Увидь меня на втором

Halsey — Garden, haux — caves.

Сидеть на ровном месте не получается никак. Антон ерзает, постоянно поправляет волосы и трясет ногой — все эти движения нервные, обрывистые. Колышущееся в животе волнение нарастает, вспышками мелькает в голове. Не давая дышать и рационально мыслить. У Антона перед глазами только сцена и опущенный занавес, который хочется лично поднять. Ускорить таким образом время. — Ты только посмотри… — слышит Антон восхищенный выдох рядом и смотрит вверх. Потолок освещают переливающиеся цвета — от белого до бледно-желтого. Они захватывают взгляд, приковывают тяжелыми замками. Действуют на Антона необыкновенным образом: он чувствует, как блестящий свет проникает в него и утихомиривает бушующие волны беспокойства. Девушка, сидящая рядом, улыбается и касается своей ладонью его плеча. Антон приподнимает уголок губ в улыбке и возвращает все внимание сцене. — Ты почему так волнуешься? — говорят ему, и Антон пожимает плечами. — Это просто театр. Если бы. Антон поджимает губы и вновь жмет плечами — ему нечего сказать. Понимание, что все здесь — это объединенные одной целью люди, готовые ловить каждый момент жизни со сцены, готовые полностью отстраниться от реального мира, убивает Антона одной только мыслью. Для него такие вещи — это колющие от волнения кончики пальцев и кипящая под кожей кровь. Для него это — что-то запредельное, другое. Вводящее в ступор. Когда на сцену выходят первые артисты, Антон весь подбирается и двигается чуть вперед, чтобы уйти в представление с головой. Он не замечает, как просовывает под болтающийся на запястье браслет пальцы и нетерпеливо кусает губы в ожидании. Взгляд зеленых глаз напряженно застывает на играющих на сцене актерах: все они такие красивые, завораживающие, что Антон чувствует себя здесь лишним. Один из артистов железными цепями приковывает его внимание к себе: Антон даже забывает, что на сцене существует кто-то еще. Это так утрированно, громко, глупо, но Антон буквально рассыпается на части. Этот парень — улыбающийся, сияющий сильнее красок на потолке — кажется чем-то нереальным, чем-то, что не отсюда, кто не с этой планеты. Антон не дурак — забываться и теряться не будет, но это все так глупо. Глупо, что его глаза пристально следят за тем актером, открытым и светлым, как чертово небо над головой. Складывается ощущение, что мысленный театральный занавес Антона опустился раньше, чем нужно, и закрыл собой всех, кроме него — яркого, выделяющегося, красивого от энергии, вырывающейся из него вспышками салютов. Это все так глупо, но Антон, не в силах отвести взгляд, съезжает на край кресла ближе к сцене и приоткрывает рот. Мысль, что он ведь никогда и не узнает этого парня, что это — мимолетное, мелькает, как ночной светлячок, и исчезает ровно в тот момент, когда он подходит к основанию сцены и эмоционально бросает свою реплику. Антон ощущает, как по коже спины бегут тысячи мурашек, и невольно передергивает плечами. Забывает, что он здесь не один. Весь его образ — чувственного, кричащего о своих эмоциях внутри — отпечатывается лазерной гравировкой в голове. Антон заворожен, удивлен, потерян — его словно льдом приковало к креслу, больше он не ерзает, и даже волнение ушло на задний план: сейчас его интересует только происходящее на сцене. Антона бросает от одного берега к другому. Он не знает, где ему остановиться, где ему научиться дышать. Это не катастрофическая проблема — лишь ее часть. Этот парень, отдающий в собственную роль не энергию — всего себя, словно находился не где-то впереди, скрытый гримом и сценарием, а рядом — протяни руку, коснешься горячей и бурлящей под кожей жизни. Антон чувствует это так остро, так резко, что, когда в зале потухает свет, думает, что