Часть 1
21 июня 2019 г. в 07:14
— Я ухожу, но вместо себя я оставляю вот это, — и она бросила свой поясок к ногам принцев.
На этом королева-мать собиралась закончить разговор. Сделанного ею было достаточно для того, чтобы избавиться от Ла Моля и разбить союз Наваррского и Маргариты.
Довольная собой и тем, как удачно все сложилось, она направилась к выходу, но непривычно спокойный голос старшего сына остановил Екатерину:
— Подождите, — сказал Карл ей в спину, восседая на своём кресле, словно на троне. — Разве вы не учили нас, матушка, что прежде чем убить кого-то новым оружием, его стоило бы проверить? — Екатерина прикрыла глаза, уже понимая, к каким тренировкам шло дело.
— Разумеется, сын мой, — она развернулась и сделала несколько шагов обратно, пока её несгибаемая воля всё ещё была при ней. Терпение — не худшая добродетель, чем смирение.
— На колени, — снова приказал Карл, чьё лицо уже пошло красным, выражая животную жестокость пополам с нездоровым возбуждением. Краем глаза Екатерина взглянула на младшего сына, наоборот побелевшего и безмолвного, и подчинилась. Её все ещё подвижные колени коснулись пола. И в этом не было ничего унизительного — в такие игры семейство Валуа играло уже очень давно. — Давай, Франсуа, ты это сделаешь, — Карл с нетерпением посмотрел на младшего брата.
— Но, брат мой... — по традиции замялся герцог Алансонский, хотя и поднялся из своего кресла. Он отличался от короля тем, что, подобно самой Екатерине, грубой силе и явным столкновениям предпочитал хитрость и тайну. Ему категорически не хватало лишь решимости — и самую каплю ума. И тем не менее они оба были её сыновьями, целиком и полностью.
— Смерть чертям! Ты когда-нибудь прекратишь мямлить?! Чтобы дождаться короны, любой, Франсуа, нужно не только терпение, — не выдержал Карл, и, даже не видя младшего сына, Екатерина хорошо представляла, как долгожданная твёрдость украшает совсем молодое и бледное лицо герцога.
Он поднял с пола чёрный шелковый пояс с пушистыми кисточками и в одно ловкое движение накинул Екатерине на шею. Королева-мать даже испытала нечто, отдаленно напоминающее гордость: пояс можно было обкрутить вокруг её талии четыре с половиной раза; чтобы удачно и быстро захватить им тонкую шею, ещё и кольцом, требовалось определённое умение. О большем она не успела подумать — Франсуа натянул пояс, как удавку, и она немедленно впилась Екатерине в горло, не позволяя сделать ни одного вдоха. И каким бы величием и прирожденным достоинством она ни обладала, булькающие звуки, исходившие теперь от неё, были совсем не королевскими, а вполне человеческими.
— Сильнее, — приказал Карл, на лбу которого появилась испарина, как и всегда в моменты страшного напряжения. Его руки впились в подлокотники кресла, сам он весь подался вперёд, с интересом рассматривая красное и начинающее стремительно отекать лицо матери. Словно охотник, наблюдающий за агонией своей жертвы, упивающийся её кровью.
На этот раз Франсуа не стал спорить, быстро впадая в знакомый всем братьям Валуа раж, стягивая верёвку на шее королевы-матери так, что у неё перед глазами окончательно потемнело. Екатерина издала гортанный хрип, инстинктивно цепляясь за поясок и частью сознания расплывчато подумав, не пора ли попросить пощады, пока жизнь ещё не оставила её измученное тело, но в конечном счёте не стала. Карл только того и ждал, обиженный за своего драгоценного Наваррского, и она не доставит ему такого удовольствия... сейчас.
— Достаточно, — смилостивился Карл, осознав, что она теряет сознание, задыхается, даже стонет, но упорствует в своём упрямстве. Великодушие всепрощающего монарха.
Резко освобожденная Екатерина инстинктивно схватилась за горящую шею и, не удерживаемая никем, упала лицом на пол, прямо под ноги королю. Что же, видимо, все же и он не останется сегодня неудовлетворенным.
Франсуа резво перехватил мать за талию и помог снова встать на ноги, пока в глазах короля ещё оставалась тень разума. Они оба знали, как трудно бывало порой утолить жажду крови Карла и в какое возбуждение его приводила агония.
