«Как ты там?»
19:39
Фонари на улице уже горят давно, кончики пальцев мерзнут и дрожат, губы пересохли, хозяин облизывает их и дрожит уже всем телом, ждет ответа, которого, кажется, не должно быть.«Прекрасно.»
19:47
На лице застывает гримаса разочарования и одновременно радости. Он же по-настоящему счастлив сейчас, Руслан знает, Руслан знает, почему и убирает телефон в карман, опуская голову. Времени прошло достаточно, чтобы смириться, чтобы хотя бы перестать винить во всем себя, но Тушенцов страдает, все еще ищет в себе изъяны, из-за которых Даня мог бросить его, во внешности, в характере, во всем, черт. Руслан начал курить, курить начал много и постоянно. Сигареты разъедают горло, заполняют собой пустоту во рту, а жаль, что не внутри. Пальцы пропахли табаком, как и губы, он даже побледнел весь, не спит ночами, только смотрит их фотографии и попытки снять видео, которые обычно заканчивались поцелуями на столе, а после этого камера выключалась. Кеды промокли абсолютно, а русый все равно ступает по лужам, заболеть бы, пожалуй, да и умереть заодно - шикарное решение всех проблем. Только эти проблемы Руслан накручивает сам. Их нет. Даня же еще общается с ним, зовет на попойки и совместные треки, только при встрече больше не обнимает, да и голос заметно похолодел. Или Руслан просто себя накручивает? Или Кашину и правда все равно? Или.. Тушенцов скучает. Скучает по рукам даниным сильным, по рыжим волосам на подушке и губам в области шеи, оставляющим теплые следы поцелуев. Но даст ли это "скучаю" что-то, кроме боли? Вряд ли. Последний раз, когда они виделись, Руслан пытался сесть ближе, пытался руку положить на чужую, но все время получал недовльное шмыганье носом и брови сведенные к переносице, явно раздраженный жест. И Руслан прекратил. Руслан перестал смотреть. Руслан начал гореть еще сильнее. Только вглядывался глазами по-детски большими и разочароваными в в облака чужих глаз и тонул, нырял в них с головой, а море это его поглощало беспощадно и поглощало, не давая шанса на спасение. А Руслану и не нужен этот шанс. Дождь усиливается, а кареглазый встал, как вкопаный, прохожие, которых, на удивление, мало, толкаются и, кажется, вспоминают весь арсенал русского матерного, а у него в глазах застывает накопленная временем боль. Он просто чувствует, как в груди что-то бьется на куски и выдыхает, с трудом выдыхает. Увы, сердце, в который раз. Мир рушится просто на миллион частей от «каких - то воспоминаний», как когда-то посмел выразиться Онешко, выслушивающий разбитого Тушенцова. Кассету отматывают назад. Фильмы в VHS, где они с Кашиным обнимаются в кровати до самого вечера и усыпают друг другу щеки поцелуями теплыми и переплетаются всеми конечностями, жмутся ближе. Еще назад. Руслан дрожит от холода, на балконе неприятно, а Даня свитер свой на Тушенцова одевает, прижимает к себе и говорит, что не отпустит, значительно теплее, да и на морозец по коже все равно, когда по ребрам возят кончики теплых по-родному пальцев. Занавес, кассету швыряют в угол. Увы, картотека счастливых моментов исчерпана. Все делится на "до" и "после" их расставания, как ванильно и по-детски это бы не звучало, мир заметно тускнеет, особенно в парадной. Кашин любил вжимать его в углах, кусать губы чужие и перебирать русый волосы, а Тушенцов таял. Тает и сейчас. Только вот, увы, тает не от пыла страсти, а от зарева страданий. Хочется кричать и бить кулаками серые стены слишком большой квартиры для одного человека, слишком много пространства.«Приходи, наебенимся, как в старые добрые.»
20:29