твоей ориентации. Хотя то, как ты вжился в роль, — забавно дергает бровью, — достойно Оскара. От злости и бессилия у меня потемнело в глазах. Интонация, тихий вкрадчивый голос, вычитывающий как пацана, — все было мерзко. Но гаже всего то, что Питер присутствовал при разговоре. Было неловко смотреть в его сторону, и я просто молча кивал. И только дождавшись, когда Пейдж покинет комнату, дал волю словам. Теперь, простым сложением фактов, наконец понял причину наших «неотношений». Блядский Питер! Все ему разболтал. Заботится о своем друге, даже не подозревая, что именно я жертва юного дарования. Это меня поимели и теперь игнорируют как мимоходом трахнутую влюбленную дуру. И все то, что сейчас есть между нами, не выходит за рамки прописанного в сценарии. С лица Рэнди сошла улыбка и он больше не ищет в зеркале мое отражение. ОНА «Дружить» с ней я стал от безысходности. Это не было дружбой в общепринятом смысле. Вечером после съемок шли в бар. Затем ехали ко мне. Трахаться. Без лишних слов и вопросов. Знал, что нравлюсь, и это все упрощало. С ней легко — понимала, вместо кого она здесь. Может, это и обижало, но мне все равно. Она не вызывала во мне восторга, было просто приятно. Приятно касаться бархатистой, слегка смуглой, кожи. Вдыхать запах терпких духов, впитавшихся в темные густые волосы. Целовать нежную тонкую шею, гладкие щеки, мягкий податливый рот. Приятно все ее тело. Изящное, хрупкое, больше похожее на тело подростка — узкие бедра, плоский живот, маленькая упругая грудь. И ноги. Совершенно потрясающие. Длинные, точеные, с тонкими щиколотками и узкими породистыми ступнями. С ней я всегда нежен, с девушками так принято, знаете ли. Несколько поцелуев, пара настойчивых прикосновений языком в нужной точке — и ее тихие стоны сменялись вскриком (к счастью, ей много не надо. Да я и не сторонник затягивать процесс). Потом плавное скольжение внутри. Неспешные, как морской прибой, движения. Мое прерывистое дыхание под конец и ее жаркий шепот: — О, Гееейл… После — неизменная сигарета на двоих. И вопрос. Всегда один и тот же: — Ну, и как он? Все так же? — спрашивает в надежде на отрицательный ответ. Уверен, просто боится, что однажды все изменится и наши встречи закончатся. Но больше всего она ждет, что я устану сравнивать несравнимое и оставлю глупую попытку все вернуть, отдав наконец предпочтение ей. Молча пожимаю плечами, глубоко затягиваясь, задерживаю дым, пока не закружится голова, теряя все мысли, кроме одной-единственной. О нем. Я Все длится уже достаточно долго. Настолько долго, что я почти смирился. Меня вполне устраивает обожающий Джастин и безразличный, профессионально-холодный Рэнди. Ничего не жду, просто делаю свою работу — за полеты первым классом приходится много платить. Только иногда тоска по некогда теплому взгляду одолевает настолько, что ощущаю себя лишенным кожи. И от этого холодно не только снаружи, но и внутри. И тешит только то, что запаса виски точно хватит до окончания сезона. Срываюсь лишь однажды: выпитое накануне не до конца оставило кровеносную систему и теперь носилось внутри злым возбуждением. А реплика режиссера: «Гейл, здесь нужна ревность. Короче, сам реши, как это должно быть», — сжигает последний предохранитель, и я хватаю, как тряпичную куклу, набрасываясь с диким поцелуем, заполняя языком его горячий рот. Сдирая красные тряпки, ища доступ к телу. Задыхается от неожиданности, на мгновение потеряв самообладание. Но, собравшись, продолжает играть, отвечая на мой выпад.   