***
— Сегодня мы рассмотрим новую тему, — профессор проходит через класс и останавливается у доски, стуча по ней волшебной палочкой. — «Чары Приори Меморум». Кто-нибудь знает, что это такое? — она кивает Розе Уизли, которая уже подняла руку. — Это чары, нацеленные на работу с памятью вещей, их историей и, особенно, магией, которая применялась к ним или рядом с ними, — отвечает равенкловка. — Именно так. Среди уже известных вам заклинаний можно выделить Приори Инкантатем, которое показывает, какую магию творила волшебная палочка. Особенностью всех чар Приори Меморум является обратный порядок воспроизведения событий. В основном, Приори Меморум позволяет работать с вещами, открывая их историю, историю их взаимодействия с владельцами и с окружающим миром. Чем ближе к предмету происходили события, чем больше они соприкасались с кем-то или чем-то, тем явственнее останется след, который волшебник может распознать. Теоретически, можно отследить историю вещи вплоть до ее создания, однако, учитывая обратный порядок воспроизводимых событий, это возможно лишь в исключительных случаях. Например, если вещь создана недавно, если волшебник, творящий заклинание, обладает большим магическим потенциалом или же если чары творят несколько волшебников. Сегодня мы начнем с простого и попытаемся установить владельца вот этой вещи, а когда найдем его, он объяснит, почему он оставил ее там, где оставил. Я, как и все, присматриваюсь к тому, что демонстрирует мисс Честертон, и в животе начинает неприятно скрести. Потянувшись к запястью, я только убеждаюсь, что моих часов там нет, а снять я их мог только там, где спал, а спал я — в комнате профессора Честертон. Вспоминая утро, мне даже на секунду кажется, что Кэтрин специально спрятала их, чтобы ее сестра нашла и наша ссора хоть как-то мне аукнулась. Но нет: часы подарили мне в августе, и я еще не привык к ним, поэтому нет ничего странного в том, что с утра я забыл надеть их. Это, конечно, меня не оправдывает. — А каким образом часы укажут на своего хозяина? — спрашивает кто-то из однокурсников. Я напрягаюсь. — Появится направление, вроде стрелки компаса, которое будет всегда указывать в сторону владельца, — профессор снова постукивает палочкой по доске, и появляется вербальная формула. — Заклинание по поиску владельца может давать разный результат. Например, волшебная палочка или любой именной артефакт укажет на своего полноправного хозяина, а вот вещь общего пользования скорее обратит внимание на того, кто прикасался к ней последним. Если же это будет бумажный носовой платок или жевательная резинка, приклеенная к парте, то Приори Меморум найдет того, чей биологический материал на ней остался. По крайней мере, использованный мной презерватив она не вытащит, потому что я его уничтожил. — Итак, вербальная формула заклинания по поиску владельца — Приори Доминус, — Честертон снимает с пальца свое обручальное кольцо и взмахом волшебной палочки поднимает его в воздух перед классом. — Приори Доминус! — повторяет она и из кольца в ее сторону вытягивается неяркий луч. Профессор делает несколько шагов в сторону и указатель мгновенно следует за ней. — Движение палочкой округлое, как при подобном написании буквы «d» — с нижней точки до верха, — она оставляет на доске крупный символ с двумя стрелками. — Обводим предмет кругом и вытягиваем конец линии. Можете потренировать заклинание на любой из своих вещей, ну, а я попрошу выйти добровольца, который установит, кто же владелец часов. Я чувствую незнакомую прежде потребность стать очень маленьким и неприметным. От магического луча это, разумеется, не спасет, но от осуждающего взгляда профессора — возможно. Пока все копошатся на столах и в сумках, обмениваются перьями и проговаривают заклинание, я тайно слежу за тем, кто выйдет к доске. Профессор обводит взглядом класс и доходит до меня. — Мистер Честертон Третий, — отчетливо произносит она, — не окажете любезность? Сэм, читающий под нашей партой какой-то журнал, вскидывает голову: — Пенелопа, блин, — едва слышно бормочет он, кидая журнал на скамью. — Конечно, мисс Честертон. Профессор смотрит на него с удовлетворением на лице и садится за свой стол, делая приглашающий жест к часам. Я надеюсь, Сэм, как всегда, не запомнил ни тему, ни заклинание, так что не сразу разберется, что делать. — Приори, кхм, — он откашливается, оглядываясь на доску, и я невольно подаюсь вперед, сцепляя руки в замок перед собой. — Приори Доми-инос! — Ударение, мистер