***
Сиэль выплыл из здания пансионата, впервые в жизни ощущая себя привидением. Голова гудела от мысли, что придется провести здесь определенное время. Но самое отвратительное — что это время было и вовсе неопределенным. Жизнь слишком резко приобрела другой оттенок, вкус и скорость течения. От четкого русла с кристальной водой — Сиэль видел свое будущее и знал, кем хотел стать — не осталось ничего, кроме скудного родника или какой-то африканской грязевой лужи, куда приходит пить на водой всякая божья тварь, от грязного вола до сытой львицы. Под животными он, наверное, подразумевал окружающих людей. Отец точно будет жирафом, с длинной шеей: никогда не видит того, что творится у него под ногами… Сиэль шагал, не смотря на дорогу, — в крайнем случае его остановит сетка, которая ограждает пансионат по всему периметру. Взгляд зацепился за странное дерево, которых на самом деле было два: они переплелись стволами в одно целое. Около скамьи, под этим сиамским близнецом, сидел юноша. Так как он находился спиной к подошедшему, то не увидел его приближения. В ямке под плоским камнем значился тайник. На дне лежали пакет с пачкой сигарет и кажется, Сиэль заметил блеск металла. Да нет, точно складной нож. Лучше не лезть не в свое дело, хотя, возможно, стоит сообщить санитарам. Нет, у Сиэля слишком болит голова от происходящего. Он бы прошел мимо, если бы в последний момент, незнакомец не увидел его и не остановил. — Ты новенький. — Сиэль, — машинально представился тот. — Хочешь сигарету? — Спасибо. — Сиэль действительно хотел курить. Одной из отрад матери, отправляющей сюда сына, была: «Может ты и курить бросишь». Да, он очень хотел курить. Они сели на скамью, под тень дерева. Кусты азалий и теплица скрывали место от взора пансионата. Незнакомец прикурил зажигалкой. Невероятно длинные пальцы, не знающие солнца: было в них что-то грациозно-цепкое, как у хищника. Сам юноша представлял собой длинноногого брюнета со скуластым, вытянутым лицом и карими глазами. Они смотрели на мир очень хитро. — Ну и, что ты натворил, Маленький Принц? — спросил он. — Я не принц. Разве принцы пытаются… Устраниться? По-моему у них все слишком хорошо, — Сиэль не видел причины что-то пытаться утаить. Не в этом месте. — Обычные — нет, обычным на этой планете все нравится: непритязательный вкус, главное, всего да побольше. Но я не зря назвал тебя Маленьким Принцем. Экзюпери читал? — Да. — Итак, что случилось с твоей розой? — Баобабы, будь они прокляты, — Он затянулся. — На самом деле ничего такого. Все мы совершаем ошибки, верно? — Ты спрашиваешь у незнакомца. — У незнакомца, который читал «Маленького Принца». — Итак… Дай угадаю — неразделенная любовь? — Я не очень верю в такую. — В неразделенную? Спроси у королевы Виктории, у нее был свой настоящий Альберт, или у красноволосого транса с третьего этажа. Они расскажут тебе о сильной и сокрушительной, там совсем все безнадежно. Даже у человека-ножницы был свой ненаглядный чехол. — Была международная олимпиада по математике, и я не справился. Я очень готовился и… Видимо, перегорел. Не помню, просто взял и сделал это. Глупо. — То есть, ты сожалеешь? — Думаю, я здесь не задержусь. Преподаватель настоял, повлиял на родителей. — Артур скажет тебе, что причина не в том, что ты перегорел. Настоящая причина всегда скрывается глубже. — Артур — местный врач? — Демиург местной юродивой страны Навыверт. Но ты главное не переживай, веди себя естественнее, поплачь, мол, какой дурак, и тебя отпустят через недельку-другую. — А ты здесь сколько? — Достаточно, чтобы отрастить волосы такой длины. Я пришел сюда с коротким ежиком. С точностью здесь видимо никак нельзя, подумал Сиэль. И он совсем не представлял человека перед собой с коротким ежиком. Ему шли средней длины волосы, обрамляющие узкое лицо. Хоть они и вытягивали его сильнее, но это почему-то совсем не портило впечатление. — Недостаточно естественности или плакал неубедительно? — спросил Сиэль. — Иногда я думаю, что местным врачам самим нужны врачи. — Юноша поднялся и потянулся. — О сигарете никому и у кого взял — тоже. — Своих не сдаем. — Сиэль поднял лицо на незнакомца, он был значительно выше его. На ярком солнечном диске черная голова окружена зачаточным нимбом, но слишком уж этот черный с ним контрастирует. Юноша спрятал пачку сигарет в прозрачный полиэтиленовый пакет и засунул его в ямку, под плоский камень, который в свою очередь прятался в тени клумбы с георгинами. — Постой, а как тебя-то зовут? — уже у удаляющейся спины спросил Сиэль. Как ни странно, ответ раздался где-то под скамьей. Сиэлю пришлось опустить голову вниз. У Королевы Виктории был настолько невозмутимый вид, словно она все время жила под скамьей. «И как я не заметил, когда она спряталась туда?» — Себастьян его зовут, — исторгли губы. Красивой формы, но заскорузлые, облизанные и обкусанные до неровных бордовых корочек. — Держись от него подальше. — Почему? — Был бы здесь Альберт он бы тебе ответил. А ты случайно не Альберт? — Нет. Я — Сиэль. — Тогда уйди от меня. Уйди! Позовите Альберта! Стража! Стража! Меня заперли в темнице! Сиэль поспешил уйти восвояси, так как со стороны сада уже бежали верные подданные — несколько явно нездоровых людей. Мужчина с колпаком на носу и женщина верхом на метле. Королевская гвардия, ни дать — ни взять.***
— Может это потому, что мне всегда не хватало любви. — Сиэль вслух искал причину попадания в страну Навыверт. Себастьян верно ее назвал — земля юродивых. Он сидел в мягком тканевом кресле напротив стола демиурга по имени Артур Уордсмит. Для демиурга Артур был слишком молод, а глаза казались чересчур преисполнены нерационального света. Слишком много эмоций можно было в них прочитать. Или Сиэлю так казалось? В последние дни он постоянно искал в глазах людей то, чего в них могло и не быть вовсе. Даже в глазах безумной местной Королевы он заметил мудрость — своеобразную, конечно, но, тем не менее. — Мое государство никогда не окрепнет, если вы будете слоняться без дела! — говорила она мужчине по кличке Ножницы, и она была права, тот слонялся без дела вокруг теплицы и жаловался на сырость: — Слишком высокая влажность, я могу заржаветь! — А ты засунь ножницы в песок. Действуй, но не жалуйся, гражданин. Ох, Альберт, они такие бестолковые, такие глупые! Как бы то ни было, Сиэлю вовсе не хотелось задерживаться здесь, поэтому он решил «открыть шлюзы». Пусть Артур увидит, что Сиэль — адекватный, трезвомыслящий человек, который всего лишь один раз оплошал. Все имеют право на ошибки. — Что послужило нехватке любви по