Ключ к сердцу

       Тихое шуршание в замочной скважине — и дверь медленно, как будто боязливо приоткрывается, впуская во мрак ночи узкую полоску электрического света из коридора. На пару секунд она выхватывает детали скромной обстановки комнаты, а затем вздрагивает, искажается, прерванная тенью стоящей на пороге личности. Ещё короче миг, на который полоска обращается прямоугольником с человеческим силуэтом внутри — а затем человек заходит, дверь за ним закрывается, и комната снова погружается во мрак.               Минако некоторое время стоит посреди комнаты, прижимая ключ к груди, и привыкает к темноте. Постепенно помещение перестаёт казаться ей таким чёрным, каковым виделось на первый взгляд: в лунном свете, льющемся из-за неплотно прикрытых занавесок, её глаза начинают различать скудную обстановку, настолько скудную, словно тут никто и не живёт...               Впрочем, теперь тут и правда никто не живёт.               Минако делает шаг вперёд, медленно и неуверенно, точно в трансе. Если бы сейчас её, освещённую бледным лунным светом, увидел кто-то из знакомых, он бы поразился контрасту её нынешней с ней обычной: её движения робкие, на лице — бледность и нерешительность, а в глубине рубиновых глаз — затаённая горечь, которую она не решается выпустить наружу даже сейчас, находясь в полном одиночестве... Впрочем, в полном ли?               Ведь в глубине души Минако надеется, что хозяин комнаты здесь.               Минако осторожно опускается на край кровати и скользит по помещению взглядом. Кажется, совсем ничего не изменилось с прошлого раза: всё стоит на прежних местах, всё дышит покоем на грани с отчуждённостью (прямо как владелец комнаты), даже запах (Минако глубоко вдыхает, жадно втягивая воздух ноздрями) — и тот совсем как в первый раз. Не хватает только одного элемента, важнейшего элемента, без которого вся эта ностальгичность обстановки теряет смысл.               Глубоко за полночь комната пустует без хозяина.               Минако негромко вздыхает — звук шумно разносится по тихому пустому помещению, как если бы она кричала во всё горло — и вздрагивает — скорее от холода, чем от испуга. Она подносит неожиданно мёрзнущие руки к губам, всё ещё сжимая в них ключ, точно крест при молитве, и пытается согреть отрывистым дыханием. Но сколько бы она ни старалась... ей почему-то очень холодно в этой пустой комнате. И холодно вовсе не её рукам.               Минако озирается, точно ища помощи, но помочь некому. Осознание этого колет в груди, и, освещённые лунным светом, черты её лица искажаются в гримасе боли. Минако остервенело трясёт головой, будто надеясь отогнать мучительные мысли, как назойливых мух. И, предсказуемо провалившись и в этом, она в бессилии заваливается набок.               Кровать мягкая, но чего-то всё равно не хватает. Знакомый ракурс выглядит как-то неправильно, как-то низко и... неуютно. И кровать всё-таки слишком мягкая.               Минако пытается обустроиться поуютнее, но ничего не выходит: всё не так, всё не то. Ей просто нужен, катастрофически, болезненно нужен...               В конце концов Минако сдаётся — так непохоже на неё! — и переворачивается на другой бок. Пару секунд она не мигая глядит в стену — а затем резко зажмуривается, одновременно подтягивая колени к груди и тем самым сворачиваясь в клубок. Минако чувствует себя такой беззащитной и одинокой — это ощущение накрывает её волной, сдавливает, душит... или это слёзы душат ей горло сейчас?               Да, и правда — слёзы. Минако внезапно осознаёт, что они катятся по её щекам, обжигая на контрасте с холодным воздухом, а в горле стоит ком. Ощущение пустоты в груди сводит с ума. А она-то думала, что сумела победить её, что эта боль из десятилетнего прошлого уже не вернётся и не сможет взять над ней верх... Но теперь Минако ясно осознаёт: сколько бы она ни убеждала себя, что с тех пор стала сильной, она всё так же уязвима перед ней — перед старухой с косой, забирающей её близких.               Улыбчивая, сильная Минако никогда не поделится с друзьями своими истинными чувствами — она же лидер, должна поддерживать их, ведь они страдают не меньше, — но, когда никто не видит, она, прямо как в детстве, пробирается в пустующую комнату любимого человека и, закрыв глаза, представляет, что он вовсе не умирал; что он всё ещё здесь, просто отошёл, но вот-вот вернётся, ляжет в постель рядом с ней и, приобняв со спины, прижмёт к себе и скажет, что всё хорошо, что она в безопасности и что он больше не позволит никому причинить ей боль. Только тогда она наконец-то сможет расслабиться и перестать играть в непоколебимого оптимистичного лидера. Только тогда Минако будет просто Минако, которая, так же, как и любой человек, нуждается в тепле и поддержке.               Внезапно Минако ощущает, как кто-то тяжело опускается на край кровати. Ей чудится, что матрас скрипит, продавливаясь под весом человека.               Минако очень хочется открыть глаза и взглянуть на нарушителя покоя, но вместо этого она лишь сильнее зажмуривает веки, боясь, что всё окажется лишь жестокой иллюзией. Сердце в бешеном темпе бьётся в груди, словно хочет вырваться из неё, а дыхание задерживается. Внезапно вспотевшими руками Минако крепче сжимает ключ-крест, в волнении ожидая, что ей на голову вот-вот опустится тяжёлая рука. Неуклюже потрепав её, такую напуганную и в то же время полную мучительной надежды, хозяин комнаты усмехнётся — грубовато, но так нежно — и скажет: "Скучала, да?"               Но сколько бы Минако ни ждала, этого не происходит. Наконец, она медленно приподнимает веки и скашивает глаза. Не заметив ничего нового, Минако приподнимается на локтях и окидывает комнату болезненным, полным надежды взглядом.               Всё по-прежнему: Минако в комнате одна.               Некоторое время Минако не шевелится. Наконец, она в бессилии падает на постель и, сжав пальцами край покрывала, со слезами шепчет:              — Я скучаю, Арагаки-семпай...