Честертон Третий, — она тычет Сэма каждым словом, как котенка в его же лужу, но не торопит. Он откашливается, а потом неожиданно берет часы в руки и приглядывается. Вот черт. На его лице проступают все его мысли, но — слава Мерлину! — на меня он не оборачивается. Возвращает часы на место и произносит: — Прио-ори До-оминос. — Еще раз, — спокойно говорит профессор, почти не глядя на младшего брата. — Приори До… — Сэм заворачивает узор палочкой в другую сторону, и я опускаю лицо в ладони, благодаря его за этот подвиг. У него не все гладко с Чарами, но он не настолько идиот. — Садитесь, мистер Честертон, — вздыхает профессор, — Третий. Мисс Остин, пожалуйста. Встает равенкловка Эмили Остин, и я знаю, что она-то подыгрывать мне не станет. — Чувак, — Сэм тычет меня в бок, садясь на место. — Ты можешь не разбрасывать свои часы где попало? Особенно в комнате Пе… Я поворачиваюсь к нему, и он осекается, поняв, что сболтнул лишнего. Мы на последней парте, но везде есть уши. — Спасибо, — благодарю я и снова поворачиваюсь к доске. — Это очень дорогие часы, профессор, — зачем-то вставляет Эмили. — Я не думаю, что кто-то из школьников может себе такие позволить. — Мисс Остин, практикуйтесь в чарах, а не в абдукции, — морщится мисс Честертон и добавляет: — Я буду очень удивлена, если они принадлежат одному из профессоров. Сэм сдавленно фыркает. Понимаю ход его мыслей: кто-то из Честертонов — он сам или Кэтрин, должны были бы спать с профессором Хогвартса. Я прикрываю глаза, молясь, чтобы Остин провалилась с поисками. — Мистер Розье! — произносит профессор, и я даже не дергаюсь. Только обреченно вздыхаю, собираясь признать свою вину в надежде, что Пенелопа не станет разглашать подробности. — Вас вызывает директриса Макгонагалл. Идите, — она помахивает в воздухе сложенной запиской, которую, видимо, получила, пока я не видел. Не веря услышанному, я быстро встаю и, не оглядываясь на Остин, которая уже заносит палочку над часами, вылетаю из кабинета. В коридоре начинаю бежать, чтобы поскорее оказаться вне досягаемости чар поиска — и скоро оказываюсь у горгульи. Так, а какой пароль? Горгулья смотрит на меня каменным взглядом, пока я раздумываю. — Директор вызвала меня. Я не знаю пароль. — То, что вы не знаете пароль, мистер Розье, говорит в вашу пользу, — Макгонагалл появляется прямо за моей спиной, и статуя покладисто открывает лестницу. — Проходите, пожалуйста. — Спасибо, — я поднимаюсь в кабинет, придерживая дверь для директора, хотя совершенно очевидно, что здесь все подчиняется именно ей. Так зачем она меня вызвала? В голову закрадываются неприятные предположения. Я начинаю вспоминать все свои мало-мальские проступки, но с начала года их набралось едва ли больше одного: сегодняшней ночи в спальне профессора Честертон. Но откуда директору об этом знать? Вряд ли Пенелопе разрешили давать ключи от своей комнаты кому бы то ни было, а раз это запрещено, она бы должна стоять здесь вместе со мной? Или Кэтрин. Может, она мне так отомстить решила? Или Пенелопа на самом деле знает, чьи часы нашла, и решила сократить процесс разбирательства? Ничего не понимаю. — Присядьте, мистер Розье. Оказывается, Макгонагалл уже заняла свое кресло за столом, а я так и остался стоять. Но лучше так, чем наглеть в кабинете директора. — Я не буду отнимать много времени от вашего занятия, поэтому сразу к делу. Я назначаю вас Старостой Школы. Чего? Я не понимаю, что выражает мое лицо, — надеюсь только, не шок или отвращение, потому что это ну явно не к месту. — Я не совсем понимаю, директор… — да вообще нихрена не понимаю. — Мне казалось, оба старосты уже выбраны. — Так и было, — сдержанно поясняет Макгонагалл. — Но я изменила свое решение, и должность старосты мальчиков теперь займете вы. Мерлин, за что? За что мне эта головная боль? Когда меня назначили старостой Слизерина на пятом курсе, это даже было забавно, хотя и абсолютно неожиданно: мне никогда не хотелось за кем-то присматривать или поддерживать порядок, тем более за детьми или ровесниками. Николь, с которой мы оказались в одной лодке, еще стремилась выполнять свои обязанности, но я просто иногда сидел на собраниях и по-тихому рисовал в блокноте, куда должен был что-то тщательно записывать. Я, конечно, и правил особо не нарушал, но с каких пор это оценивается вперед очевидных добродетелей Розы Уизли и Альбуса Поттера? Они же у нас новые старосты? То есть меня назначают вместо Поттера? Я либо мир спас, пока зевал, либо