твоему? — спросил Артур. Он во время разговора то и дело что-то записывал в огромным блокнот. Этот блокнот лежал на его острой коленке и закрывал почти все бедро. — Я понимаю, что я взрослый мальчик, сэр. На самом деле я бы не хотел винить кого-то в том, что я такой, каким себя сделал сам. — Зачастую, люди ищут виновников где угодно, только не внутри себя. Ты понимаешь, что тоже несешь ответственность — не полностью, Сиэль, нет, — но… понимание этого уже хорошо. Итак, от кого не хватало внимания в детстве? — Ото всех: отец занят на работе, у него в голове планы, куча планов, амбиций и идеалы, которым сыновьям стоит следовать. Мать — в голове это образ блаженной женщины. Семья — из рекламного ролика. Для всех, кроме домашних. Я никогда не верил в любовь отца к матери. В нашей семье приняты браку по расчету. Артур кивнул. — У тебя был брат? Ты сказал «сыновья». — Он учится во Франции. Он мой близнец. В принципе, я думаю, во мне говорила гонка и состязание с ним за внимание родителей. Тяжело быть самым слабым звеном в такой «идеальной, успешной» семье. Жить тенью и обузой… Да, меня переполняла обида и гнев. Господи, как они меня переполняли, теперь я это осознаю. Разумеется, попытка покончить с собой была ошибкой. Мне нужно пересмотреть свои взгляды на жизнь. Артур облокотился на подлокотник кресла. Сиэль старался говорить правильно, как советовал Себастьян. Меньше всего ему хочется провести здесь все лето, а может и дольше, кто их, этих психиатров знает? Родителям, конечно, не хотелось вникать в положение вещей, проще было засунуть Сиэля сюда, подальше. Как они это делали, когда он болел в детстве. Они гуляли с Габриэлем у него под носом, пока он торчал в четырех стенах и облизывался на семейный рождественский снеговичок, или на коллекцию осенних листьев — в гербарий — или на свежие ракушки с моря. «Но уж я выйду отсюда». Нет, Сиэля всегда будет переполнять обида. Он тысячу раз пытался простить и говорил себе, что он не злится, что он исполнен любовью к семье, но это — вранье. — Разве я похож на вашего среднестатистического пациента? — спросил Сиэль и улыбнулся. — Я вообще удивлен, что меня сюда взяли. Или вы берете всех, кто хоть раз пытался привлечь к себе внимание суицидом? Письменная ручка легонько застучала по столешнице. — Нет. Разумеется, нет. По словам твоим родителям этот случай — далеко не первый. Какой по счету, Сиэль? — Один раз я сбежал из дома. И еще один раз пытался выпрыгнуть из окна, но не выпрыгнул. Это все подростковый бунт не более того. Я не нуждаюсь в лечении. — Расскажи о своем брате. Как он живет во Франции? — Припеваючи. Мой брат — копия отца, и я его не виню. Он взял на себя весь удар четы Фантомхайв с их «методикой воспитания сверхчеловека и просто показательного гражданина». Может быть, мне повезло, и меня это обошло стороной… как туча. Нет. Туча пчел из улья. — Как ты можешь описать свои отношения с братом? — А этот парень, Себастьян, он же нормальный, да? — Смотрю ты уже успел кое с кем познакомиться, — Артур сложил руки домиком. — Сейчас мы говорим не о Себастьяне, а о тебе. — Обычные близнецовые отношения. — Скучаешь по нему? — Скучаю, но Франция не на другом конце света. Выйду и… слетаю в гости. Скажу ему, как люблю и ненавижу. Это же обычные братские отношения. Артур сделал пометку в своем блокноте. За окном, поверх его щуплого плеча, скрытого халатом, Себастьян раскручивал на руках Викторию. Девушка заливалась смехом. К ним ковыляла пухлая медсестра: «Отпусти ее!» — «Мы просто играем. Вас папа в детстве не раскручивал?» — «Сейчас же». Сиэль не видел, что произошло дальше: Артур отвлек его. — Можешь идти, Сиэль. Надеюсь, тебе здесь понравится. — Надеюсь, я здесь ненадолго. — Зависит от тебя и нашего с тобой сотрудничества. В любом случае, просто постарайся принять местонахождение здесь как отдых. Думаю, он тебе нужен. Всем иногда нужен отдых, Сиэль. — Ну как? — Себастьян встретил его у лестницы и зашагал рядом. Несмотря на то, что он пару часов назад курил, от него уже пахло мятой. — «Это отдых. Отдыхай». Себастьян усмехнулся. — Так быстро не бывает. Да и ладно, пошли, уже обед. На обед давали сосиску, пюре со стручковой фасолью и яблочный сок. Неплохо. Себастьян съел только сосиску, остальное размазал по тарелке. — Предпочитаю только мясо, но кому какое дело, когда мы живем в едином сраном государстве Артура. А, и королевы Виктории. — Хоть у кого-то здесь есть чувство юмора, — Сиэль переложил свою сосиску Себастьяну. — Терпеть не могу такие. — А Маленький Принц не изменяет себе. Аура святого, — карие глаза улыбнулись. — Кто у тебя в соседях? — Я его еще не видел, когда меня привели туда, комната была пустой. — Какая комната? — На втором этаже, самая дальняя, у окна. — Человек-ножницы. В принципе терпимый, главное, не пей при нем воду и не говори «камень». — Вода еще ладно, но камень причем? — Камень тупит ножницы. И ломает. — О. — Когда попадаешь сюда впервые, кажется, что все здесь ненормальное и неадекватное. Еще более ненормальное и странное, чем в обычном мире, но самое страшное, что со временем ты привыкаешь и начинаешь понимать некоторые законы, схему мышления местных существ. Ножницы, королевы, просто шизанутые… — А кто еще здесь более-менее? — Кроме нас с тобой? Сиэль кивнул. Себастьян загадочно улыбнулся и кивнул в сторону одного старичка. Ему было лет сто, не меньше. Он сидел у стены в позе Будды. Сиэль его вспомнил, он точно так же сидел, когда Сиэль только приехал утром. Блаженная улыбка на лице, чья кожа напоминает стесанную скалу. Плоская и одновременно, вся в щербинках, провалах, изломах. — Танака постиг дзен. А теперь проверим твою адаптацию к суровым реалиям. Итак загадка: Ножницы никогда к нему не суется. Почему? Сиэль почувствовал себя мальчиком, которому отец загадал по-настоящему сложную загадку. С подвохом. — Потому что… Боже, не имею понятия. — Ну, хоть что-то. Давай же. Понимаю, что у тебя логическое мышление, ты математик, но здесь придется сделать ум более гибким. — Я бы сам к нему не подошел, — признался Сиэль. — Он такой… не от мира сего. О, точно, знаю: это мнимое спокойствие. Он — человек-вулкан! Последствия необратимы, если он проснется. — М-м, — протянул Себастьян, — неплохо, но — нет. Ты старался. Ответ: Ножницы никогда не подойдут к тому, кто так похож на камень. Морщинистое и гладкое — противоречивое! — лицо, статичная поза… Человек-камень. И правда. Сиэля это вдруг рассмешило, он не помнил, когда смеялся последний раз. Затем он посмотрел на Себастьяна. — Как ты здесь не сходишь с ума? — А ты уверен, что я не такой же, как они? — Ну… ты похож на меня. Себастьян на это не ответил. Он просто продолжил есть сосиску.***
