В каждом из миров и в любой вселенной

Когда Чонгук открывает глаза, над ним все тот же потолок: выбеленный, потрескавшийся и видавший многое, как ему кажется. Вот только... вот только сегодня ему девятнадцать – шестнадцать лет и тридцать шесть месяцев; ровно столько времени прошло с того момента, как витиеватая надпись появилась на его запястье, отчего он не слабо так опешил. На самом деле надписи – большая редкость в его мире; ни у кого из знакомых он подобных не видел. Обычно это что-то простое и понятное, вроде набора символов или рисунков животных. Поэтому юноша очень обрадовался вначале, ведь как просто будет найти того, кто по сути единственный в своем роде, не считая его самого. Так он думал в первый месяц после появления татуировки, так же и в первый год. Но прошло три – и ничего не изменилось: он так никого и не нашел, даже кого-то похожего, чтобы спросить, что же ему делать дальше. Друзья – все, как один, – твердят юноше зарегистрироваться на сайте по поиску своего соулмейта, однако Чонгук все сопротивляется, точнее сопротивлялся, до последнего. Но ему уже девятнадцать. Поэтому скрепя сердце он открывает окошко давно сохраненной вкладки, заполняя наконец анкету на злосчастном сайте, в первую же минуту понимая, что и тут все не будет просто. В колонке "Категории" нет никаких надписей, даже буквенных символов нет, что возвращает его практически к началу, заставляя бесконечно шерстить все профили из категории "Другое", просиживая за компьютером каждый свободный вечер в надежде все же отыскать своего соулмейта. Солнечным утром субботы, спустя примерно пару месяцев с начала его поисков, удача улыбается парню. Он давится кофе и долго пялится в экран, прежде чем, сморгнув подступившие слезы и наконец откашлявшись, окончательно убедиться, что это он. Странное чувство охватывает Чонгука: он одновременно и чертовски рад, и взволнован; ладошки потеют, дыхание сбивается, а сердце, кажется, вот-вот пробьет грудную клетку. Сейчас Чонгук уверен, что он счастлив – счастлив настолько, что не сразу замечает дату последнего визита пользователя на сайт, а также то, что, кроме фото бледного запястья с такой же точно надписью, в профиле ничего и нет – ни имени, ни контактных данных, даже фото хозяина тонкой кисти нет. "Был в сети три месяца назад", – надпись горит ярким неоном в его голове и, кажется, уже отпечаталась на роговице, ведь стоит только прикрыть веки, как она перед глазами. Это бесит, разочаровывает и заставляет изо дня в день проверять статистику снова и снова в надежде, что хоть что-то изменится. Но нет, как только открывается окно с закрепленной вкладкой, надпись там издевательски маячит перед глазами, и юноша пишет еще одно сообщение. Какое точно по счету – двадцатое или тридцатое – он уже и не помнит. Тишина давит на виски. Тэхен советовал ему попробовать взломать аккаунт и достать адрес электронки. Чонгук думает, что Тэхен спятил, а еще думает, что если этого не сделает, то спятит сам. Поэтому ломает, нарушает закон и все возможные границы, и наверняка его соулмейт решит, что он психопат-сталкер, но сил больше нет, а оправдаться за всю жизнь он точно сможет. Поэтому пишет еще и на почту, всего получается пять писем с периодичностью в несколько дней. В ответ приходит только тишина: Чонгук замечает, что все чаще предпочитает молчать. Еще два месяца спустя, когда нервы уже не выдерживают, он накидывается пивом в баре до розовых соплей, как последняя районная шавка, и, с трудом передвигая конечностями, добирается до дома, падает на диван в гостиной в надежде уснуть. Но не тут-то было: вертолеты настолько сильные, что уснуть не представляется возможным. Он делает над собой усилие и открывает ноутбук. Звук уведомления будит резко, внезапно – так, что парень подскакивает на месте, почти сразу же прикладывая ладонь ко лбу. Голова гудит, окружающая обстановка подсказывает, что юноша уснул в гостиной на диване; отчетливый геометрический рисунок, отпечатавшийся у него на щеке, – о том, что он точно уснул рожей на клавиатуре. Оповещение звучит снова. .... В кафе напротив уютного парка шумно и людно. Тот парень, что представился другом его соулмейта, должен был прийти в одиннадцать. Чонгук пришел на пятнадцать минут раньше. Признаться честно, то он был немного растерян, увидев пост у себя на стене о том, что разыскивают