— На мой вкус, все прекрасно работает, — хрипло заметила Екатерина, потирая горло. — Вы довольны, сын мой? — она взглянула в лицо старшего сына и тяжело оперлась о руку младшего. Все же она была уже немолода, и подобные упражнения стоили ей определённых усилий.
— Вы же сами знаете, матушка, — Карл взялся за её подбородок и склонился к самому уху: — Свяжем вам руки этим чертовым поясом или нет? Я сегодня добр и предоставлю вам выбор, — король вернулся в прежнее положение и выжидающе посмотрел на неё.
Екатерина с достоинством покачала головой, отказываясь. Хватит с неё на сегодня верёвок. Верёвки она заготовила вовсе не для себя.
— Полагаю, мне пора, дети мои, — она сделала короткое движение в сторону двери, хотя и не собиралась уходить. Для королевы-матери было важно продемонстрировать, что вне зависимости от обстоятельств у неё всегда оставались возможности к отступлению.
— Разумеется, — без спора согласился Карл и коснулся её выбившихся из причёски волос. Вуаль с них мгновенно оказалась на полу, а сами волосы темно-рыжим тяжёлым водопадом упали на плечи. Франсуа вздохнул рядом с матерью — из всех детей именно он унаследовал этот плохо поддающийся достойному описанию цвет. Екатерина же досадливо поморщилась — чтобы собрать причёску обратно, потом придётся потрудиться.
Впрочем, мысли о причёске отступили, когда Карл дотронулся поцелуем до её губ. У него всегда было тяжёлое, громкое дыхание, выдававшее лучше любых слов. И она всегда отвечала ему, так же уверенно берясь за его покрытую мягкой щетиной щеку.
— Франсуа, — горячо скомандовала Екатерина, отстраняясь. Все в их отношениях, спрятанных от других закрытыми дверями и тяжёлыми портьерами, было выверено достаточно точно, хотя и для фантазии оставалось место. Иногда.
— Что же ты медлишь, Франсуа? Никто не имеет таких привилегий относительно груди нашей матушки, как ты, — Карл ядовито улыбнулся, и впервые за сегодняшний день, а может, и за целый год Франсуа искренне улыбнулся ему в ответ. Потому что это было правдой: вечно нерешительный и боязливый принц в свое время единственный добился от матери того, чтобы она кормила его сама, а ведь ему тогда исполнилось несколько дней от роду. Он просто отказывался есть что-либо ещё, помимо материнского молока, позволить же ему умереть Екатерина не могла. Какой-никакой, а принц крови и её сын. Только годы спустя, разглядывая изящное лицо в обрамлении по-лисьи рыжих волос, она оценила примитивную, но действенную хитрость. В этом был весь Франсуа — примитивная, но временами весьма действенная хитрость.
— Моё вечное право, — согласился Франсуа, расстегивая крючки её платья. Только ему она позволяла такое необходимое занятие, отчего ревнивый до смерти Карл подчас самым естественным образом с ума сходил. Екатерина награждала сыновей справедливостью в своём собственном понимании.
Слава богу, в достаточно почтенном возрасте она могла себе позволить не носить тугих корсетов, поэтому тяжёлое траурное платье и нательная сорочка быстро покинули её плечи. С рождения жадный до материнской груди Франсуа немедленно за неё ухватился, поглаживая и лаская. Излишняя осторожность начала покидать его, и на своём затылке Екатерина наконец-то почувствовала настоящее мужское дыхание, а не жалкие полувсхлипы юнца.
— Черт возьми, похож! Действительно похож! — как обычно, вскипел Карл, наблюдая за матерью и братом, занятых друг другом и зеркально отражающих сейчас не только цвет волос, но и сами черты характера. Порой им всем казалось, что Франсуа унаследовал от королевы-матери куда больше, чем было принято считать.
— Сын мой, — охнула Екатерина, когда король бесцеремонно схватился за неизменно чёрную юбку, задирая её вверх. Некогда лучшие в королевстве ноги сверкнули белизной из-под бесчисленных слоев ткани.
— Я буду первым, — как будто когда-то случалось иначе, заявил Карл, оттолкнул брата и завалил мать на стол. Нетерпелив, жесток и до безумия ревнив. Королева-мать боялась признаться себе, насколько ей льстила такая животная ревность. Далеко не всегда, но льстила, сколько бы трудностей ни несла и как бы ни злила. Возможно, по той простой причине, что больше ни один человек ни делал ей такого подарка — столь невероятной кошмарной собственнической привязанности.