Сиэль долго не мог уснуть. Его соседом и правда оказался человек-ножницы, и он представить не мог, как это способно повлиять на спокойную жизнь. — Чик-чик… — то и дело раздавалось в тишине. Когда Сиэль уже дремал, рот мужчины открывался и вновь издавал четкое, громкое: «Чик-чик». — Послушай, — не выдержал Сиэль, — разве ножницы не должны просто лежать на месте? — Я смотрю, все твои ножницы долго у тебя не жили. — Чего? — Если ножницы будут просто лежать они: а) не будут выполнять свою функцию; б) заржавеют. Ножницы всегда должны быть полезны. Продуктивная работа. — Ты, наверное, в той жизни был… каким-нибудь офисным клерком, да? Из тех, что чересчур ответственные? Человеку-ножницы не нравился то ли сам Сиэль, то ли беседа с ним. Он сел в кровати, с недовольным выражением физиономии вытащил из тумбочки бумагу и стал ее «резать» пальцами. Это выглядело как обычные удары по бумаге снизу и сверху пальцами, которые не двигались вперед. Видимо, сама резка происходила уже в воображении Ножниц. «А я думал, что мне одному плохо», — вздохнул Сиэль. Он перевернулся на другой бок, к стене и попытался уснуть. Но в голове то и дело воображались пальцы и это движение: «Чик-чик». На следующее утро он пожаловался Себастьяну. На завтрак давали йогурт, вареное яйцо и тост с джемом. Сиэль не ожидал сочувствия и уж тем более, способа решения своей проблемы. — У меня есть идея, как избавить тебя от такого соседа, — ответил Себастьян. — Как?..***
Мистер Ножницы постригал лепестки ромашки, как он делал по обыкновению, после завтрака. Указательный и средний пальцы бились друг о друга с педантичной точностью, иногда им удавалось вырывать лепестки, иногда просто помять, так или иначе, работа продвигалась. Ни минуты покоя: «Чик-чик». Разумеется, никто никогда не замечает, что обрезание цветов — ювелирная работа. Но человек-ножницы привык к безразличному отношению людей. Мир крутится и держится на таких первоклассных ножницах, как он. Он и еще парочка инструментов — герои. Знал он одну газонокосилку и садовый секатор… Незримая, неблагодарная работа. Но она должна выполняться. Чик-чик. Мистер Ножницы увидел то, что упало к нему под ноги с внезапностью метеорита. Он подскочил, как ошпаренный, и не чудом, так ответственностью прижал ромашку к груди. — Камень! — он еле выдавил из себя столь ужасное слово. Возможно, оно даже хуже чем «ржавчина». — У меня еще много есть, — шепнул по секрету Сиэль. Правда, в его руках Ножницы не заметил других камней. Ответ пришел быстро: — Я — и есть сам камень. Такой наглости Ножницы не потерпит. Это мешает работе и безопасности трудящихся. — Мне нужен Артур. Позовите Артура! Здесь камень! Он кричал до тех пор, пока медсестра не обратила внимания. Сначала она, затем на крик вышел сам мистер Уордсмит: мужчина как раз делал обход. Суета, шум. Виктория подняла камешек и бросила под ноги, показала ему язык и топнула ножкой: «Противный камень, вон из моего королевства!» — Что произошло, Уильям? — поинтересовался врач. — Вот он! — Человек-ножницы ткнул пальцем в юношу, как обиженный ребенок. — Он — камень! Я не хочу, чтобы он был здесь. Уберите это немедленно! Сиэль пожал плечами: — Я ничего не сделал, мистер Уордсмит. — Он чуть меня не сломал. Я стриг цветы, я… я был очень занят, это кропотливый, неблагодарный труд. Все камень. Слишком много камней. Это мешает и беспокоит меня, Артур. — Успокойся, Уильям. Сиэль решил добавить: — Ночью он постоянно косо на меня смотрел, я не знаю, как это можно назвать отдыхом, сэр Уордсмит. Можно мне другого соседа? Подошел Себастьян: — Моя комната свободна, Артур. Можно Сиэля поселить со мной — все-таки нельзя держать человека с холодным оружием под боком, как вы думаете? Уордсмит оглядел обоих с долей подозрения, но все же согласился: он куда-то торопился, а Ножницы продолжал шуметь и угрожал разрезать все вокруг. Так Сиэля переселили к Себастьяну. Они смеялись, прячась от взора сестры Лиззи, в саду, за теплицей. — «Нельзя держать человека с холодным оружием под боком», — передразнил Сиэль, — это слова парня, держащего нож? Себастьян улыбнулся, обнажая ровные зубы, и приблизил лицо к лицу Сиэля. — Вот так, принц, — прошептал он, — тебя переселили от одного холодного и опасного оружия к другому. Думаешь, мое оружие несет опасность? — Не большую, чем те чокнутые ножницы, — отозвался Сиэль. Они снова засмеялись и сели в траву. На небе не было ни облачка, пронзительно голубое, июньское небо. — И все же, зачем тебе нож? — Достался от отца, любил ковыряться с ними. — Памятная вещь? — Не совсем. На колено Сиэлю опустилась божья коровка. Себастьян цокнул языком: — Слышал от одного парня, что если убить божью коровку, ждет неделя невезения. — Он на себе проверял? — Он попал под машину, вышел из больницы, и снова попал в аварию — на этот раз под мотоцикл. Думаю, он узнал какой-то секрет. — Ему бы уроки Танаки. — Ага. К божьей коровке присоединилась еще одна: «Пошли вон!» — Сиэль помахал рукой возле насекомых. — Не мешай любви. Пусть спариваются. — Только не на моей ноге, пожалуйста. — А вообще, это два пацана, — Себастьян вытащил из тайника пачку сигарет. Одну протянул Сиэлю: «Будешь?» тот взял. — Как ты узнал? — Мне так кажется, — Себастьян достал и зажигалку: на ней была обнаженная, грудастая женщина, открывшая рот навстречу языку дракона. Тварь нависала сверху, с пупырчатой, зеленой кожей и получала удовольствие от проникновения. Во всяком случае, по выражению глаз. Сиэль задержал руку Себастьяна в своей, разглядывая изображение, затем отпустил. — Не похожа на зажигалку человека, которому кажется, что два сливающихся в одно целое насекомых на ноге другого, ни в чем неповинного человека, — мужского пола. — Ты точно математик, а не гуманитарий? Себастьян прикурил две сигареты и спрятал зажигалку с глаз долой. — Иногда зажигалка — просто зажигалка, или других в магазине не было. Сиэль подставил лицо солнцу. Если закрыть глаза и отдаться сигарете, то иногда кажется, что вокруг — просто городской парк, лужайка, но не лечебница. Голос Себастьян вывел из задумья: — Тебе не идет сигарета. — А тебе — такая зажигалка. — Ты давно куришь? — Не помню, год, наверное. — Тебе лучше бросить. — Хорошо, папочка, — Сиэль улыбнулся. — «Хорошо, я сделаю, как ты сказал, папочка», а не вот это вот все, — поправил Себастьян. — И почему я должен учить тебя хорошим манерам? — Именно так я и буду говорить Артуру. — Закругляй