закончилось не представление, а его собственная жизнь. Ощущение одинокой тоски и печали заполняет его грудь, но это не похоже на отчаяние — это что-то более глубокое. На него смотрят с улыбкой, и он честно — честно — пытается так же улыбнуться в ответ, сказать какие-то слова, но все они ожидаемо застревают в горле. Антон поднимается с кресла. Аплодирует так сильно, что краснеют ладони. Хочется поблагодарить каждого, но взгляд в итоге застывает только на парне в другом конце сцены — горящего, улыбающегося и растрепанного от непрерывной игры на протяжении полутора часов. Антон восхищается им до краснеющих ладоней, до покалывания в пальцах, до кидающегося в крайности сердца. Они выходят из театра уже скоро: на улице по крышам зданий скатывается дождь, ветер, пронизывающий до мурашек, заставляет жмуриться, поэтому Антон пытается поскорее добраться до автобусной остановки. Мысли о том парне не отпускают его до ночи — это же надо было схватить настолько, что перед глазами до сих пор продолжает вертеться его светящийся в темноте силуэт. Антон не ожидает такого, но вдруг знакомится с ним лично уже через неделю — в каком-то баре недалеко от театра. Он сидит за крайним столиком и роется в телефоне. Антон зависает на минуту точно — это театральное светило видеть близко ему еще не доводилось. Прямым взглядом он касается его лица, укрытого мраком: видит лоб, спрятанный под чуть растрепанной челкой, залегшие под глазами тени и слегка поджатые губы. Внутри что-то по-дурацки екает. Господи, такой красивый, — думает Антон и хмурится: такие мысли не доведут ни до чего хорошего. Он не ошибается. Когда Антон выпивает несколько стопок подряд, постоянно кидая быстрые взгляды на стол недалеко от него, он теряет всякий контроль и встает из-за барной стойки. До этого парня — шагов десять, но Антон перестает считать на шестом, когда незнакомец из театра обращает на него свой чуть потерянный взор. Удивленный. — Не смог сдержаться, — сразу начинает Антон и останавливается у стола. Он замечает, как подбирается под себя это театральное светило. — Я Антон. Можно мне?.. — Зачем? — хмуро отвечают ему, и Антон теряется. Не от вопроса — от тихого голоса, прозвучавшего слишком неуверенно для такого заведения. Для такого человека. Антон пожимает плечами. Он не знает, зачем — хочется, и все тут. Этот парень поджимает губы и опускает взгляд, и Антон подмечает, что так и не рассмотрел его глаза вблизи. Это мало что дает, но отчего-то казалось, что это — особенная возможность узнать человека поближе. Глаза в глаза. Антон теряет все былые намеренности познакомиться, только топчется на месте и считает секунды — одна, две… — Я Арсений. Три, четыре. — Садись. Антон не копошится — сразу приземляется на стул. Бегает глазами по лицу напротив. Арсений убирает телефон и тянет руки к стакану, Антон, удивившись, замечает, что это самая обычная вода — никакого запаха он не чувствует. Они молчат какое-то время, каждый в своих мыслях, и за этот недолгий момент Антон успевает отметить еще кое-что — Арсений очень смущается, когда на него смотрят. А еще у него заметные мешки под глазами. Осознание этого выбивает из-под ног землю — на сцене Арсений казался слишком… не таким. Куклой, которая научилась жить эмоциями. Антон едва видимо трясет головой, отмахиваясь от дурацких мыслей, и смотрит на человека впереди: на настоящего, живого человека, не куклу, не оболочку. Человека без занавеса, грима и сценария, выученного до зуда в горле. Дышащегося, чуть закрывающегося, потому что посредственный бар, в котором они сидят, — не театр, где ты забываешь о том, кто ты. Здесь — люди, самые обычные, похожие друг на друга проблемами, но в то же время совершенно разные. Арсений явно не понимает, почему