Настойчивые аплодисменты и радостные возгласы означают, что я справился. Мы справились. Но его взгляд, полный настоящего страха, и слегка прикушенная нижняя губа твердят об обратном. «Ты неудачник!» — вот о чем они кричат. — Рэндс, подожди… Извини, слышишь? — Бегу за ним, не обращая внимания на оклики. Ни разу не оглянувшись, резво скрывается за декорациями лофта. — Гейл, у тебя кровь, — Ингрид протягивает салфетку. Белый бумажный клочок с едва заметным красным пятнышком аккуратно складываю в маленький квадратик и прячу в карман. ОН С утра поехал к нему. Долго звонил, потом стучал. Отчаявшись, пнул дверь ногой: — Харрисон, открой! Слышишь! Рэндс! Прошу! — и снова ни в чем не повинная дверь многократно встречается с ботинком. Створка стремительно распахивается, и я едва успеваю отскочить. — Хватит орать, — говорит негромко, — ты на фиг всех соседей перебудишь.  И вот еще что. Если ты пришел говорить о вчерашнем, то не стоит. Лучше закончить все это. Будем считать, что прогулка по радуге состоялась. Держись от меня подальше. С меня Брайана хватит. Из-за стеклышек взгляд кажется взрослее. Да и сам он выглядит смелее, решительнее. Но лихорадочно блестящие глаза и красные пятна на щеках говорят об обратном — волнуется так же, как и я. — Хорошо, что впереди отпуск, может остынешь наконец, — вымученно улыбается, легонько касаясь языком трещинки на губе. Хочется, как вчера, сгрести в охапку и впиться в эту мягкость, ощущая языком влажное тепло. Но резко захлопнувшаяся дверь лишает единственной попытки. ОН После летнего хиатуса заметно изменился. Как будто подрос. Или мне так кажется. Нет, просто похудел. Волосы еще больше отросли и выгорели. Кожа уже не выглядит фарфорово-бледной — ее покрывает легкий, кремовый загар. Глаза, обрамленные посветлевшими ресницами, искрят насыщенным аквамарином. Радость от встречи пламенеет на щеках румянцем и белозубо сияет улыбкой. Странно, вроде повзрослел, но все равно выглядит ребенком. Это волосы, они придают ему что-то ангельское. Понимаю, что так и «неперехотел» его. И это ужасно. Весь какой-то непривычный, чересчур улыбчивый, слишком болтливый, что на него совершенно не похоже. Обнимается с парнями, девчонок и Шерон целует. О чем-то с ними шепчется, показывая фото своих любимых кошек. Снова смеется, несмело зыркая в мою сторону. Когда очередь доходит до меня, просто легонько пожимает протянутую ладонь и тихо произносит: — Привет, как дела? — и смотрит пристально в глаза. Это длится несколько  секунд, но я успеваю заметить расширившиеся зрачки. Волнуется. А может, соскучился? Вряд ли. Я Очень хочу напиться. По-настоящему, вдрызг. Но от похода в бар отказываюсь, не хочу делать это на людях. Она слегка обижена, рассчитывала, видимо, на вечер со мной — как-никак все лето не виделись. Сегодня у меня компания поинтересней — мистер «Дэниелс» наверняка заждался. Такси не беру, ночи в Торонто теплые, даром, что сентябрь. Да и идти не очень далеко, спустя каких-то пять сигарет доберусь.  Она дважды звонит с просьбой передумать. Вру, что уже дома, и жму на красную кнопку. Телефон оживает снова. Сбрасываю — не люблю назойливых баб. Тем более пьяных. На улице еще довольно бойкое движение, но войдя в полутемный маленький холл, окунаюсь в сонную тишину. Уже почти дохожу до своей квартиры, но частые шаги за спиной заставляют обернуться. — Мистер ХарОльд, — зовет консьержка, — вас ожидает молодой человек. Извините, я впустила его без спроса, но он слишком настойчив, — она говорит с легким французским акцентом. — Очень вежливый юноша. И такой, знаете ли, симпатичный…  «Симпатичный». Сердце пропустило удар — надеется, глупое, на чудо. Хотя, в ее возрасте, все, кто младше пятидесяти, симпатичные. И молодые. — Спасибо, мадам Клеман. Доброй ночи, — искусственно скалюсь. Пожилая кокетка улыбается в ответ, обнажая слишком белые зубные протезы, и ловкими морщинистыми пальцами неосознанно поправляет вырез блузки. Это что, какой-то древний прием соблазнения? Застыл у порога, все никак не решаясь войти. Хрен знает, отчего я медлю? Осталось только толкнуть дверь, и все наконец прояснится. Но боюсь — вдруг там действительно он? А от того, что там может быть кто-то другой, страха еще больше. МЫ Внутри не продохнуть. Сигаретный дым медленно качается сизыми пластами, заполнив собой все пространство. Разгоняю его руками, будто это что-то дает. Удивительно, как еще датчики пожаротушения не сработали. Нужно немедленно обнаружить притаившийся «источник» дыма и открыть окно, пока мадам не приперлась. В комнате полумрак, предметы едва различимы, бьющего в окно городского освещения явно не хватает. Вожу ладонью по стене, нащупывая выключатель.  — Не надо. Так оставь. — От слегка хрипловатого голоса передергивает и руки начинают мелко дрожать. Странная смесь возбуждения и тревоги зарождается где-то внутри, не давая вдохнуть. Глаза привыкли к темноте, и я наконец различаю лежащего на диване. Яркая искорка вспыхивает, на секунду освещая его лицо. — Ты почему окно не открыл? Дышать же не чем. — Вот только не нужно мне втирать про пассивное курение, — снова затягивается, выпускает дымную струю и, не глядя, тушит окурок в стоящей на полу пепельнице. — Что ты творишь, — меня вдруг смешит его странное поведение, — ты же не куришь. — Курю, как видишь, — снова достает сигарету, щелкает зажигалкой. Осечка, еще одна. Тихо матерится. Снова пробует. Ничего. Швыряет зажигалку, и она скользит куда-то под стол. — Дай свою, слышишь, дай!     — Хватит с тебя на сегодня, — еле сдерживаюсь, чтоб не заржать. Вскакивает, цепляя ногой пепельницу. Пинает ее от злости, рассыпая вокруг жженые сигаретные ошметки. — Я сам знаю, когда хватит, — идет, пошатываясь, на меня, — так дашь зажигалку или мне самому взять, силой? — Силой, конечно, силой, — до меня доходит, что он пьян. А это на него ох, как не похоже.   Стою, не двигаясь. Сейчас подойдет, и это мой шанс. Единственный. Останавливается в каких-то трех шагах и замирает. — Зажигалку? — спрашиваю шепотом. — Дурак… — так же тихо отвечает. Резко наклоняет меня за шею и впивается поцелуем. На секунду зависаю, не веря в происходящее. Яркое, как вспышка, ощущение поджигает изнутри, и этого уже не остановить. Подхватываю под бедра и усаживаю на стол. Полы рубашки рву, не обращая внимания на разлетевшиеся во все стороны пуговицы. Застежка на джинсах кое-как поддается, и у меня получается снять их с него. Падает спиной на столешню и разводит согнутые в коленях ноги. Его член стоит, яйца поджались. Все тело дышит жаром, источая аромат разогретой сладости. Лежит подо мной голый, возбужденный и готовый на все. А я хочу лишь одного — ворваться внутрь, заполняя собой до краев. Болты на джинсах быстро выпрыгивают из петель, освобождая мой дрожащий в предвкушении стояк. Презервативы всегда со мной — Брайан научил. И одному из них сегодня повезло. Быстро раскатываю тонкий латекс, чувствуя пульсацию крови. Смазки нет. Просто сплевываю на пальцы и размазываю слюну по головке.  Приставляю ко входу и замираю — как горячо… — Ну же, давай, — обхватывает себя за ягодицы руками и разводит в стороны, — давай, слышишь, только медленно. Хочется влететь на полной скорости, но я боюсь сделать больно. Вхожу понемножку, следя за его дыханием. Быстро расслабляется, впуская глубже, и я, наконец, могу себя отпустить. Наклоняюсь, не прекращая движения, и накрываю его губы своими. Его рот горчит от выкуренного. Но как же он все-таки сладок! Обхватив лицо ладонями, пью эту сладость с губ, слизываю с языка. Всасываю, не давая вдохнуть. Прикусываю, до боли, до низкого стона, рождающегося где-то в горле. Отдается полностью, превращаясь в мягкую податливую волну, и я тону в ней, растворяясь.   Дым почти рассеялся, и предметы стали различимы в темноте. Лежим на диване обнявшись. Тесно, но мне нравится. Его отросшие волосы лезут мне в рот и глаза. И это тоже круто. Время от времени запускаю в них руку и с умилением пропускаю светлые пряди сквозь пальцы. Он ведь и вправду Солнышко. Мое маленькое Солнышко. Или всё-таки Пизденыш?