Альбус и все остальные кандидаты от мальчиков взорвали кабинет Трансфигурации и заставили домовиков танцевать на его углях. — Да, вы не ослышались, мистер Розье, — директор, похоже, отчаялась дождаться моей внятной реакции. — Я остановила свой выбор на вас, потому что вы пользуетесь уважением ваших однокурсников, у вас хорошая репутация и вы не были замечены в нарушениях школьных правил, а также, смею надеяться, — она сужает глаза за овальными очками, — вы сможете подавать хороший пример и следить за чужой дисциплиной, так же как за своей. Я права? Вопрос, на который нет второго ответа. — Конечно, директор, — я киваю, поджав губы. — Вы всегда должны носить значок и сообщать мне о всех происшествиях, которые заметите, — она снова переходит на нейтрально-деловой тон и кладет передо мной литую изумрудную брошь с надписью «Староста Школы». Я все еще с подозрением беру ее. — А это свод правил Хогвартса, которые должны соблюдать ученики, и список обязанностей старост. Директор пододвигает мне книгу — гораздо крупнее, чем я мог предположить. — Я должен знать ее наизусть? — Не говорите глупостей, мистер Розье, — Макгонагалл закатывает глаза, и меня немного отпускает. — Это вам для общего развития. Но свои обязанности в первой главе прочитайте внимательно. — Хорошо. — Вы можете идти. Помните, что я на вас рассчитываю. — Разумеется. Я закрываю за собой дверь и очень медленно спускаюсь по лестнице. Что за хреновый день? Давно я так не попадал. Сколько осталось до конца урока, я узнать не могу, поэтому просто не спешу на него, что наверняка противоречит одному из сотни приведенных в этой книге правил. Когда задержка рискует стать неправдоподобной, я возвращаюсь в кабинет, чувствуя на себе любопытные взгляды. Профессор уже куда-то дела мои часы, и однокурсники тренируются самостоятельно, но мисс Честертон все равно внимательно провожает меня глазами, пока я не сажусь рядом с Сэмом. — За что влетело? — спрашивает он, изображая попытку колдовать над чужой тетрадью с паттерном из совят, переступающих с лапы на лапу. — Не влетело, — отвечаю я, но, заметив, что в классе довольно тихо, добавляю: — Потом расскажу. Я одалживаю у Ричи перо, чтобы попробовать чары, но сосредоточиться не удается. Я нахожу в классе Альбуса, который сидит через ряд, тоже на последней парте. Он, как и все, тренирует заклинание. Что надо было сделать, чтобы директор сняла его с должности Старосты Школы? У нее буквально не было варианта лучше. Но и о домовиках, танцующих на углях кабинета Трансфигурации, знал бы весь Хогвартс… Так что не так с образцовым Поттером? — Это что? — Сэм смотрит на свод правил Хогвартса. На нем, собственно, так и написано. — Зачем это тебе? Я вздыхаю и, приложив палец к губам, свободной рукой достаю из кармана пиджака значок. — Ну нихрена ж себе! — не выдерживает Сэм. — Эй, Рич, глянь сюда! Тот оглядывается, проверив, не смотрит ли профессор, и хмыкает. — Где ты его нашел? — Мне директор дала. — Поздравляю, а значок ты где взял? От смеха меня удерживает только чувство самосохранения, но я все равно не сразу могу ответить нормально. — Я — новый Староста Школы, идиот, — говорю я так, чтобы никто не услышал. Не нравится мне это назначение. — Да понятно, — Ричи вертит в пальцах значок, а потом возвращает мне. — А чего не надел? Я вспоминаю, что Макгонагалл наказала постоянно его носить, но только пожимаю плечами. — Не осознал еще. — Это же типа круто, — поддерживает Сэм. — Ты теперь официально самый крутой среди студентов. Неофициально — после нас с Ричем. — Не парься, мы не станем относиться к тебе хуже, — заверяет Ричи. Я закатываю глаза и убираю значок в карман. Судя по оживлению в кабинете, кому-то удалось выполнить заклинание, и потому никто не слушал наш разговор. Думаю, это к лучшему.***
«Староста должен быть внимательным к окружающим студентам… должен обязательно оказать помощь, если она кому-то необходима… Пресекать использование грубых, нецензурных выражений в речи, драки, рукоприкладства, домогательства, дуэли на волшебных палочках, унижение чести и достоинства окружающих… Следить за соблюдением правил не только в школе и на прилегающей территории, но и в общешкольных поездках, экскурсиях, лекциях и при посещении деревни Хогсмид… Патрулировать коридоры школы после отбоя… Незамедлительно сообщать преподавателю, декану, заместителю директора или директору обо всех случаях нарушений правил поведения, этических норм общения и порчи имущества» Я заканчиваю