Тяжелые мысли

Проклят с рождения Ты спас мне жизнь Той ночью на крыше отеля

Мне кажется это странным. Странно, что я чувствую, будто должен любить тебя, будто обязан, даже если и сам того хочу. Будто я должен любить тебя, даже если мне не хочется делать это от того, будто я должен, я просто хочу. Будто мне нужно любить тебя, верно? Тогда почему я здесь? Почему я себя так чувствую? Я не должен быть здесь. Персонал отеля «Марриотт» прикончил бы меня, если бы меня заметили. «Постояльцам не входить» − ха-ха-ха! Им действительно следовало бы все обдумать перед тем, как оставлять дверь на крышу открытой, не установив при этом камеры наблюдения на лестничном пролете. Почему мы здесь? Мы здесь… потому что… Точно. Мы здесь, потому что у меня отключили отопление, и ты не хотел возвращаться к себе из-за «Приветики, больные соседи Ханджи и Эрвин!», и мы поехали в место получше. Тебя, разумеется, не устроили «Четыре Сезона» в пяти минутах отсюда, нет, четырехзвездочный отель, до которого ехать целых полчаса − вот, что было тебе по душе. И почему я тогда стою на крыше посреди зимы, пялясь на проезжающие внизу машины? Почему я стою здесь и надеюсь, что Бог все же есть, и он, возможно, сможет облегчить мои страдания? И, разумеется, блять, никакой помощи я не получил. Нет, никакой помощи, только не для меня. И все такие: «О, Эрен, обратись к специалисту, нам больно смотреть на твои страдания», но что если я сам не могу это терпеть? Что если я сам до тошноты ненавижу себя, когда я сам все это чувствую? Я. Сам. Я. Мир. Действительно. Отвратительное. Место. Самый разгар зимы, посреди ночи я стою на крыше ебаного «Марриотта» и думаю о матери. Ее голос, ее лицо, ее образ − все это забрала болезнь. Хотел бы я уйти так же просто. Было очевидно, что у ее единственного родного сына тоже что-то будет, ведь так? Что-то. Просто что-то − они не знали, что именно, но были уверены, что его что-то ждет. Дождались. Депрессия была у него, возможно, последние пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать лет. Может быть, дольше, может быть, меньше, кто, блять, знает, когда она конкретно появилась, и кому, блять, знать, когда она стала проявляться? И все верили. Ох, как они все верили. Они всерьез полагали, что когда я встречу его, все мои проблемы попросту испарятся, словно от взмаха волшебной палочкой, я прав? Что какой-то понимающий парень спасет тот разъебанный кусок дерьма, которым я и являюсь. Нет. Болезнь не вылечить простой поддержкой. Ветер завывает, и, блять, я уже и сам хочу завыть. Я уже на пределе, дыхание совсем сбилось, и слезы обжигают холодом мои щеки. Крошечными шажками я двигаюсь к краю крыши… Боже, Эрен, не будь тряпкой. И тут я чувствую вибрацию в кармане, а затем и слышу саму мелодию, которая нам так нравилась, а после просто решаю проигнорировать этот звонок и не отвечать, позволяя включиться автоответчику. Один, два, три, четыре, пять. Стоп. Окидываю город взглядом и думаю. Я знаю: он будет скучать по мне, но не то чтобы мы долго встречались. Шесть месяцев − не так уж и много в масштабах нашей жизни, ведь так? Он успешный мужчина (в свои 26 он добился такого, о чем я в 21 не могу даже и мечтать), но теперь я уверен, что моих неудач никто не увидит, потому что я скоро покончу со всем этим, верно? Я смогу, я смогу, я смогу, я смогу, у меня получится. Скрип. Шаги, тяжелое от бега дыхание, звуки соприкосновения подошвы с бетоном − и чем они ближе, тем больше подкашиваются мои коленки. − Эрен? Боже, это Бог? Я уже там что ли? − ЭРЕН! Нет, отбой. Это