Антон сел к нему. Антон — тоже, но свой интерес он скрывать даже не пытается. Арсений это чувствует: незаметно сжимается и прячет глаза. Словно не хочет, чтобы на него смотрели. Антон не дурак — он прекратит смотреть. — Наверно, ты хочешь от меня чего-то?.. Голос… неуверенный. Антон даже забывает, что хотел сказать. И хотел ли вообще. Черт побери, почему ты такой тихий? — Я Антон, — зачем-то повторяет он, игнорируя настороженный взгляд из-под ресниц. — Я был в театре неделю назад и видел там тебя. Если честно, никогда бы не подумал, что встречу тебя лично. — Я не знаменитость, — Арсений морщится при этом слове, — нет в этом ничего такого. — Мне нравится твоя игра. И черт с силой дергает Антона, так что он тянется через стол рукой и хлопает Арсения по плечу. Это так нелепо и не нужно — Арсений тоже это ощущает, поэтому сковывается еще сильнее, чем при первом зрительном контакте. Антон бормочет: «Прости, не хотел тебя смущать», и ему отвечают небольшим кивком головы. Антон сжимает под столом кулаки, впиваясь ногтями в кожу. Почему он продолжает сидеть здесь, он не знает. Почему Арсений все еще не попросил его уйти или не ушел сам, он тоже без понятия. Может лишь догадываться. — Я обычно играю, — вдруг отвечает ему Арсений, и Антон в удивлении приподнимает брови. — Не понимаю, что в этом такого особенного. — Как это, что особенного? — у Антона аж срывается голос. — Арсений, ты… ох, ты невероятно играешь. Арсений испытующе долго молчит, но Антон не хочет его торопить. Видимо, ему сложно дается принятие комплиментов — вон как вжался в уголок. Прям как котенок, только-только появившийся в новом доме. Антон пытается не думать, что это немного странно, учитывая вид его деятельности. В баре играет приглушенная музыка — медленный джаз, успокаивающий и вводящий в своеобразный транс. Антон не дышит несколько секунд: каким-то образом его окончательно уносит из этого места. Перед глазами появляется темная дымка: блестящая, как серебро, мантия окутывает осторожно и медленно, и Антон видит его. Арсения. Раскрытого. Дрожащего от понимания, что он — на сцене. Что перед ним распахнуты все двери, что каждое лицо, смотрящее на него из мрака, пришло сюда ради него. Антон видит, как плавно двигается манящий силуэт, как он вламывается в чужие сердца словом, эмоцией, как он тянет на себя и отталкивает — грациозно, властно, без возможности повернуть время вспять. Арсений влечет к себе одним только движением — легким взмахом руки, кисти. Чуть склонившейся шеей, приоткрывшимися губами. Арсений — река, выбившаяся за пределы плотины. Антон в ней добровольно тонет. Каждое слово, сказанное им, хаотичными порывами врывается внутрь, сцепляется с чем-то внутри в одну красочную мозаику, образуя самую настоящую сказку. Антон искренне пытается уничтожить это непонятное чувство, заполняющее его до краев, но ничего не получается — он только разбивает себе колени, падая на самое дно. Пелена цветочной пыльцой рассеивается перед глазами, и вот Антон снова в баре — в шумном, галдящем. Арсений сидит напротив и кусает губы — видимо думает, стоит ли говорить что-то прямо сейчас или лучше продолжать молчать. Антон не дурак — лезть не будет, но и сидеть амебой тоже не собирается. Руки тянутся к салфетке. — Ручка, карандаш есть? — Есть. По-быстрому нацарапав на тонкой салфетке свой номер, Антон отдает ее и ручку Арсению. Тот, нахмурившись, берет протянутое в ладони и с поблескивающими в темноте глазами смотрит на него — в удивлении, так, как смотрел несколько минут назад, когда Антон только сюда сел. Когда алкоголь — или что-то другое — только-только ударил в голову. Перед глазами — хоть убейте, растворите, напоите ядом — продолжает стоять образ страстного и притягивающего к