читать об обязанностях старост и листаю свод правил в наивном поиске привилегий. А их нет. Ни отмены комендантского часа, ни доступа в Запретную секцию, ни отдельной комнаты, ни даже ночного перекуса во время патрулирования коридоров. Только ванная старост, которая мало того, что находится посреди коридора, так еще и предназначена не для долгого расслабления в конце жесть какого ответственного дня, а просто чтобы не терять время утром, дожидаясь, пока твои соседи примут душ. То есть, чтобы без задержек приступать к своим обязанностям. И для чего вообще студенты так стремятся стать Старостами Школы? У меня есть ответ: их просто никто не спрашивает. После обращения к старостам идет долгое перечисление правил Хогвартса, которое я пробегаю глазами, пока мне не начинает казаться, что я это уже читал. Не когда-то давно, а только что: несколько страниц назад уже говорилось о пропусках занятий, опозданиях, терпимости, толерантности и поведении в классе. И вот снова. Я перелистываю назад и убеждаюсь в повторе. Возвращаюсь на середину и вникаю глубже в текст. Написано почти то же самое, но дата публикации гораздо раньше. Не две тысячи седьмой, как в первом варианте, а тысяча девятьсот сорок шестой. Дальше идет редакция двенадцатого года, а ближе к концу фолианта — толстые, слегка потемневшие страницы правил семнадцатого века. «Вне школы студент должен вести себя вежливо и достойно, чтобы не уронить свою честь и не запятнать доброе имя Хогвартса». «Студент Хогвартса должен проявлять уважение к преподавателям, старшим, заботиться о младших; уступать дорогу взрослым, старшие студенты — младшим, мальчики — девочкам, магглорожденные — чистокровным». «Студенты заходят в кабинет только после разрешения учителя. Сперва рассаживаются чистокровные, затем студенты-полукровки, далее — магглорожденные». «Чистокровным студентам разрешено колдовать вне школы только в обществе других волшебников. Магглорожденным студентам запрещено колдовать вне школы»… Поморщившись, я закрываю книгу. Последний раз я видел столько доморощенных правил в доме своего прапрадеда — вытканных на бархатной портьере в бальном зале, где он собрал всех в честь своего стоодиннадцатилетия. И правила эти были так же актуальны, как двадцатиминутная речь именинника о чести и достоинстве рода Розье. Неудивительно, что с тех пор свод переписали несколько раз, а в последнем почти что законодательно закрепили равенство между любыми волшебниками. — Кристофер. Я поднимаю голову и вижу Терезу Кортес. В гостиной она одна. Тереза немного напрягает меня, но причина скорее не в ней самой, а нашей очевидной взаимосвязи. — Привет, — киваю я. — Кэтрин просила тебе передать, — она протягивает мне что-то, и я с изумлением забираю свои часы. Я не думал, что профессор Честертон так легко отдаст их, пусть и через сестру, так что уже попрощался с ними. — Спасибо! — я застегиваю часы на запястье. — Поздравляю с назначением, — холодно добавляет она и уходит. Я не сразу соображаю, о чем она. Ах да, я староста. Проводив ее взглядом до портьеры, я начинаю думать, что не только мне не нравится мое новое звание, но, может, она просто злится из солидарности с Кэтрин. Или ей тоже не хочется смотреть «Царскую невесту», так что я, вроде как, виноват в том, что ей придется. Или я просто почему-то ей не нравлюсь. Может даже, все вместе. Я не очень много знаю о Терезе, и, думаю, она знает обо мне не больше. Задумавшись, я достаю из кармана пиджака значок. Не думаю, что, если надену его, что-то изменится, но эта мелочевка официально делает меня ответственным за происходящее в школе. Ну или не так радикально, но все же. Надо бы спросить у Макгонагалл, могу ли я отказаться от этого статуса. Хотя что за чушь — разумеется, нет. С другой стороны, можно спросить у Альбуса, как он добился отставки. Но это крайний случай. Думаю, уход с поста старосты — не единственная его проблема сейчас. — Сегодня у Моники День рождения, — в соседнее кресло падает Ричи, а рядом валится его сумка. — Кто это? — негромко уточняю я, убедившись, что рядом никого. — Наша пятикурсница. — Рад за нее, — отвечаю я сразу на все. — Порадуйся за нее вживую: она нас пригласила. В гостиной, в семь. — В гостиной может находиться кто угодно, — я фыркаю. — Это не совсем приглашение. — Да нет, она подошла к нам с Сэмом и сказала, что будет очень рада нас видеть. И тебя тоже, разумеется. — Она про меня добавила, потому что вы создали неловкую паузу? — спрашиваю я, глядя на значок, который прокручиваю в пальцах. Ричи смеется. — Ты что, обиделся? Никому и в голову не придет продинамить тебя. Не говори, что тебя надо было лично звать… Отмахнувшись от его предположений, я закрепляю значок Старосты на лацкане пиджака, и, только сделав, понимаю это. Черт с ним с назначением, как-нибудь справлюсь. В конце концов, в Хогвартсе происходит не особо много из ряда вон. А вот Дни рождения и прочие частные вечеринки мне уже набили оскомину. Лучше бы им надоело меня звать.***