вечеринку. Сиэль смахнул с себя насекомых, он давно хотел, да забыл. — Да я не про их вечеринку. Туши. Приближался вездесущий санитар. Себастьян вырвал из руки Сиэля сигарету и потушил, затоптал землей. Затем сорвал травинку. Когда санитар приблизился, его руки были заняты безобидной травой, а Сиэль… Сиэль искал божьих коровок. — Вы не видели божьих коровок, сэр? — он невинно моргнул. Себастьян поддержал: — Мы тут решили заняться энтомологическим кружком. Санитар не ответил и прошел мимо. — Он действительно не чувствует запаха? — спросил Сиэль. — Чувствует, конечно. «Свой», он все понимает, просто делает вид. Главное, не попадаться. Все тот же санитар по просьбе медсестры Лиззи позвал юношей в зал для «часа творчества». — Господи, оригами еще не хватало, — пробурчал Сиэль. Себастьян подтолкнул его сзади. — Просто делай, что говорят и не выпендривайся. Быстро и легко, как нормальный человек. — «Гражданин», как говорит Виктория. — Именно так. Гражданин. Час творчества на самом деле оказался двухчасовым трудом. За это время Сиэль и Себастьян склеили из картона одноэтажный домик. Поскольку две стены делал Сиэль, а две другие — Себастьян, они получились разного цвета. Черное и белое. Крыша вышла и вовсе красной, так как черный и белый картон у них забрала Виктория на свою корону и скипетр. — Готичненько, не находишь? — Себастьян разглядывал совместный проект. — «Здесь живут странные люди», — написал фломастером Сиэль крошечными буковками. Граффити. — У них есть злая собака. — Нет. Две чертовски агрессивные божьи коровки. Повесь табличку, чтоб не говорили потом, что мы не предупреждали. Себастьян вырезал прямоугольник, что-то на нем нарисовал и приклеил к двери. Два красных кружка с черными точками и рядом — восклицательный знак. Себастьян вырезал окна, Сиэль приклеил на подоконник горшок с какой-то вытянутой, розовой формой на стебле. Форма пускала вверх лучики. — Извини, но это… у тебя влагалище в горшке? — поинтересовался второй владелец дома. — Это росянка. Она ест насекомых. Сам посуди: злые божьи коровки должны охранять двор, так? — Допустим. — А кто тогда будет охранять сам дом от этих тварей? — Вагина в горшке? Гениально. — Это насекомоядное растение. У меня росло такое. — Не буду спорить. — Оно ест мух и все такое, — продолжал пояснять Сиэль. Его смутило сравнение с влагалищем. — Да-да, я так и понял. Моя зажигалка просто отдыхает рядом с твоей росянкой. — Да иди ты, - Себастьяна ущипнули под столом. В целом, дом вышел неплохой. В зале поставили телевизор, по нему шел «Южный парк» и холодильник, и еще один, побольше, — на кухне. Причем, тот холодильник, что в зале, имел черный цвет и больше напоминал гроб. — Зачем два? — спросил Сиэль. — Просто я очень соскучился по хорошему мясу. Накуплю побольше, на черный день, и буду жарить каждый день. Вырежи гриль или шашлычницу. Сиэль так и сделал. О, он постарался, он раскрасил гриль черным фломастером и даже сунул в него кусочек свежего розоватого стейка. — Выглядит аппетитно. — Соли добавить? — Да, крупной. И — розмарина… Специй всяких жахни. Не жалей. — Ага. — Фломастер наставил кучу пестрых точечек на розовом мясе — приправа. Себастьян вдохнул аромат: — Прямо чувствую этот запах. Сиэль согласился: — Аж в животе заурчало. Но ты еще шторы не купил. — А, точно. Я в дизайне не очень, а ты? — В зал лепи зеленые, только не яркие, а на кухню красные. — Агрессивный цвет. — Под крышу — нормально. Плюс это будет успокаивать наших божьих коровок: вроде что-то родное рядом. — Красные, красные… Красную бумагу сперли. — Себастьян за нее боролся, но королевская гвардия оказалась неумолимее и победила числом: красный — идеальный цвет для трона Ее Величества. Сиэль поморщился: — Вечно в магазине нет того, чего надо. А какие шторы есть? — Цвета бедра испуганной нимфы и… желтые. — Самые неподходящие цвета. — Может без штор пока? Эй, у тебя стейк сейчас сгорит. — Ой! Дым, дым! Да, ничего, с угольками, сойдет. — С угольками я люблю. Себастьян вырезал скелет и пристроил в комнате, у окна. — Это грабитель, обглоданный нашими коровками? — полюбопытствовал Сиэль. — Нет. Скелет в шкафу, как у всех нормальных людей. Просто я еще шкаф не смастерил. — А-а… Новоселы не заметили, как возле них столпились зеваки. Виктория крутилась вокруг домика и разглядывала его со всех ракурсов: снизу, сверху, под углом. — Что-то это непохоже на мой замок, — пролепетала она. По мнению Виктории, все «граждане» трудились во благо королевы, и если кто-то что-то и строил, то сразу дворцы для Ее Величества. Сиэль впервые так близко ее видел. Сейчас она куда больше напоминала девочку. Красивую, но безумную, совершенно не от мира сего. — А это и не твой замок, это наш дом. Верно я говорю? — Сиэль подмигнул Себастьяну. — Скромные апартаменты, юная леди, — кивнул тот. — А можно окно в крыше? Чтобы было сверху видно, — попросил мужчина, рисовавший фломастерами фасолины. Одни фасолины на всех листах. Много… много фасолин. Или это желудки? Или орехи? Сиэль так и не разобрался. — Цыц. Наш дом, что хотим то и лепим. — Шторы вырезаны неровно, — заметил человек-ножницы. Уж он-то разбирается в ровных линиях. Творческий «час» — то есть, два — закончился. Сиэль и Себастьян убрали дом, догадываясь, что скоро от него мало что останется. — Хоть стейк успели пожарить. — И не говори.***
Они готовились ко сну в своей комнате. Переехал не Сиэль, а Себастьян. Юноша занял койку Ножниц, который где-то лежит в гордом одиночестве и режет бумагу или воздух. Себастьян лежал, разглядывая потолок. Сначала он читал какую-то книгу, затем она ему надоела. — Из сегодняшнего дня я понял одно, — сказал он. Сиэль поднял на него голову, он слушал музыку. — Из тебя вышел бы отличный дизайнер. — А из тебя слесарь. Из окна доносились ночные насекомые и птицы. Воздух спирало от летней ночной духоты. Себастьян снял футболку и бросил на стул рядом. Вытянулся на спине, повернул голову в сторону соседа и остался так лежать. Сиэль по-началу делал вид, что не замечает изучающего взгляда. Спустя минуту это стало невозможным. Карие глаза прищурились. — Ты так долго делал вид, что ничего не видишь, — тонкие губы расплылись в подобии улыбки. Рука расслабленно провела по груди и легла на живот. Сиэлю этот жест вдруг показался интимным, но он уже не смог отвести взгляда. Себастьян это знал. — Иди сюда, — он позвал Сиэля на свою койку. Сиэль не знал почему, но он пошел. Он просто чувствовал неуемное притяжение к темноглазому юноше. Когда они остались наедине, это стало совсем очевидно. Они оказались лицом к лицу. Между