себе канатами Арсения. Он миражом заполняет разум Антона, манит и не хочет отпускать. И какой же он… красивый. — Это на всякий случай, — произносит Антон прямо на ухо Арсению, когда встает и уже собирается уйти. Темная челка колышется от теплого воздуха. — Увидь меня на втором. До встречи. Арсений не провожает его взглядом — утыкается носом в собственные ладони и прикрывает глаза. Антон этого не знает, но может только догадываться. Этот мираж хватает его целиком и полностью. В следующий раз второй ряд забит полностью — не как было в первый поход Антона в театр. Он приходит один и чувствует долгожданную свободу — теперь она обволакивает его со всех сторон, мягко касается кожи и растворяется в воздухе. Антон ощущает, как дрожит все у него внутри. Понимает, что сейчас Арсений будет восприниматься им по-другому, с видом того зажатого парня в углу бара, парня, который утверждает, что в нем нет ничего особенного. Антон ему не верит. На сцену Арсений выходит четвертым — Антон считает. И соврет, если скажет, что не минуты. Арсений вновь скачет, цветет, сияет — это тот самый образ, представление о каком хранится у Антона глубоко внутри. Там, где даже сердце умоет руки. Арсений — вновь та сияющая звезда на темном небосклоне. Та, которая не упадет ни при каких обстоятельствах. И Антон очень хочет этой звезде доказать, что ее сияние — одно на миллион. Арсений горит, пламя отражается в его глазах. Светлых. Антон впервые замечает их цвет. Огонь ярым контрастом обжигает Антона, и он на мгновение забывает, кто он и зачем сюда пришел. Ответ приходит через несколько долгих секунд — когда Арсений подходит к краю сцены и в образе персонажа обращается к толпе. Затем, чтобы почувствовать. Чтобы увидеть. Затем, чтобы осознать — без этого уже никуда. Затем, чтобы… Второй-второй-второй. Посмотри. Арсений поглощен игрой — это видно по его резким движениям, настроенному на победу взгляду и срывающемуся от плещущихся из него эмоций голосу. Антон тонет — в затягивающих волнах, в сгущающихся в его голове тучах. И Арсений не тянет руку, чтобы спасти, — он прыгает в морскую пропасть вместе с ним. Под кожей кипит желание увидеть его ближе, почувствовать эту игру на себе полностью, отдаться этому, но Антон только облизывает пересохшие губы и поддается вперед. Кто придумал его таким? Ему не отвечают. Взгляд у Арсения не бегающий, плавный, будто он сразу знает, где его найти. А он ищет — Антон в этом уверен. Когда Арсений подходит к краю сцены, чтобы поклониться, Антон не отводит от него глаз — так и испепеляет. А потом они сталкиваются взглядами. Арсений все еще в образе, в гриме и кипе одежды, но он обнажен перед взором Антона. Тот сразу замечает, как приоткрываются его губы и расширяются — всего на секунду! — светлые-светлые глаза. Как он перебирает пальцами, как он приподнимает подбородок и дует себе на челку. Плечи подрагивают от мурашек, врезающихся в кожу, Антон проводит рукой по своему лбу, находясь в каком-то астрале. Пытается прощупать собственную кожу, чтобы вернуть себя на землю, к людям. Черт, Арсений… Он, улыбающийся и рассыпающийся в благодарностях, уходит со сцены под громкие аплодисменты, и Антон вновь хлопает до покрасневших ладоней, до боли, нитками вплетавшуюся в кожу. Арсения хотелось благодарить. А еще любить. Чуть больше, чем благодарить. Антон выходит из театра с разливающимся внутри чувством полного наполнения. До краев. Небо было серое, осеннее, но Антон впервые за этот сентябрь не чувствует разрывающей грудь пустоты. Перед глазами статуей застывает Арсений — не из театра, не на сцене. А тот, что был с ним наедине в баре. Потерянный, закрытый. Антон качает головой. Арсения хотелось любить. Поздно ночью, когда Антон лежит и думает о жизни, экран