Сиди на ужине до последнего или нет — в семь он закончится, и правдоподобной причины не явиться на чужой праздник не останется. Поэтому я ухожу заранее, чтобы успеть немного побыть одному, пока не пришлось сидеть в большой активной компании. По крайней мере, вечеринка будет не в общей гостиной, чтобы там гарантированно оказались все старшекурсники, но набитая гостиная Слизерина немногим лучше. Я пропускаю группу входящих в Большой зал студентов и сворачиваю к главной лестнице. Сейчас лучшее время, чтобы прогуляться в одиночестве: потому что во время ужина никто не торопится, и, значит, замок будет пустым как минимум до половины седьмого. Сейчас шесть часов двенадцать минут. Все-таки хорошо, что часы ко мне вернулись. Поищу какие-нибудь чары для того, чтобы не забывать их. Я поднимаюсь по лестнице, не собираясь пока возвращаться в гостиную, где меня легко достать. Можно пройтись по второму этажу, потом по третьему, избегая четвертый и всех, кто сидит в библиотеке, а потом, по мере возвращения студентов из Большого зала, добраться до последних этажей, где вообще редко бывают люди. Порой я думаю, что если там каким-то образом сделать отдельную комнату, а вниз, к остальным, спускаться только на уроки, то можно вполне приятно проучиться все семь лет. Или вот еще есть заброшенная сторожка лесничего — хотя там в последнее время тусуются все, кому не лень, так что отпадает. Интересно, Старостам Школы выделяют отдельные комнаты? Учитывая, что они все свободное время должны приглядывать за студентами, было бы вполне резонно обеспечить их местом, где никого нет, а значит — можно отдохнуть от своих обязанностей. Думаю, стоит спросить об этом у директрисы через пару недель. Стоит мне свернуть в коридор второго этажа, как за спиной слышится странный скрип и глухой звук падения. Я оборачиваюсь, но никого не вижу и сначала собираюсь продолжить путь, но что-то заставляет меня вернуться и выглянуть в лестничный пролет. Выше по ступеням кто-то лежит. Осознавая, что самое страшное уже произошло, я кидаюсь к телу, понятия не имея, что делать. Почему он упал, сильно ли ударился, можно ли переносить — и как именно — в больничное крыло. Меня прошибает на холодный пот, а в голове бьется настойчивая мысль: а не окажусь ли виноватым я, раз на мне значок старосты? Решать, что делать, в любом случае, мне — вокруг больше никого нет. Я склоняюсь над телом и понимаю, что это девушка. Крови на лестнице нет, но ее голова, закрытая короткими рыжеватыми волосами, лежит прямо на каменной ступеньке, а руки раскиданы неестественно. Только бы живая. Я пытаюсь взять себя в руки и быстро оглядываю ее в поисках открытых ран. Их нет. Осторожно убираю волосы с ее лица и едва не шарахаюсь в сторону. Она смотрит на меня слегка прикрытыми глазами, но почти не замутненным взглядом, и больше того — я знаю, кто это. — Что случилось? Ты встать можешь? Она издает какой-то пискливый, жалобный звук, и ее рука снова вздрагивает. — Ты сильно ударилась? Я понятия не имею, можно ли тебя переносить… Подождешь медсестру? Глаза девушки наполняются слезами. Она дергает подбородком — вольно или случайно, и я нервно выдыхаю. — Ладно. Тогда я отнесу тебя в больничное крыло, хорошо? — как можно осторожнее я просовываю руки под ее спину и колени, стараясь снова не приложить ее головой о ступени, а потом медленно поднимаюсь по лестнице на второй этаж. Повезло, что медпункт совсем близко, хотя вряд ли можно сказать, что ей вообще повезло. В течение этих самых длинных в моей жизни пятидесяти метров девушка не теряет сознания, но, кажется, это больше из-за страха, который написан у нее в глазах. Мне страшно ничуть не меньше, а потому, ногой открыв дверь в медпункт, я ускоряю шаг, пока не опускаю ее на ближайшую койку. Целительница тут же оказывается рядом. Я отступаю. — Я не знаю, что случилось, она упала на лестнице и… не может пошевелиться, — я выговариваю это с трудом и, хотя мне безумно хочется тут же уйти, не могу