ними прозвучал безмолвный диалог. Сиэль чувствовал слова и интонацию через взгляд, но он начал первым: « — Я никогда не… — Не делал этого с парнем? — Нет. А ты?» Руки заползли под футболку: от сильных пальцев исходил жар, тело Сиэля впитывало его в себя, как выжженная земля — долгожданную влагу. Себастьян лизнул его губы, как животное. Снова и снова. Сиэль осторожно высунул кончик языка, встречая другой, смелый язык. Себастьян засмеялся. От его мощного, как казалось Сиэлю, тела исходил животный жар, от которого тело Сиэля готово было расплавиться. Себастьян снял плавки, сначала с себя, затем с Сиэля. Член Себастьяна был красивой, правильной формы и в руке Сиэля оказался кроток и послушен, в отличие от хозяина. Себастьян перевернул Сиэля на спину. Оказавшись внизу, обласканный взглядом красивых глаз, переполненных незнакомой жизнью, Сиэль вдруг осознал, что не знает причины Себастьяна. А ведь ответ может крыться в глазах. Об этом незнании они и напомнили ему. Но эта мысль был, как последний вздох утопающего. Дальше, сквозь призму ласковых, скользящих касаний, движений — жадных, бесконечно жадных — Сиэль утонул…***
— Так… Из-за чего ты попал сюда? — уже после, прислушиваясь к чужому дыханию, спросил Сиэль. Сердцебиение Себастьяна постепенно успокаивалось, оно напоминало какой-то древний, как мир, звук или, может быть, мурчание кошки. Или рокот зверя. Сиэль чувствовал, что вот-вот может упасть в сон, его тело расслаблено, опустошено, оно остывает, как наработавшаяся жаровня. Именно поэтому было важно узнать до того, как он уснет. Как будто это что-то могло изменить. — Это секрет. Ты начнешь думать, что я странный и наше свидание испортится. — По-моему, это чуть-чуть больше, чем свидание, — заметил Сиэль. — Я — не человек. — А кто ты? — Демон. Сон куда-то ушел. Удивительно, вот он был, и вот его нет. Сиэль сел, подминая ноги под себя. Он мог бы подумать, что угодно о проблеме такого человека, как Себастьян, но… а что, собственно, он о нем знал? — Что это значит? Демон, который… с рогами и хвостом? Такой демон? На Сиэля посмотрели как на человека, мелющего ерунду. — Избавь меня, пожалуйста, от этих антропоморфизмов. Человек так любит все уподоблять себе, не желая принимать, что есть совершенно иначе устроенные формы жизни. От последней фразы и того, как она была сказана, вдоль позвоночников прошли мурашки. — Тогда объясни, я не понимаю, — Сиэль обнял сам себя. Почему-то его подбородок дрожал. — Считай, это древние энергетические сущности. Они появились еще задолго до того, как родилось человечество. Я был одной из них, но меня по ошибке отправили на Землю в качестве… этой мясной туши. — И в каком возрасте ты это понял. — Ощущал всю жизнь, осознал полностью в 13 лет. — И как ты попал сюда? — Проявлял недостаточную осторожность и выдал себя. Родители и раньше догадывались, что я странный ребенок, но отцу нужен был только повод, чтобы заклеймить меня уродом, не в себе, который говорит вздор. — А что говорит Артур? — Он говорит, дело в прошлом. Даже нашел якобы травмировавшую меня ситуацию. Они замолчали на долгие минуты. Себастьян недоверчиво говорит «якобы», но, разумеется, травма была. У всех есть свои скелеты в шкафу, верно? Иногда эти скелеты вываливаются в комнаты с открытыми окнами, без штор, потому что: вдруг не оказывается штор нужного цвета в магазине, или хозяин не успел не смастерить шкаф. Этот их картонный дом с Себастьяном — олицетворение их проблем. Сиэлю показалось, они просидели в молчании несколько часов, но на самом деле, минут пять. Прежде — чем он осмелился спросить. — Расскажи все. Карие глаза в темноте казались совсем черными. И Сиэль был уверен — он утонет в них снова, если только их хозяин этого захочет. Демон он или нет… Человек. Конечно, человек, как Сиэль. — Меня отправили родиться в семью и быть единственным ребенком. Довольно поздним. Наша семья держала похоронное бюро дома. Разумеется, стоило только сказать Артуру одно это, и он тут же зацепился за эти чертовы гробы, как за ниточку и пошел дальше… распускать их по частям, как будто они вязаные. Представляешь вязаные гробы? — Себастьян усмехнулся, а Сиэль покачал головой. Он вспомнил: второй черный холодильник в зале картонного домика — это ведь не был холодильник изначально. Себастьян вырезал гроб, потому что в доме, по его представлению — всегда должен быть гроб, разве нет? По спине снова прошел холодок. Сиэль прижался к Себастьяну теснее, хотя хотел отстраниться. — В тот день мы с матерью должны были уехать к бабушке в соседний городок, но опоздали на автобус. До ближайшего еще четыре часа, поэтому мы направились домой. Однако уже около, мать забежала соседке, за какой-то ерундой, не помню, ну, а я счастливый побежал домой: очень хотелось сделать отцу сюрприз — то есть, напугать его. Вылезти откуда-то из-за угла. Я пробрался внутрь через подвал, в зал, где он работал… И увидел. — Что? — То, чего не должен был. Артуру это показалось — моментом икс. Но он не учел, что я уже думал, что не такой, как все, возможно, приемный. — Что же ты увидел? — Суть людей. И в частности, — человека к которому меня подсунули жить. Он так трясся над ней, словно пытался сломать. Аж вспотел и все приговаривал, как она славная и послушная девочка, что у них полно времени, и он счастлив оказаться с ней. На куклу она была не похожа, на восковую фигуру, на камень… По соломенным волосам я узнал, что это покойная соседка, ее должны были похоронить на днях. Уверен, пока мы шли с мамой на остановку и обратно, он успел кончить внутри нее не один раз. От счастья. Сиэля затошнило. Себастьян противоречиво улыбнулся глазами, глядя на них, Фантомхайв понял, что Себастьян еще не пережил этот эпизод. Он гниет внутри него, как часть покойника, зашитого в груди насильно. — Артур думает, что нам нужно работать с этим эпизодом. Я уже придумал, что скажу, мол, трансформировал в себе чувство отвращения — это же должны испытывать люди, верно? — в гнев и отпускание. Мол, нет, мистер демиург, я не принимаю того, чего делал папаша, но я не мог контролировать его действия, поэтому я ни в чем не виноват и просто… отпускаю ситуацию в космос, — Себастьян движениями рук что-то и правда отпустил в небо и усмехнулся. — Я должен жить дальше. Как человек. Нет. Как все люди. — А что случилось с твоим отцом? — Он увидел меня. Начал говорить какую-то ересь, затем запретил говорить матери, я если честно плохо помню. Только его голос и растерянную, красную физиономию. Я-то хранил его тайну, но ведь этого недостаточно. Сначала он думал, что я