его телефона загорается, и там высвечивается оповещение о новом сообщении с неизвестного номера. Антон расслабляется — разминает кончики пальцев, шею, и берет мобильный в руки. Он знает, что это Арсений — не сложно догадаться. «Спасибо. Я должен был заметить тебя раньше» — обычное, кажется, сообщение смогло открыть сомневающемуся Антону то самое непонятное чувство. На лице невольно появляется радостная улыбка, когда он набирает ответ и добавляет номер в контакты. Он не ошибается. В Арсении — уж точно. В третий раз их встреча ожидаема и довольно предсказуема — Антон приходит в театр, занимает свое место на втором ряду и ждет. Минуты летят, как времена года — быстро и незаметно. Антону кажется, что на улице уже давно не сентябрь, а расцветающий и вплетающийся лепестками в сердце май. Время несется в неизвестном направлении, никто даже не пытается его останавливать. Антон только наблюдает, как оно призраком проходит сквозь пальцы и растворяется перед глазами. Арсений сегодня вне игры — да, он все так же весь в образе, поглощен и утерян для мира на несколько часов, но… что-то не так. Антон пытается понять, но не может. Поймать правильный ответ, мельтешащий перед носом, буквально невозможно — хотя бы потому, что Арсений не стоит на одном месте долго, он постоянно двигается по сцене, постоянно что-то говорит и прячет взгляд. Настоящий. Свой. В сердце зарождается беспокойство. Оно не отпускает до самого конца. Все артисты выходят на сцену, кланяются и держатся за руки, а Арсений, несмотря на улыбку, выглядит… не таким. Антон вновь начинает ерзать и считать секунды до момента, когда в зале загорится весь свет и люди толпами повалят отсюда. Ему нужно на воздух, а еще больше — к Арсению. Увидеть, коснуться. Сказать. Арсений стоит у театра — курит тонкие сигареты, смотрит куда-то вбок, задумчиво, хмуро. Тень, тонким слоем легшая на его лицо, скрывает мешки под глазами и посеревшее от явной усталости лицо. Антон делает несколько быстрых шагов и становится рядом. Арсений его, конечно же, замечает: затягивается в последний раз сигаретой, выбрасывает ее и поднимает голову — и в глазах плещется вопрос. ЧтоТебеНужно. ЗачемТыСмотришь. ЧтоТыХочешь. Но Антон не собирается отвечать — он же не дурак вестись на это. У Арсения в глазах плещется нужда в человеке. Увидеть это, правда, сложно. Антон видит. Небо вновь серое и холодное, невольно отталкивающее, но Антон не обращает на это внимания — оно целиком отдано Арсению. — Знаешь, это так выматывает, — через несколько секунд выдает Арсений и отводит взгляд. Поправляет странную футболку и смотрит себе под ноги. Антон невольно делает то же самое. — Так выматывает постоянно играть. Иногда мне кажется, что я себя теряю, что мне тут, в театре, на этой сцене, делать нечего, — произносит он и двигается чуть ближе. Антон замечает. — Я жить хочу. Но у меня не получается. И я, блин, не знаю, почему вообще… тебе это говорю. Антон тоже не знает, но от потерянности на этом лице у него разрывается сердце, и все, что он может сделать — это стоять рядом, смотреть в светлые глаза и слышать его. Арсений ассоциируется с прощением — когда видишь его, хочется отпустить. Отпустить все, что держит и толстым слоем оседает в груди, а потом подойти к этому человеку, сжать его пальцы в своих и дать надежду. Отдать свою. Потому что видеть, как горящий сценой человек тухнет от усталости, как садится батарейка, как падает та самая звезда — а ты не можешь ее поймать, невыносимо тяжело. Потому что твоя надежда — в нем. До слуха доносится смешок, а потом Арсений всем корпусом разворачивается к нему. Смотрит, изучает, снова спрашивает — зачем? — а после делает шаг и останавливается так близко, что Антон может услышать его дыхание. Сбитое, но