такого-то человека, с определенным тату; и ссылку ведь даже кинул – додумался в таком состоянии. Парень отпиздил бы сам себя и зарекся бы никогда больше не пить, только вот сработала эта херня, чертовски быстро сработала, так что уже на следующий день он сидит в дурацком светлом кафе и пялится на протянутую ему руку парня, которого не сразу заметил, погрузившись в мысли. – Джун, – незнакомец смотрится хорошо: он высокий и приятный на вид, выглядит довольно опрятно, поэтому Чонгук слегка кланяется, пожимая протянутую руку, скрывая волнение за сосредоточенностью. – Ты, должно быть, Чонгук? – Да, это со мной вы переписывались вчера, – парень, сидящий напротив, явно старше, отчего Чонгук решает, что и соулмейт его наверняка постарше будет его самого. – Как его зовут? – вопрос вырывается сам по себе, но неловкое молчание явно затянулось. А ведь это первое, что он хотел бы узнать, – он так долго хотел услышать это имя. – Юнги, – Джун слегка улыбается, наблюдая за внезапным порывом, стараясь не думать о том, как сильно собирается ранить юношу, сидящего напротив. – Мин Юнги. – Юнги, – Чонгук тянет имя медленно, проговаривая каждую букву шепотом, и в груди разливается какое-то непонятное тепло, заставляя улыбнуться уголками губ. – Послушай, – его собеседник как-то печально улыбается, заставляя Чонгука чувствовать внезапную тревогу. Он в который раз жалеет, что пришел на эту встречу один. – Сможешь довериться мне? Вопрос кажется странным. Джун выглядит слишком задумчивым и каким-то потерянным, но Чонгук устал, ему так чертовски необходимо встретиться с Юнги, что слов во всем мире не хватит, чтобы описать это чувство, и он просто кивает, позволяет чуть ли не под руку вывести себя из кафе, даже глаза дает завязать, только бы скорее закончилось это томительное ожидание встречи. Судя по звукам, они точно переходят дорогу на светофоре и даже пару раз сворачивают. Чонгук чувствует запах цветущей вишни, вспоминая, что такие растут на аллее, вид на которую открывался из окна, и волнение нарастает. Ему внезапно становится не по себе, запах кажется знакомым, но абсолютно точно без возможности быть опознанным, ведь парень просто выпадает из реальности и сам понять не может, как все еще умудряется стоять на ногах, как только они оказываются в каком-то здании. Колени немного дрожат, ладони потеют и уши закладывает, стоит только войти в лифт, но Чонгуку плевать, ему чертовски плевать на все вокруг. Парень теряется в пространстве и совсем не понимает, что творится: пульс зашкаливает, он ловит себя на мысли, что просто лыбится как ненормальный, продолжая повиноваться указаниям своего нового знакомого. На нужном этаже все становится совсем плохо, ведь юноша начинает чувствовать своего соулмейта, в буквальном смысле ощущать и автоматически следовать природным ориентирам. Ему кажется, не будь Джуна, он и сам бы его нашел. – Ты можешь снять повязку, – тихий шепот каким-то образом пробивается сквозь гул в ушах, и Чонгук сразу же развязывает глаза. Одно мгновение – и все вдруг для него меняется в одночасье. Яркий свет бьет по глазам, заставляя щуриться, пока улыбка медленно сползает с его лица, ведь там впереди, на кровати, весь утыканный трубками и капельницами лежит его соулмейт. И, наверное, уже давно. Джун рассказывает все, пока Чонгук медленно подходит к больничной койке; говорит о том, что Юнги разбился на мотоцикле примерно пять месяцев назад: не справился с управлением – байк повело, накренило и, проехав на ребре, тот улетел прямо под фуру, буквально раскрошившую пластиковый корпус и металлическую начинку. Юнги повезло чуть больше – он смог протянуть почти полгода, хотя врачи говорили, что не протянет и суток. Джун говорит о прогнозах, о том, что его соулмейт никогда не очнется; говорит, что ему жаль, что врачи установили нулевую мозговую активность и что с вероятностью в сто один процент Юнги никогда не очнется. Чонгуку становится дурно. Он мотает головой из стороны в сторону, не желая слышать такую простую правду – он остался один. Спустя какое-то время Джун уходит, оставляя его наедине с Юнги, и Чонгук еще долго стоит, рассматривая его бледное лицо. Тонкие губы, светлые волосы, он очень худой и очень хрупкий, особенно в таком свете. Рука сама по себе касается чужого лица, очерчивая скулу: кожа мягкая и по ощущениям, словно бы всю