storm coming

— Мы не можем его убить, — Джулия колеблется продолжить, — это же Элиот. — Раньше был. Мы оба знаем, что он мертв, так что или мы убьём монстра, или он нас. Колдуотер, кажется, сам ещё не осознаёт — убеждает он Джул или себя. «Это не Элиот» повторяет он, но карие, ореховые глаза все те же; «Элиота больше нет», но медовый голос так же тянет гласные нараспев; «Элиот мертв», но от него даже пахнет тем же барбарисом и чем-то ещё очень сладким.. восточным, наверное, Кью в этом не силён. Великодушие Джулии в этой полумагической — библиотека скорее сожжёт половину записей, чем перестанет дозировать магию — мясорубке бывает выручающим, но не то, чтобы это было к месту сейчас. Если раньше Элиот был словно кусок янтаря, живой и тёплый, с заставшими внутри воздушными пузырьками, словно шар энергии, вовлекающий всех в свой ореол, то от монстра исходила атмосфера.. мертвячины, наверное. Возможно, что это было из-за крови — руки Монстра были точно по локоть в ней, или из-за внутренней гнили, к чему Кью склонялся куда больше. Колдуотер хмыкает. около часа назад Монстр разбил все рамки с общими фотографиями друзей, где был Элиот, наглотался таблеток: «Кью, милый, как долго выдержит это тело?», а после, кажется, вырезал пол квартала, когда не расшифровал иероглифы. Квентин, вообще-то, уже привык к его пальцам, каждый раз сжимающим шею так, что кадык просто скоро издаст контрольный треск, а чьи-то регулярно валяющиеся органы уже становятся бытовыми — но с постоянным отсутствием полного обладания над своей жизнью и эмоциями он мириться не может. Так что да, милосердие бывшей богини было здесь вовсе ни к чему. — За два дня мы выжмем из этого камня буквально все соки, а дальше стоит хотя бы попробовать, — Кью едва ли не рывком подрывается с барной стойки, потому что промедление, диалоги, раздумья — грозят очевидными сомнениями и сменой решения. Первые и так сидят внутри Колдуотера и оспаривают каждое его слово, просто Кью пока успешно затыкает их. До поры, до времени. Джулия хотела бы крикнуть вслед, что если проебаться сейчас, если не суметь обмануть Монстра — долго ли он будет, как котёнок, бегать за своим хвостом? — у Квентина, как минимум, будет сломан хребет, а как максимум.. Уикер протяжно, со стоном вздыхает и опускает голову на ладони. Она даже не хочет знать. *** «Элиот, Элиот, Элиот.. почему это так важно?» — Монстр, сняв обувь и чуть прикрыв глаза, полурассеянно пинает торчащую углом корягу. Если троекратно отомстить старым богам за то, что забрали что-то, до зуда под ногтями необходимое, если только суметь восполнить то самое что-то.. Монстр ещё не совсем понимает, что, то, впрочем-то, этот мир может быть не таким отвратительным. По крайней мере, так ему думалось: хоть люди здесь кишат, как блохи — по весне трава настолько ласковая и мягкая, что в ней хочется утонуть, а с земли звезды видны так хорошо, словно их можно черпать ладонями. В других мирах нет столь калейдоскопически сложённых осколков чего-то прекрасного. К тому же люди приспособились изготавливать кленовый сироп и сладкую тягучую шипучку — монстр все никак не запомнит название, но Кью рассказывал. Точнее, вынужден был рассказать: запугивание мясным мешком, до миокарды напоминавшего какого-то черт-бы-его-побрал Элиота иногда бывает полезным. Песок под босыми ногами стал совсем холодным — значит, он у старого дуба. Он бывал здесь ранее — под его кроной, где нет навязчивого шума машин, сосредоточиться на поисках частей артефакта куда легче. Здесь можно остановиться и послушать тишину. На минутку, конечно, а затем оправиться в Месопотамию — по крайней мере, после туевой хучи потраченного времени над книгами туда его направил Кью. Дарт-Элиот не спеша открывает глаза. Колдуотер. Если сравнивать с остальной командой недо-спасателей, он был не таким раздражающим. Вообще-то, монстру