сдвинуться с места. Миссис Люпин проверяет девушке пульс, давление, а потом делает несколько взмахов палочкой, мрачнея с каждой секундой. Наконец — встревоженная, но уверенная — она оборачивается ко мне. — Спасибо, что принес ее, — она подхватывает прилетевший к ней темный флакон и продолжает: — Помоги посадить ее, пожалуйста. Я выполняю просьбу на автомате. Целительница подносит к губам пострадавшей зелье. По ее замершему лицу катятся слезы, но, видимо, глотать она может. Когда миссис Люпин убирает флакон, девушка обмякает у нее на руках, и я без слов помогаю уложить ее обратно. — Что с ней случилось? — тихо спрашиваю я, все еще в шоке от произошедшего. Целительница медлит с ответом, потом поправляет под спящей девушкой подушку и отходит к окну, поманив меня за собой. — Сильное физическое истощение. — Она не выглядит болезненно, — замечаю я, обернувшись на девушку. — Да, — соглашается миссис Люпин. — Но с ней такое не в первый раз, поэтому сейчас, полагаю, она перетрудилась или подверглась стрессу… В общем и целом, ничего страшного не произошло, но это невероятное везение, что ты нашел ее так быстро. Кто знает, сколько она могла пролежать там, не в состоянии встать. — У нее что-то сломано? — не понимаю я. — Она не кричала, ничего такого… Но и в обмороке не была. Миссис Люпин вздыхает. — Это может прозвучать или показаться забавным, но, когда у организма заканчивается энергия, он переходит в сберегательный режим. Обычно это длительный сон, подавленное состояние или обморок, но иногда… Думаю, она сразу поняла, что начинает падать, и каким-то чудом не отключилась, но сил пошевелиться или закричать у нее уже не было. Огромное спасибо, что ты оказался рядом и не бросил ее, — она опускает глаза и вдруг добавляет: — А, ну да. Ты новый Староста Школы. Какое начало, — ее голос звучит иронично и в то же время сочувственно. — Ты можешь идти. Когда Лили очнется, я расскажу ей, что случилось. Вряд ли сама она вспомнит… — Знаете, это… не обязательно, — я качаю головой и снова бросаю на девушку взгляд. — Главное, что она будет в порядке. И наконец-то я оказываюсь наедине с собой, в пустом коридоре. Постепенно укладывая в голове случившееся, я успокаиваюсь. Так ведь не будет теперь проходить каждый мой день? Если да — я верну значок старосты еще до конца недели и плевать, что обо мне подумает Макгонагалл. Нет у меня никакого желания бегать по школе, спасая обморочных студентов и кошек, залезших на Гремучую Иву. Если мне даже достанется отдельная комната на безлюдном восьмом этаже, я просто-напросто забаррикадируюсь там изнутри. Как вообще можно довести себя до истощения всего за неделю учебы? Взять в расписание сразу все предметы? Вступить в обе сборные по квиддичу — факультетскую и школьную? Стать старостой и… Я мысленно осекаюсь. Тайно встречаться с парнем, у которого есть невеста. Все сразу и без рамочки. Глупая девчонка. И угораздило ее связаться с Малфоем. Сам он тоже хорош: расстанься с невестой или расстанься с девушкой — даже смешно, какая сволочь понравилась сразу двоим. Про Лили я почти ничего не знаю, но Адела за что должна все это терпеть? Понятно, что они друг друга не выбирали, а все устроили родители, но надо же быть полным идиотом, чтобы дурить сразу двоих! Или полной сволочью. Впрочем, это и так понятно. Интересно, Лили видела меня тогда, в библиотеке? Малфой видел, и до сих пор ничего не сделал. Надеется, что я просто закрою глаза, потому что мне до него дела нет? Что же, может, мне есть дело до тех, к кому он относится как вещам. К своей невесте и к девушке, которая теряет сознание на лестнице. Даже не сомневаюсь, что именно присутствие рядом невесты ее — с позволения сказать — парня и его собственные поступки довели ее до стресса. Он ведь будет вести себя как мудак до последнего. Со второго этажа я убираюсь как можно быстрее, прячась в полумраке. Факелы вспыхивают сильнее, выдавая мое присутствие, но с этим ничего не поделаешь, потому я просто стремлюсь уйти дальше по коридору. Каждый шорох и треск огня теперь кажется мне подозрительным. Но никто не кричит, не вопит о своих проблемах, не падает замертво — или я просто не вижу — и это пугает и успокаивает одновременно. Когда коридоры третьего этажа выводят меня обратно к главной лестнице, я слышу раздающиеся шаги, и медлю, оставаясь за углом. Каблуки начинают стучать ниже по ступеням, и я выхожу, краем глаза замечая, кто там спускается. Адела. Вряд ли она так задерживается на ужин, скорее