жизнь так к ней прикасался, Чонгуку хочется закричать. Разумнее было бы уйти, забыть все это и постараться свыкнуться. Но юноша всегда был отчаянным и немного глупым, поэтому он остается, долго смотрит на спящего Юнги, аккуратно касается рисунка на чужом запястье и словно бы тонет каждый раз, как мысленно представляет свою руку абсолютно чистой. Чонгук решает остаться с твердой уверенностью, что завтра утром Юнги проснется. Говорит с ним, рассказывает истории из своего детства, показывает смешные ролики на Ютубе, устроившись рядом на кровати, и твердо знает, что, проснувшись, увидит радостного Юнги, поэтому благополучно засыпает. Ему снится море, холодное и бескрайнее, белоснежный песок, соль на губах, порывистый ветер и какой-то странно знакомый низкий, хриплый голос, зовущий его по имени. – Хён. – Мм? – Можешь не бросать меня, хён? – Чонгук слышит свой собственный срывающийся голос, удивленно выдыхая. – Найди меня в следующей жизни, – ему кажется, что кто-то касается его щеки; кажется, что он так хорошо знает обладателя этого голоса, и в этих знакомых объятиях так тепло, но мираж растворяется у него в руках тающей дымкой, туманом просачиваясь сквозь пальцы. – Найди меня в следующей жизни, и я полюблю тебя снова. Чонгука будит противный писк. Он долго не может понять, где находится и что происходит, чувствуя тепло под щекой, подносит ладонь к лицу, чтобы отогнать остатки сна. Его рука держит другую ладонь, и улыбка появляется на губах; он вспоминает вчерашний день и что наконец-то нашел соулмейта. Вот только что за писк и почему на их с Юнги запястьях татуировка начинает странным образом бледнеть? Осознание приходит моментально: под щекой не слышно, как бьется сердце, и грудь не вздымается от тихих вдохов. Двери палаты открываются, с громким грохотом отъезжая в сторону. Пара санитаров оттаскивает его ко входу, но тот упирается, наблюдая как из-под спины Юнги вытаскивают подушку, укладывая на горизонтальную поверхность, как распахивают полы больничного халата. Голос врача звучит громким грохотом, что повторяет с периодичностью: "Разряд" – снова и снова, как только заканчивает непрямой массаж сердца, и громкий писк сменяется на отрывистый. Доктор просит двойную дозу адреналина, увеличить мощность; те парни, что держат его, бросаются к пациенту, и Чонгук, лишенный хоть какой-то опоры, просто валится на пол, больно ударяясь коленями о кафельную плитку. Проходит пять минут, но ничего не меняется; потом десять, пятнадцать... Все это время парень смотрит на свое запястье, ведь на разбитое и искалеченное тело Юнги, каждый раз подбрасываемое над койкой от резких ударов током, он смотреть не может. Чонгука тошнит, рисунок бледнеет с каждой минутой все сильнее, и нижняя губа предательски начинает дрожать, ведь он не может различить букв, начиная растирать кожу на своем запястье другой ладонью так, словно это может помочь, но ничего уже не помогает. А когда по его ощущениям время близится к двадцати минутам, врач устало вытирает пот со лба, накрывает бледное тело Юнги тонкой больничной простыней и говорит спокойным голосом: "Время смерти – девять ноль одна". Время смерти – девять ноль одна... Чонгук теряется в пространстве ненадолго, чтобы подскочить на ноги, ловя врача практически у входа. – Нет, вы не можете уйти... вы должны ему помочь, – голос дрожит, срывается, и парень цепко держится за ворот белоснежного халата, готовый умолять. Но врач не спорит, лишь устало выдыхает, отцепляя его пальцы, и, посмотрев внимательно в его глаза, полные надежды, рубит всякое светлое, отчаянное, что было у него в груди. – Мне жаль, – по голосу слышно, что ему ничуть не жаль: Юнги явно не первый и не последний умерший на его руках пациент. Наверное, просить было глупо. – Он просто... не хотел жить. И вот те самые слова звучат в тишине комнаты, когда медсестра наконец отключает счетчик сердечного ритма, прекращая этот писк, закладывающий уши. Он говорит в прошедшем времени, и Чонгук наконец понимает: Юнги умер, и никто не будет его спасать. Палата пустеет слишком быстро, оставляя парня одиноко стоять посреди комнаты, ссутулившись. Теперь он узнает запах: формальдегид и хлорка – типичные спутники каждой больницы. И как он раньше не заметил? Должен был сбежать еще на входе, но отчаянное упрямство снова вело его вперед, пока ловушка не