не Бог. Ладно. Хорошо. Дерьмо. − Эрен, что… Что ты делаешь? Ты мог упасть, блять… Скорее… − Что если я и хотел упасть? И мой голос удивил даже меня: настолько уверенный, даже несмотря на то, сколько я проплакал, на то, как сдавливало изнутри мою грудную клетку, на то, как громко гудело в висках. − Леви, что если я хотел упасть? Что если я по-прежнему хочу упасть? Что ты будешь делать? − Эрен… И в этот момент я повернулся к нему. Спутанные волосы и от природы очень светлая кожа. Его тонкие брови сведены, чёрные глаза прищурены − и я был готов раствориться в них, если бы это было действительно возможно. − Эрен, я знал, что что-то происходит, но… Говори со мной, когда тебе плохо. Умоляю, − по его голосу я почувствовал, что он нуждался во мне. Мне это нравится. − Ты знаешь, каково это − чувствовать себя безнадежным? − Конечно, Эрен. − По-настоящему безнадежным? Теплые руки смыкаются на моей талии, и я различаю звук сдавленного плача. Леви упирается головой в мое плечо, и я понимаю, что мне от этого не по себе, но он просто садится рядом со мной. − Разумеется, я знаю. Конечно же, блять, я знаю. Не смей даже думать, что только ты способен чувствовать себя так. Он поднимает голову − глаза у него красные, красные, красные. Он трет их, а затем он убирает пальцем и мои чертовы слезы и улыбается. Он не открывает рта, просто уголки его губ дернулись вверх, но случается это настолько редко, что у меня перехватывает дыхание от удивления. Да, он знает. И это я идиот в данной ситуации, ведь правда? − Мне пришлось похоронить своих родителей, когда мне было всего 15. В полиции сказали… что это был несчастный случай. Но, блять, я не верил их пиздежу ни секунды. Может, они просто пожалели меня, потому что я был еще ребенком? Может, просто поиздеваться хотели, кто знает? Но я знаю, что это такое. И мне остается только кивнуть. И он снова вытирает мои слезы. − Переезжай ко мне. И если ты когда-либо проснешься с мыслью: «Блять, мне нужно убить себя», я буду рядом, чтобы помочь тебе, хорошо? И тебе стоит обратиться к кому-то еще за помощью. − Зачем? А вот и она − слабость, которая напоминает мне, что я все еще жив. − Потому что я люблю тебя. Вот так просто. Пять слов. И я думаю: «Блять». И я думаю: «Вот опять». И я думаю: «Похуй». Ведь мой парень только что успешно отговорил меня от поступка, о котором я, возможно, жалел бы в какой-нибудь там загробной жизни. И он предотвратил мой позор перед лицом Бога, если такой вообще имеется. − Пойдем, − произносит он и встает, а затем берет меня за руку. И я просто пялюсь на него, перед тем как позволить снова себя обнять. − Я люблю тебя, − шепчет он мне в плечо. − Не делай так больше, тупой ты кусок дерьма, ты меня пиздецки напугал, когда я проснулся, чтобы отлить. − Я… − Пообещай кое-что. Он поднимает на меня взгляд − глаза у него все еще красные, и я буквально вижу в них то, что он собирается мне сейчас сказать. − Что? − Обратись к специалисту, и если тебе еще захочется сигануть с крыши, сначала скажи об этом мне. − Понял. − Обещаешь? − Клянусь. Он трепет меня за волосы, опускается с носков и снова улыбается. Я замечаю слезы на его острых скулах до того, как он успевает их смахнуть. − Ты переедешь ко мне? У меня работает отопление. − Договорились. − Тогда утром перевезем твои вещи. И он берет меня за руку и ведет обратно в наш номер через металлическую дверь, вниз по запретному лестничному пролету, мягко ступая ногами по коврам в коридорах отеля. И слово, которое вертится в моей голове − хорошо. Хорошо.