могу взболтнуть на каком-нибудь приеме у психолога, поэтому стоически отговаривал маму вести меня к ним, даже когда… у меня появились первые проблески сознания. Затем он сдался, начал пить и, да я даже не знаю, что с ним случилось. Напился и что-то вытворил. Умер. — Ты ни в чем не виноват. Это правда. Себастьян повернулся на бок и притянул к себе Сиэля. Тот почувствовал себя камнем в кольце вулканической лавы. — Думаешь, меня это волнует? — Сначала лицо Себастьяна выражало подобие рвущейся наружу воинственности, затем его сменила тихая нежность, обращенная к партнеру. — Здесь все не имеет никакого значения, — доверительным шепотом поделился он, имея в виду под «здесь» — Землю. — Тебе кажется, что как только ты выйдешь за порог нашей «страны», ты попадешь в нормальную жизнь? А не от нее ли ты попал сюда?.. Здесь вся планета — сплошной ад, тюрьма. Я знаю, что попасть сюда в качестве жителя — это наказание. Быть человеком — это низшая стадия развития. Для демонов вы как… дождевые черви для вас. Моя проблема только в том, что я не помню, чем заслужил его… Я думаю и думаю, думаю… думаю об этом каждый чертов день!.. Возможно, мне нужна особая душа. Если я найду и поймаю ее… — Может быть, нам чего-то просто не хватает? — предположил Сиэль. — Чего, например? — Слышал про то, что даже злодеям нужна любовь? Твой отец… он ведь… тоже любил. По-своему, извращенно, но он тоже искал любовь. Как все мы… Просто мы однажды сбились пути и потеряли ориентиры. Нам не очень повезло… Сиэль коснулся груди Себастьяна, юноша был так возбужден диалогом, что не заметил этого движения. — «Вы». Не надо меня приписывать к вам, — потребовал он с категоричностью. — Демоны не способны любить. — Хорошо, извини, я больше не буду. Сиэль решил, что лучше оставить все как есть. Пусть Себастьян будет демоном, если так ему легче… бороться и искать. Может быть Артур справится со своей задачей. — Надо будет смастерить шкаф для скелета. Если дом все еще остался, конечно, — сказал он вслух прежде, чем заснуть. Этот дом был все-таки особенный. Жаль, что олицетворение их общих с Себастьяном бед — растерзают мистер Ножницы и Виктория. От него останется только табличка и скелет, и то — ненадолго.***
Через неделю после откровенной беседы, с Сиэлем случилось нечто совершенно внезапное и обескураживающее. Он выкапывал сорняки под присмотром старшей сестры, он и еще несколько пациентов. Сначала ему даже было жалко вырывать растения — они ничем не заслужили такой участи, кроме того, что они бесполезные. Сорняки — такие же, как юродивые, никому не нужные люди. Просто пытаются справиться и выжить. А затем Сиэлю показалось, что он борется со злом, и не просто со злом, а с тем, что точило Себастьяна изнутри. Запах свежей земли — связь с гробами, похоронами, трупами (господи! это ведь всего лишь скромный огородик!). Яд и гниль, который Сиэль в силах уничтожить. Неприятный осадок после истории вызвал ночные кошмары. Там Сиэля закапывали заживо и закапывал никто иной, как Себастьян: «Ты такой же как все!» — «Нет, стой, Себастьян! Не надо, мне страшно!» Поскольку во сне законов нет, земля с лопаты сыпалась с неимоверной скоростью, поэтому вскоре Сиэль был чуть ли не погребен, но очнулся, едва почва достигла уровень глаз. Ему трудно было дышать, как будто в ноздрях забилась земля и в ней бегали могильные суетливые жучки. Любовь. Это мало похоже на любовь. Сиэль с яростью очищал огород, так, что в конце у него затекли руки. Он сел отдохнуть, прошедшая мимо Лиззи, похвалила его: «Какой хороший фермер!» солнечный луч упал прямо в лицо, юноша сощурился, смахнул со лба прилипшую мошку, и тут его настигло это самое чувство. Он понял, что со всей очевидностью влюбился. По-настоящему. И это не было похоже ни на одну из влюбленностей, которую он испытывал раньше. Как будто Себастьян и новое чувство Сиэля живут параллельно друг другу, и чувство переполненности никуда не исчезнет, даже если Себастьяна убрать из уравнения. Господи, одного того, что Себастьян существует — достаточно! Так же, вскоре, Сиэль понял, что, если он не поделится, вполне статься, его разорвет на части, на атомы и молекулы. Он ощущал в себе потенциал не человека, а, как минимум, Сверхновой. Он не ничтожный человек на пяточке огорода, не «такой как все» для демона Себастьяна, он — все, что можно себе представить. Каким-то чудом наливающаяся соком тыква, прополотые сорняки, влажный запах почвы и пота, солнце, назойливая мошкара, смех Виктории и бубнение Ножниц: «Я никогда не копаюсь в земле, это глупо», все приобрело истинное предназначение. Все это было Сиэлем. И Сиэль был этим. Он умрет со своей любовью и рассыпется на частицы, они еще долго будут парить в космическом пространстве: человечество возродится и сгинет вновь, а он все еще будет плавать в бесстрастной бесконечности. Великолепие. Еще он понял, что объекты и явления — суть одно, и живы все одной лишь энергией, и имя ей — любовь, и у нее есть синоним, прекрасный, благозвучный синоним — Себастьян. Себастьян — призма, мир, сердце. Себастьян — исключение из правил и само правило. Разумеется, Сиэль при этом понимал некоторые погрешности мира и объекта любви, но и они были волшебными пируэтами в пасмурном, естественном течении бытия и были такими же неумолимо прекрасными, как и все вокруг. Себастьян просто должен увидеть, что тюрьмы не существует, и что… Жизнь — это всего лишь игра любви, ее сцена и помост. Сиэль ощутил себя не подростком, а древним существом, его проблемы отчуждения от семьи, как и прочие проблемы, вдруг показались… пустыми, неважными. «Господи, это правда происходит со мной?» Сиэлю даже пришлось себя ущипнуть. Щипок вышел болезненным, кожа сразу покраснела, но в целом — очень реалистичный, восхитительный щипок! В таком чрезвычайно одуряющем, опьяняющем, фатальным, сакральном чувстве юноша скрылся от чужих глаз, чтобы побыть один. Он прислонился к стене теплицы — как эти неуклюжие тыквы да зеленые помидоры не подходили его любви, и все же подходили лучше всего: все на своих местах, совершенство есть, и нет ему предела! — он спрятал лицо в ладонях и долго сидел так. Ему казалось, он достиг чего-то, чего не достигал еще никто на Земле. Если любовь так прекрасна, то ради нее стоит терпеть, стоит жить. И неважно, где ты окажешься в ее поисках: в тюрьме для высших существ — вроде демона — или в обычной лечебнице, в психушке, на Земле с обычными людьми с их обычными проблемами. Теперь он понимал, о чем именно писали великие гении и за что шли умирать рыцари, совершив причастие. Это