иногда думается, что он один, пока все переживали помутнения рассудка в виде слепой надежды, знает наверняка, что будет: этот гребаный вертящийся шар, Филлори, все временные вселенные — все это невозможно спасти. Это как пытаться поделить на всех вакцину — ее не хватит и кто-то умрет в любом случае. Может, поэтому его голос был приглушённым и временами блеклым, может поэтому под грузом забот его плечи ссутуливались все больше, сам он переставал упрямо смотреть в глаза и сопротивляться — хоть и никогда не боялся, ведь в этом нет смысла — убьёт монстр их всех или нет, вероятность удачного исхода просто мизерная. Отказывается ли он от спасения своего друга? Нет, но без видимых подвижек в их работе ему иногда кажется, что скорее декан Брэйкбиллс бросит пить. Это было видно даже самому Монстру — скажем, если бы одним Нью-Йоркским утром его, практически научившегося обращаться с микроволновкой, умевшего оперировать функциями плиты и другими кухонными приборами на уровне остальных, попросили сасоццииоовать Кью с чем-нибудь, то это бы определенно была старая соковыжималка, выдавливающая последнее из половинки апельсина, и долька улыбки Квентина, казалось, закатилась куда-то безвозвратно. «Элиот, Элиот, Элиот..» — Монстр не вполне осознает, что именно испытывает от этого. Это что-то колючее и щемящее внутри, тыкающееся в ребра и скулящее, как недобитая собака. Кью бы, наверное, назвал это обидой. Если все вокруг — своеобразная игра, почему он не может быть Кью другом? Почему манипулировать Элиотом так легко, а при одном его упоминании глаза колдуотера становятся влажными? Честное слово, Монстру казалось, что для Квентина спасти друга — как желание в 00:00, ведь при всей безвыходности ситуации оно не приевшееся, и в него не перестанут верить, хоть оно и никогда не сбудется. Если говорить начистую — Квентин умел казаться теперь практически таким же успокаивающим, как шелестящий в кроне дуба ветер. Просьбы не принимать наркотики, несмотря на прозрачную заботу только об Элиоте и его теле, звучали мягкими и искренними, а поделиться странными ощущениями внутри — будто ты часы без главного винтика — казалось проще ни с кем иным, как с Колдуотером. Монстр знал, что все общение с Кью — кратковременные передышки в битве, срок до конечного удара, который обязательно будет нанесен или Квентином, или самим Монстром. Но пока поиски артефакта затянулись и было время, последний мог не признаваться себе, что ему нравилось класть голову ему на плечо и чувствовать пульсацию жилки на его виске. Или ощущать, что его волосы пахнут весной и сеном. Только Монстр никогда не был силён в созидании — он умел только разрушать. У него неплохо получалось вырвать сердце, например, или легким движением передавить сонную артерию, видеть страх и ловить последний вздох. Конечно, сложно было приспособиться читать по глазам чувства людей после тысячелетий в замке, особенно, когда мир изменился фундаментально, однако Монстр точно мог сказать, что в них он видел только ненависть, сожаление, мольбу и никогда — признания. Его ли вина в том, что Колдуотер кажется таким.. родственным? Не фальшивым. Даже когда спешно хватается за любой шанс спасти Элиота, распихивает по карманам крупицы надежды, затем теряя её. Именно поэтому, наверное, ему мало было наблюдать за красотой такой бабочки, порхающей и меняющей цвет всего, к чему прикасается, а хотелось приколоть её, насадить на иглу для себя. Пусть это и выглядит по-детски. Так что, если Квентину меньше всего хотелось иметь хоть какую-то близость с Монстром.. Что ж, второй найдёт способ склонить его к этому, убедить этого мальчика с лицом невинного ребёнка. Иначе игра становится слишком скучной. Монстр обещает себе повременить со сменой этого тела на более надежное и небрежно щёлкает пальцами. Грядущее обещает быть веселым.