уже успела сходить куда-то еще и теперь возвращается в гостиную. Если и есть шанс рассказать ей все без свидетелей — это он. На Слизерине вот-вот начнется вечеринка, и, даже если Адела не захочет в ней участвовать, поговорить нам будет негде, а уходить с ней при всех… Мало ли кто что услышит — это сделает ситуацию гораздо хуже. Я устремляюсь за ней вниз, но она миновала второй этаж, а на первом толпа студентов, закончивших ужинать. Я лавирую между ними, боясь не успеть за скорым шагом Аделы, которая уже свернула в слизеринский коридор, когда мне в голову приходит идея, и я вытаскиваю палочку, незаметно направляя ее на сумку девушки. — Диффиндо! Ткань трещит, и все содержимое сумки валится на пол, раскатываясь в разные стороны. Адела садится, чтобы собрать его, и тут как раз подоспеваю я. — Я помогу, — вместо приветствия говорю я. Мимо идущие студенты обходят нас, даже не приглядываясь. Адела раздражена и даже зла, так что я решаю поскорее успокоить ее и исправить собственную подлость. — Не переживай за сумку, ее легко починить. Что я и демонстрирую, восстанавливая ее целостность заклинанием. Адела убирает внутрь сразу всю стопку учебников и тетрадей, а я протягиваю ей пенал и старомодную чернильницу, которая откатилась дальше всех. — Спасибо, — Адела поднимается на ноги. Теперь она кажется уставшей. — Что-то случилось? — Видимо что-то в порядке нормы, — Адела вздыхает, снова раздраженно. — Я была в библиотеке, пыталась взять «Историю Магии», но последний экземпляр отдали какой-то магглорожденной равенкловке. — Сочувствую, — отвечаю я. — В библиотеке иногда заканчиваются копии и приходится ждать или покупать самому. — Я понимаю! — не остывает Адела. — Но должен же быть какой-то… приоритет. Мне не хочется говорить то, что она ожидает услышать. Поэтому я просто предлагаю: — У меня дома остался учебник за шестой курс, я попрошу домовика передать его тебе. Адела благодарно улыбается. — Спасибо. Я киваю, слегка сбитый с толку. Я знаю, что многие чистокровные волшебники относятся к магглам и магглорожденным снисходительно или даже пренебрежительно — с этим ничего не поделать. Но никто из моих знакомых не требует к себе какого-то особого отношения или привилегий, потому что все это и так у них есть. Чистая кровь ценится, древние рода уважаются, им доступны некоторые редкие разделы магии, которые никогда не освоят другие. Что бы ни случилось, они никогда не подвергнутся гонениям и никогда не окажутся в невыгодном положении, потому что они уже — всегда были и всегда будут — центром магического сообщества. И если вдруг магия однажды исчезнет для нас, именно нам сложнее остальных будет прижиться среди магглов, а потому именно мы первые будем бороться за ее сохранение. Так что большинство из нас просто не думает про магглов, не заботится успехами и неудачами магглорожденных — каждый думает о себе. И чтобы кто-то всерьез оскорбился или расстроился тем, что его обошел менее чистокровный волшебник, нужно как минимум иметь с ними личную историю. Но Адела последние шесть лет провела дома, почти не покидая его. Вряд ли она успела бы столкнуться с невежеством или агрессией, вряд ли она вообще контактировала с магглами. Все это можно списать на силу воспитания, только вот подобные вещи закладываются с детства, а Эмма Рочестер просто не могла привить ей такое отношение. Правда, она преподавала мне живопись уже после того, как ее уволили от Селвинов, но, тем не менее, она занималась с Аделой с пяти до десяти лет. За такой срок Эмма бы даже лошадь научила говорить по-французски. Хотя, когда летом после первого курса я сказал Аделе, что теперь мисс Рочестер и моя преподавательница тоже, она сказала, что ее «рассчитали за неподходящие взгляды». — Ты — Староста Школы? — удивленный голос Аделы выдергивает меня из воспоминаний об Эмме, и я растерянно смотрю на лацкан своего пиджака. — Да, был другой парень… Переназначили сегодня. — Отличные новости! — радуется она, и я только сейчас соображаю, что мы уже движемся по тупиковому коридору в сторону гостиной. — Жду не дождусь, когда ты наведешь здесь порядок. Уверена, ученики станут прислушиваться к тебе и сами начнут вести себя… подобающим образом. Это она про магглорожденных? Или про целующихся подростков? Кэтрин говорила, что Аделу возмутили отношения, которые всем демонстрируют Шарлотта и Чарльз. — Ты бы знал, как я уже устала от… всего этого. Будто в Ад попала, — на мгновение она и правда кажется мне измученной, но