невозможное… Невозможное чувство. Не хватит слов, все слова — за гранью, как незваные гости за порогом. Сиэль то гаснет, как фитиль свечи, то вспыхивает, безудержно, ярко, и нет ветра, способного его погасить. Его любовь вне человеческого мира и понятий, кто он, что дать ей определение? Он слишком молод. Голова кипит, как чан с водой. Мысли кишат — и пусть теми же могильными жуками из сна — все это неважно, когда внутри любовь. Как ничтожен человек по сравнению с тем, что он чувствует! Нет, по сравнению с любовью. Сиэль не помнил, сколько так просидел: к нему просто подошел санитар на обходе и сообщил: — Обедать. Сиэлю не хотелось есть, он был уже сыт открытиями и своим откровенно нескромным счастьем: если оно не светилось из него, не сверкало с кончиков пальцев, ресниц, волос… То только потому, что любовь — слишком тонка и хрупка, чтобы ее увидеть грубым, подслеповатым взором обывателя. Санитар видел в Сиэле только своего пациента, и отчасти был прав — любовь это безумие. А всем безумным желтая дорога. Сиэлю пришло в голову, что Себастьян, возможно, потому и стал демоном, что был человеком глубоко чувствующим и ранимым. Он трансформировал свою травму и любовь в отсутствие всяких земных чувств, преобразовал слепоту во внутренний взор, придал ей образ приза, цели — образ идеальной души. Он ищет особенную душу, но вместе с тем, он ищет любовь, но не признается в этом, пока не поверит в ее существование. Он просто отчаялся ее найти, как и Сиэль в свое время! Как Сиэль понимает его мучения, но… Он хочет закричать: вот она, мой демон, вот она… Твоя душа. Возьми! Я отдаю тебе! Но все слова такие глупые, несносные, топорные, они просто не способны ее выразить: ни душу ни любовь, хотя это в их случае, одно и тоже. Сиэлю тут же приходит в голову идея, его переполняет нежность глубочайшего свойства, ему кажется, она просачивается сквозь его тонкую кожу, чтобы вырваться на волю и устремиться к цели. Юношу окатывает волна холодного пота, и в тоже время он улыбается, в груди щекочет предвкушение чужого удивления и радости. Он признается ему, он признается Себастьяну, потому что любовь и жизнь вдруг впервые кажутся гораздо проще. И еще потому, что скрыть безусловную любовь невозможно. Потому что… Это хороший подарок. Потому что Себастьяну, нет, демону Себастьяну, он может понравиться. Он нуждается в любви! Сиэль оправляет одежду и волосы, затем на пружинящих ногах идет в столовую. После обеда. Признание и подарок. После обеда… Да, он признается после обеда, когда поделится с Себастьяном всеми сосисками или котлетами, которые дадут.***
Себастьян сидел под деревом, на скамье и разглядывал голубую бабочку, присевшую рядом отдохнуть. На лице застыло выражение сумрачного экспериментатора-лаборанта. За его плечами тысячи таких бабочек, и цель эксперимента, возможно, даже ему самому пока не ясна. Только при приближении оказалось, что крылья бабочки шевелятся под порывами ветра, сама она мертва, а края крыльев похожи на лохмотья чей-то потрепанной жизнью души. Точно: мальчик-демон и душа, залетевшая к нему в гости. Сиэль во всем теперь видел смысл и знаки, и они казались ему живым доказательством того, как непостижима, забавна, интригующа, многолика, смешлива и озорна жизнь. Сиэлю впервые захотелось взяться за карандаш и написать что-нибудь особенное, даже если этим окажутся пустячные пустяки. Он предчувствовал, — это будут живейшие пустячные пустяки. Возможно, он покажет их Себастьяну и тот посмеется вместе с ним. Смех Себастьяна — хорошая награда. Увидев приближающегося, Себастьян смахнул насекомое в траву и пододвинулся, чтобы Сиэлю было куда сесть. Но заряженный безусловно душе трогательным, ментальным элекричеством, Фантомхайв не хотел сидеть. Ему вообще не хотелось ни стоять, ни идти, ни как-то либо еще занимать место в пространстве, он не чувствовал тело как прежде — нечто ватоподобное, эфемерное. Сгусток ветра в стеклянной банке. — О чем ты хотел поговорить? — Себастьян вытащил пачку сигарет из тайника и пакета. Одну сигарету протянул другу, другую засунул в рот. Отыскал зажигалку — даже пошлый принт с голой девушкой и драконом казался неотъемлемой частью картины мира — прикурил. Сиэль едва затянулся: его легкие исчезли, он дрожал, вибрировал, исходился от счастья. «Я точно сошел с ума. Когда я попал сюда впервые, я еще был нормальным, самым нормальным, обычным человеком, пытавшимся покончить с миром — почти все это делают, каждый день. Но сегодня… Сегодня я точно сошел с ума». И это прекрасно. — Ты скоро выходишь? — спросил он. — Артуру нужны еще доказательства, что я нормальный, что человек. Как ты. Как вы все, — он усмехнулся и, прищурив глаза, окинул Сиэля взглядом. — А вот можешь загреметь здесь надолго. — Почему? — Светишься, как ангел. Как тебе парочка — ангел и демон? То-то Артур удивится. Сиэль все же присел рядом. От Себастьяна исходил тонкий аромат мяты, мыла, самого обычного мыла, и немного — пота. Несмотря на пасмурный день, его лоб и впадинка подбородка сверкали от капель. Сиэль коснулся плеча, показавшемся монолитной горной породой. — А ты очень напряжен. Что-то случилось? — О чем ты хотел поговорить? Сиэль уже не был уверен, что стоит рассказать Себастьяну о своих чувствах сейчас, но, подумал он, это именно они принесли радость, возможно, принесут радость и Себастьяну? Принесут облегчение. Мышление Сиэля, разумеется, упростилось до мышления ребенка. — Мне будет не хватать тебя здесь. — Я еще не выхожу. — Выйдешь. Ты научился… — Ты не об этом хотел мне сказать, Маленький Принц. Ведь так? — Не об этом… Даже если он не ответит взаимностью, Сиэль должен выразить свое чувство, этот свет. Себастьяну он может пригодится, он может ему чем-то помочь. Ведь даже демону, — тем более демону — нужна любовь. В голове Сиэля все перемешалось. — Возможно, я тоже скоро выйду. Благодаря тебе… Видишь ли, я полюбил тебя, Себастьян. Себастьян с недоверчивостью посмотрел на Сиэля, Сиэль повторил уже с улыбкой: — Я люблю тебя. Парни в этом не признаются, да? — Полюбил насколько? — Ну… — Насколько, я тебя спрашиваю? Глаза Себастьяна влажно мерцали: при свете солнца, в радужке играли коричневые, янтарные и даже причудливые терракотовые оттенки. Сиэль никогда не видел настолько живых глаз, ему вдруг показалось, что они не просто отражают внутренние течения и процессы в душе Себастьяна, но и кричат о том, как бывает больно яростно живущему среди людей демону. Ведь и правда — демон; что-то нечеловеческое было в горящих, обворожительных глазах. Сиэль испытывал перед ними страх и очарование, любовь