все еще живое. Он пытается уловить стук его сердца, но звук проезжающих машин, проходящих мимо людей и собственный шум в ушах не дают этого сделать. Они совсем друг друга не знают. Совсем ведь не знают. И Арсений, кажется, забывает об этом, потому что поднимает ладони и хватается за расстегнутую кофту Антона. И ничего больше: только стоит и практически не дышит. Антон не понимает, а потом накрывает его руки своими. Холодными и немного дрожащими от волнения. — Я не знаю, почему ты, я не знаю, — негромко произносит Арсений и пытается улыбнуться, но губы подрагивают от эмоций. Антон чувствует его каждым нервным окончанием. — И… я даже не помню, как тебя зовут. Тоже на А как-то, да? Ты говорил… — Антон сжимает пальцы сильнее. — Артур, Антон?.. — Второе. И улыбается. Арсений выдавливает ответную улыбку и опускает глаза. Антон забывает, где они находятся. Тонет. Низ живота сковывает от желания: прижать к себе, обнять, как-то коснуться, тактильно передать Арсению, что ему не нужно бояться, что он имеет значение, но собственный страх все испортить сильнее. — Ты горишь, Арсений. Так не дай этому потухнуть. Чужие пальцы хватаются за него крепче. …они совсем друг друга не знают. Антон это понимает, когда Арсений за несколько минут до начала спектакля присылает ему сообщение, где предлагает зайти в гримерную комнату, когда все закончится. Он никогда бы не смог предположить, что ему поступит такое предложение, а теперь сидит и не знает, как побороть звенящую множеством посторонних звуков тишину внутри. Антон думает, каково это — увидеть Арсения там? Это не улица и не сцена — это середина. Антон думает, что ему там делать нечего, но пальцы набирают ответ, где «только покажи, как добраться» врывается сладким и манящим ощущением в кожу. Антону там делать нечего, но когда Арсений отправляет короткое сообщение с очередным — и таким, боже, ненужным — «спасибо», он окончательно понимает, для чего он здесь. Для того, чтобы этот человек перестал захлебываться в собственной боли, перестал тянуть все один, чтобы увидел, чтобы вовремя обнаружил — не один, и делай с этим что хочешь. Для того, чтобы было… за что бороться. Кого искать, когда думаешь, что потерялся. Сегодня из Арсения реками плещет огонь — и это конечная точка Антона. Он заворожено наблюдает за этим сгустком энергии, этим не гаснувшим пламенем и чувствует, как его сердце со свистом ухает под ребра и плавится там от огня, ворвавшегося внутрь. Синие глаза находят его и смотрят две-три секунды — сколько получается, — а Антон приоткрывает рот и наклоняет голову, потому что тянет. Темная блестящая пелена окутывает, сжимает в крепких тисках и заставляет смотреть, не давая возможности отвести взгляд. Это выворачивает наизнанку, вынуждает задыхаться и захлебываться от ощущения, что все люди здесь — лишние. А горящий на сцене Арсений здесь для двоих — для него и самого себя. Это срывает крышу. Антон понимает: внутри все невольно отдается Арсению. Они смотрят друг на друга еще и еще: Антон не отрываясь, а Арсений — мимолетом. Но Антону хватает и этого, поэтому, когда звучат первые аплодисменты, он поднимается и просто смотрит на Арсения, а тот глядит на него, и это душит, выбивает последний воздух. Так нереально, необходимо. Правильно. Арсений ждет его на сцене и смотрит. Просто смотрит. Не изучая, не пытаясь прочитать что-то на лице. Ненавязчиво. Антон вздыхает, облизывает вновь пересохшие губы и поднимается к Арсению. Останавливается напротив и понимает — они одни. Несмотря на людей, голоса и чужие бесконечные взгляды, они, наконец, одни. Они вдвоем сегодня вне игры. Арсений целует его. Прямо посреди гримерной ловит его руки в свои, тянет на себя и сталкивается с губами Антона отчаянно, без секунды