захлопнулась. – Какого черта? – плечи начинают дрожать, он тихо смеется, чувствуя подступающую злость, но ничего уже поделать не может. Тормоза срывает, и слова сами срываются с губ. – Это что, шутка такая?! – он говорит сам с собой, гневно пялясь на тело, укрытое белой простыней, так, словно Юнги сможет ему ответить. – Чего ты разлегся там? Вставай! – и снова тишина. – Вставай! Ты слышишь меня? Ты меня слышишь? – Чонгук злится, хватает бездыханное тело за руки, приподнимая, пока Юнги безвольно не падает ему в объятия, заставляя дыхание сбиться. – Я так долго тебя ждал! Я всю жизнь тебя ждал! Вставай, хён, я тебя нашел... я нашел тебя... пожалуйста... За всю свою жизнь Чонгук не плакал ни разу. По крайней мере он этого совсем не помнит, не считая сегодняшнего дня, когда он сидит на больничной койке, рыдая взахлеб, пока укачивает на руках уже бездыханное тело Юнги. Он захлебывается в своей истерике, обхватив Юнги так крепко, чтобы хоть немного почувствовать покидающее его тело тепло, раскачиваясь из стороны в сторону, словно убаюкивая его, что-то шепчет… не разобрать что. Он сидит вот так до самого вечера, не позволяя никому отобрать у него тело Юнги, все это время не отпуская его, ведь Чонгуку кажется, что это единственное, что у него осталось. Он не просто плачет – он кричит так, словно его рвут на части, как только осознает весь ужас случившегося, оседает на подушки, снова и снова повторяя: "Пожалуйста", бьет по стене позади кулаком, царапая до крови тонкие пальцы. Зовет Юнги, срывая голос до хрипоты. Все это режет его на части, ярким пламенем выжигает сердце, и он чувствует, как боль проходит сквозь него, не оставляя после себя ничего живого. Они не были знакомы и суток, но почему же тогда так больно? Обжигающая тоска и чувство пустоты накрывают его удушающей волной; мысли путаются, теряются; ему хочется закричать снова, выть, словно раненому зверю, что-нибудь сломать; но в первую очередь хочется убить себя – так невыносимо это чувство утраты. Чонгук будто знал Юнги всю жизнь, любил, сколько себя помнит, и сейчас чувствует, словно сердце вырвали из груди, так пусто становится вокруг: ничего не важно, все на свете для него перестает иметь смысл, и парень подносит дрожащее запястье к своему лицу, без конца проводит по шероховатой коже, словно не верит в то, что тату исчезло, надписи больше нет, как и нет его самого с этого момента. Через время Чонгук начинает говорить, тихо, будто шепчет, просит Юнги подняться, просит проснуться. Говорит, что должен быть способ вылечить это, что все получится, что все возможно. Молитвы перемешивались с богохульством, отчаянные призывы – с проклятиями. Ему нужно было во что-то верить, чтобы не сойти с ума. Юноша вспоминает слова Джуна, когда сознание понемногу начинает возвращаться. Парень рассказывал, что перед самой аварией он велел Юнги напоследок быть осторожнее, на что тот ухмыльнулся и ответил, что сегодня точно выживет, ведь планирует умереть в объятиях своего соулмейта. Какая ирония. Чонгук начинает смеяться над жестокой шуткой судьбы, ведь мир так чертовски несправедлив к ним. Он всей душой хотел найти своего соулмейта, а Юнги всего лишь хотел умереть в объятьях своего. Они получили то, чего желали, но не так, как они себе это представляли. Чонгук думает, что больше никогда не будет ничего желать. Два месяца спустя – Вы уверены, что хотите набить именно это? – молодой парень с недоверием осматривает эскиз и, только увидев уверенный кивок, приступает к своей работе. Через час все готово: витиеватый текст украшает смуглое запястье, пока обладатель только что приобретенного тату расплачивается с мастером. – Но все же, что это значит? – По правде, – парень задумчиво тянет, направляясь в сторону выхода, – я и сам понятия не имею. На запястье Чонгука снова тату – то самое, что он потерял несколько месяцев назад и что так не хотел забывать. "В любом из миров и в каждой вселенной", – красуется на его руке, написанное на древнем языке, давно забытом – на нем уже никто не говорит, том самом, на котором Юнги впервые произнес эти слова в его адрес, много сотен лет назад. Он запрыгивает на байк, надевая шлем. Закат окрашивает город в багряно-алый. Миру наплевать на их трагедию, а Чонгуку теперь наплевать на весь мир. – Я обязательно найду тебя, хён... В любом из миров и в каждой вселенной