и… еще какую-то робость, совсем детскую. Он безоружно улыбнулся в ответ на эту — мнимую, как ему показалось — сумрачность и сказал погромче: — Настолько, что я готов отдать свою душу демону просто так, — и он вновь улыбнулся. Сложно было определить, какую именно реакцию вызвало признание. Себастьян поднялся на ноги. О чем-то глубоко задумавшись, буквально на несколько секунд он впал в какой-то кратковременный транс, даже прикусил согнутый в крючок указательный палец. И даже это Сиэлю, пребывавшему в состоянии эйфории, показалось очаровательным и невинным в своей безумной чистоте. Себастьян в этот миг говорил с ним на языке тела, его душа как бы вибрировала в такт вибрациям влюбленного Фантомхайва. Он — как древнее хищное животное, ночная пантера, к которой впервые подошел простой смертный: до этого он жил с ней бок о бок, и вот, наконец, выразил искреннее почтение и признание. Признание и принятие в их случае — безумие, но такое безумие, по мнению Сиэля, которое является решенным задолго до появления обоих на свет. Сиэль чувствовал, — знал по ощущению — что всегда любил Себастьяна, просто самому Сиэлю нужно было об этом напомнить. Да и кого же… кого же Сиэль мог любить, кроме этого странного, сумрачного, но прекрасного юноши? Воображение фрагментарно складывает, гадая, прообраз любви и терпит крах и поражение. Нет больше такого человека. Но Себастьян не обязательно должен отвечать взаимностью. Сиэлю будет больно, — о, очень больно! — но он примет это, как подарок. Ведь любить — это уже настолько прекрасно, любить по-настоящему, что нужно быть очень самонадеянным, полагая, что можно будет справиться еще и с ответной любовью. От счастья можно исчезнуть с лица земли, стоит об этом помнить. А Сиэлю столько всего еще хотелось сделать!.. Он вдруг обнаружил внутри себя скрытый потенциал и силы. Он выйдет отсюда и начнет жизнь заново, он перестанет гнаться за братом, участвовать в эстафете отца. Это никогда не было его игрой, он сам позволил себе принять в ней участие. Все хорошо, и он простит отца, брата, мать. Конечно же, он их любит. Уже простил. — Мне нужно подумать, Сиэль, — отозвался Себастьян. Его глаза по-прежнему сверкали, красивые, влажные, будто он вот-вот заплачет, но — только в чьем-то сне. — Вечером поговорим, после ужина… Да… после ужина. Он резковатым, уверенным шагом зашагал к зданию, по тропе, но тут же вернулся: притянул Сиэля за рубашку и поцеловал. Поцелуй получился чувственным и крепким, словно скрепляющим некий договор между ними. — Вечером я заберу твою душу. Так что… Готовься, — прошептал он в губы и выдохнул имя: — Сиэль. Сиэль остался стоять, провожая уходящего Себастьяна взглядом. Счастье искрилось в нем, поэтому, отнюдь не Маленький Принц — электрический, призрачный, влюбленный… вылетевший из призрачного улья Фантомхайвов. Свободный.***
Себастьян пришел раньше. Он сидел под их деревом и ждал. В руках он играючи и задумчиво вертел свой нож-бабочку. Сиэлю удалось улизнуть лишь после того, как сестра Лиззи сделала последний обход на третьем этаже и ушла пить кофе вместе с дежурной в холле. — Еще когда я поцеловал тебя на прощание, после твоего признания, — сказал Себастьян. — Я не хотел, но пришлось, чтобы убедиться… — Если ты не чувствуешь ко мне ничего, это нормально. Я пойму, — сказал Сиэль. — Убедиться не в своих чувствах, а в том, что все пропало. Сиэль почувствовал упадок в чужом голосе. Скрытое раздражение, тоску?.. Себастьяну сложно принять чью-то любовь. Себастьян схватил себя за голову, впуская пальцы в волосы. — Не понимаю, — сказал Сиэль. Он коснулся головы Себастьяна, сначала проводя ладонью над волосами, а затем, решившись, опустил ее на затылок. Голова мелко дрожала, как и плечи. Себастьян тяжело, часто дышал. — Ты в порядке? Извини, если бы я знал, что это так… — Ты все испортил. Сиэль убрал руку и сделал шаг назад. Себастьян поднял на него лицо глаза — звезды, кривая ухмылка. Он подскочил на ноги, подошел к Сиэлю впритык, обнял за талию. — Все же было хорошо, славно, успешно. — «Успешно?» — Ты с самого порога стал для меня особенным, о да, синеглазый мальчик, волшебная душа. Твой аромат сводил меня с ума все это время, но я терпел, я все терпел… мы стали близки. Так? Себастьян огладил восковую щеку Сиэля, провел пальцем по лбу, виску, вниз, к скуле и губам. — Так, я спрашиваю? — Стали близки, — повторил Сиэль. Лицо Себастьяна озарила светлая и нежная улыбка. Оно склонилось к Сиэлю и поцеловало в губы — чересчур жадно, властно и с болью, в конце Себастьян укусил Сиэля за нижнюю губу. Сначала во рту оказался металлический привкус, а затем в районе живота вспыхнула огненная, пронзающая вспышка. Серебряное лезвие ножа сверкнуло в лунном свете. Себастьян ударил два раза и, удерживая тело, не дал Сиэлю упасть на землю — он его мягко уложил в траву. — Ты все-все испортил, — повторил шепотом молодой демон, он сокрушенно качал головой, — я же говорил, что не способен на любовь. Ты все не так понял и испортил весь свой вкус! Но, Сиэль… если бы только это чувство было мне доступно, то, разумеется, разумеется, ты был бы моей единственной любовью, а разве могло бы быть иначе? Перед взором Сиэля звезды — даже самые маленькие — вдруг расширились до неузнаваемости. Из глаз хлынула влага, она замутила космические искры, покрыла их пленкой; он открывал и закрывал рот, он так многое хотел сказать и не мог, вдруг слова перестали что-то значить и утонули в рассекающей мир боли. Боль была такой емкой, не сконцентрированной, а уже вездесущей, всеобъемлющей, растекшейся по организму, что, в конце концов, становилась попросту и не физической. Она и любовь. Или это любовь? это все еще любовь?.. Ни имени, ничего. Любовь, боль — все ли ни одно?.. все ли ни одно… и тоже… Сиэль закрыл глаза: собственное сердцебиение стало сердцебиением убийцы. Оглушительное до раскатывающей и смоляной боли, оно вдруг стало медленно стихать, пока не утихло в пустоте и мраке окончательно. На земле сидел юноша, он по-прежнему держал в руках нож. Он то ронял его, с металлическим звуком, то снова поднимал; его руки дрожали от внутреннего напряжения, футболка в крови, руки в крови и искривленный рот, которого он касался окровавленными пальцами и сжимал, чтобы подавить звериный, чудовищный крик. Крик демона настолько переполнен яростью, что раздробит мир на осколки — ничего не останется. Никого. Просто Себастьян вновь остался совершенно один в этом мире. — Проклятие, проклятие, — шептал демон, — зачем? Зачем ты все испортил, Сиэль?.. Ты мне был так нужен… Я так тебя хотел…