потом улыбается: — Теперь у Хогвартса есть хорошие шансы стать приличной школой. Я еще не уверена, что смогу, но думаю закончить седьмой курс экстерном, чтобы не терять год. Возможно, выпущусь вместе с вами. Ответ на вопрос «зачем ей это?» остается висеть неозвученным. В принципе, я догадываюсь, что, раз в декабре она станет совершеннолетней, то они с Малфоем смогут не тянуть со свадьбой, только вот это выглядит так… поспешно. Вместо того, чтобы еще год учиться, жить свободной жизнью и пользоваться своей юностью, Адела собирается… выйти замуж в семнадцать, родить ребенка и — как бы странно это ни звучало — досрочно стать взрослой. Ей, конечно, может нравиться такая перспектива как ранний брак и семья, ведь от собственной семьи у нее остался только брат. Может, она боится почувствовать себя совсем одиноко, когда Адриан женится, а потому и стремится закончиться школу вместе с Мелани, а, может, и свадьбу сыграть в один день с ней и братом. Все в этой истории рисуется мне неправильным, но больше другого — подлый муж, каким станет Малфой, потому что именно такие получаются из неверных женихов. — Адела, мне нужно тебе кое-что сказать. — Да? — она поднимает опущенную голову и поворачивает ее ко мне. Мы почти подошли к тупику перед гостиной Слизерина. У меня такое ощущение, будто я собираюсь отвесить ей пощечину. Я сглатываю. — Малфой… Адела подбирается, как будто готовая к любым нападкам. — Он тебе изменяет, Адела. Она не успевает закрыть рот, потому что я перебил ее, и так и стоит несколько секунд, растерянная. — Я не… понимаю. — Он встречается с другой девушкой за твоей спиной, — поясняю я, понимая, что теперь говорить правду стало полегче. — С чего ты взял? Кто сказал тебе такое? — она хмурится. — Я… — Я не верю сплетням, Кристофер, особенно тем, что распускают невоспитанные школьники! — Но я сам видел их. — Где? — она останавливается, полная негодования. — Когда? С кем? Докажи мне! Я тоже сбиваюсь с шага и удивленно смотрю на нее. Она злится, и злость эта почему-то направлена на меня. — Я думала, мы друзья, Кристофер, — обиженно выпаливает она. — Я знаю, что вы со Скорпиусом ненавидите друг друга, но почему ты говоришь гадости мне? Только потому, что я его невеста? Я в ужасе смотрю на нее, не зная, что ответить. Разумеется, я терпеть не могу Малфоя, но если я и рассказал Аделе все это, то только ради того, чтобы помочь ей разглядеть истинную натуру ее жениха. У меня внезапно — резко и сильно начинает болеть голова. Я то ли трясу ей, то ли качаю, а потом хмурюсь. — Извини. Мне стоило держать свои подозрения при себе. Меньше всего я хотел тебя обидеть. Правда. Адела вздыхает и как будто успокаивается. — Пожалуйста, не пытайся больше достать Скорпиуса через меня. Я считаю тебя другом и вовсе не хочу, чтобы из-за этого мы… тоже перестали общаться. — Конечно, — киваю я. — Прости. — Седьмое колено, — произносит она, и дверь в подземелья, где скрыта гостиная Слизерина, неторопливо отворяется. — Ты идешь? — Да, — я запоздало следую за Аделой, даже не зная, что еще сказать. Я и подумать не мог, что она просто мне не поверит. Надо было сделать фотографию, только я не ношу с собой фотоаппарат на случай сбора улик. Наверное, поэтому Малфоя не волнует то, что я знаю. Может, он даже успел поговорить с Аделой и предупредить, что по школе могут ходить всякие грязные сплетни, порочащие его благородное имя. Или — о, это было бы великолепным ходом! — даже сказал, что именно я приду обличать его во лжи. В гостиной уже полно народу — шумно и оживленно. Адела, явно удивленная таким скоплением, осторожно продвигается к портьере, скрывающей комнату шестикурсниц. Ни на кого больше не глядя, я иду к себе. Уолтер и Эрик о чем-то разговаривают, Сэма и Ричи нет, а отсутствие Малфоя наводит на мысли, с кем именно он проводит время вместо своей невесты. Хотя вряд ли он так открыто придет к Лили в больничное крыло. А потом, может, она проснется, и ее посетит здравая мысль бросить его. Я падаю лицом в прохладный шелк подушки, и головная боль немного отступает. Лежу так несколько минут, пока дверь снова не открывается, впуская звуки гостиной, а потом в комнате остаюсь лишь я один. На всякий случай, если вернувшиеся соседи начнут шуметь, я задергиваю полог над кроватью. Пусть сегодня вечеринка идет без меня. Надеюсь, никто больше не навернется с лестницы и не пойдет изменять своей девушке. Или пусть как-нибудь без меня разбираются. И тогда, надеюсь, моя голова перестанет болеть.