на раздумья. Цепляется пальцами за влажные ладони и смотрит откровенно, прямо, не скрываясь, не прячась. С напором и желанием. Арсений горит — это чувствуется в его медленных касаниях, во взгляде, проникающем прямо под кожу, в сердце. Кончики пальцев покалывают, но уже не от волнения. Антон не верит до последнего. Не верит, когда Арсений целует его в шею, аккуратно и небыстро. Не верит, когда чужие руки скользят по его бокам, впечатываются в кожу, сливаясь с ней, когда румяные губы касаются его щеки и плавно скользят к его, припухшим от недавних поцелуев. Арсений тянется кончиками пальцев к его бедру, медленно скользит выше, к ремню, и это выворачивает. Они все еще в гримерной, даже не закрылись — сюда легко могут зайти, но от ощущения, что они буквально у всех на виду делают вещи, о которых никто бы даже не помыслил, внутри разгорается еще больший адреналин вперемешку с азартом. Антон поднимает голову, и Арсений сразу же оттягивает ворот его футболки, чтобы губами дотянуться до ключиц. В ушах шумит собственная кровь. Чтобы не потеряться в ощущениях, Антон приподнимает руку и впивается ногтями во влажный затылок Арсения. Чтобы чувствовать наполненность до конца, не потерять опору. С него медленно снимают футболку, и Антон думает, как бы не умереть прямо здесь, потому что хочется нереально. Раствориться как минимум. Арсений смотрит ему в глаза, слишком открыто, слишком доверчиво. Антон не выдерживает: на момент прижимается к чужим губам и просто застывает в этой позе, где у каждого безумно стучит сердце, где Арсений — потерявшая направление река, а Антон — добровольно бросающийся в нее человек. И они все еще друг друга не знают, но Антон… не против попробовать. Арсений, кажется, тоже. Он аккуратно касается губами его лица и скользит осторожными поцелуями ниже — от шеи к низу живота. Арсений вскидывает на него взгляд, и Антон понимает, что все — он его. И боже… как же его хотелось любить. Любить. Не только горящего сценой и влекущего своей энергией, но и такого — обычного, растрепанного, краснеющего от каждого поцелуя ниже лица. С мешками под глазами, с усталостью, застывшей на лице, и взглядом пугающегося котенка. В голову ударяет осознание, что Арсений заслуживает гораздо большего, чем это, поэтому Антон, через силу выдохнув, тянется руками вниз и не дает Арсению расстегнуть пряжку ремня. На него смотрят непонятливо, с очередным вопросом в глазах, но Антон так не хочет ничего объяснять: он просто протягивает руки и прижимает Арсения к себе. Тихо благодаря. — Ты особенный, слышишь? — шепотом говорит он. Арсений вжимается лбом в его плечо и вплотную тянется к горящему от прикосновений и чувств телу. — Не смей сомневаться в этом, Арсений. Прошу. Места, где плечо переходит в шею, касаются горячие губы. Арсений безмолвно говорит «спасибо», а потом поднимает взгляд. И… господи. Антон теряет всю связь с реальностью, потому что в этих светлых, светящихся от осознания чего-то более глубокого глазах — все. Весь Арсений влюбляет — и дай бог ему сил продержаться еще чуть-чуть, найти в себе силы идти дальше. Найти опору в самом себе. Тот образ потерянного парня в баре заменяется новым — Арсением, который говорит спасибо, который любит, который… его. Арсений все еще восхищает, он все еще прощение. Он — сгусток энергии, сияющих на небе звезд, колыхающихся на берегу волн, рвущих грудь чувств. Арсений — любовь. И Антон понимает: это то, через что он прошел бы еще тысячу и один раз, если бы в итоге это привело его сюда. К Арсению, который бормочет тихое «садись», который находит его взглядом в зале и сжимает ладонь в крепкий кулак. К Арсению, который смотрит на него с щемящей сердце благодарностью. Которого любишь. Который, кажется, любит в ответ.