— Ну так не медлите, Карл, — усмехнулась Екатерина, хватаясь для поддержки за край стола и слушая шорох срываемой одежды. Благо Карл никогда и не умел медлить — он едва ли успевал думать, прежде чем делал.
И сейчас он превосходно возил её голым животом по столу, с силой вцепившись в белоснежные бедра и вбиваясь в неё до основания.
— Ах, черт, вы сегодня на редкость послушны, матушка. Ещё немного, и завтра я так уж и быть приглашу к нам Анжуйского. Потерплю как-нибудь его присутствие, шут с ним, — Карл схватил королеву-мать за одну из длинных прядей, прижимаясь все яростнее, двигаясь все быстрее. Она же не сдержала стон от его слов, уже представляя обожаемого сына с ними.
Семейное единение, свойственное ей и её сыновьям. Редкое, странное событие. В обычные дни она не часто и не остро нуждалась в нем, но наступали минуты, когда она готова была на многое, чтобы увидеть и почувствовать их рядом. Их всех. Всех сыновей. В них уже много лет заключался смысл её существования. Избалованные, испорченные, жестокие, холодные — и в то же время страшно ревнивые, алчные, жаждущие власти и при этом удивительно не утратившие сострадания, лишенные многих талантов и многими талантами обладающие. Последние наследники династии Валуа. Ей мало было знать, что они живы, здоровы, плетут интриги и развлекаются. Ей нужно было видеть их, касаться, ощущать, позволять им все. Раза в пару месяцев вполне хватало. Вероятно, будь жив её покойный сын Франциск, она и к нему бы ощущала то же самое. Но её несчастный первенец оказался несчастен во всем — поздно родился, рано умер и слишком обожал свою бездарную шотландскую женушку.
— Вы не находите забавным, матушка, что невежды полагают, будто это сестрицу Марго мы все дерём, как течную дворовую суку, а между тем, её никогда не было с нами, — вдруг заметил Франсуа, становясь перед Екатериной и поглаживая её рассыпавшиеся по столу рыжие волосы и светлую, с аристократичным мягким изгибом спину.
— Карл, кажется, вы слишком плохо стараетесь — ваш брат ждёт непозволительно долго, даже научился язвить, — надтреснуто рассмеялась королева-мать, извернувшись и хватая младшего сына за руку, пока разъерённый король задвигался в ней раза в два быстрее и натянул волосы ещё сильнее. Редко она позволяла сыновьям грубость, но сегодня в Екатерине проснулось воинственное итальянское настроение.
— Давай. Заставь её, — низким голосом приказал Карл брату, и тот послушался, сбросив её ладонь, а потом направляя себе под одежду.
Королева-мать не стала спорить, двигая пальцами как нужно, давно привычно и умело. В ушах у неё стучало удовольствие и ещё не наступившее физически удовлетворение — какая там Марго, не место ей здесь, как не место и в сердце младшего брата. Вот уж точно опасное и больное чувство, которым, впрочем, Екатерина тоже умела пользоваться. Она, только она сама, всегда и во всём.
— Ах! — как-то нелепо вскрикнула Екатерина, с несвойственной ей откровенностью, когда Карл дёрнул её на себя особенно сильно, вцепившись в бедра до синяков, и замер следом, шумно дыша. В лучшие времена он мог не отпускать её едва ли не часами, а сейчас, казалось, прислушался к обидному замечанию о Франсуа. Вечная мания доказать матери, как сильно она не права.
Королева-мать тяжело вздохнула, остановив собственную руку под одеждой младшего сына, и он сам отпрянул от неё, спеша занять место, только что освобожденное Карлом.
— Всё внутри семьи, — пробормотал Франсуа, переворачивая Екатерину на спину. Они с братом всегда всё делали наоборот — если один вставал, другой садился, один кидал её на кровать, другой тащил на пол, один нежничал, другой гневался. Королеве-матери было забавно и любопытно наблюдать за потугами сыновей, ведь в них сильнее всего проявлялось их сходство и ненавистное обоим родство. Только Анжуйский никогда не сомневался в себе и не играл такие спектакли, чем вызывал у неё безоговорочное восхищение. И все же Екатерина бы солгала, если бы сказала, что получала удовольствие только с ним.
— Франсуа, — она протянула сыну руку, побуждая скорее продолжить. В день, подобный этому, Екатерина избавлялась от всякого кокетства и любой манерности, оставив соблазнительность своим придворным дамам. Не по возрасту и положению ей виделось кривляться с сыновьями. Тем более они и без того прекрасно её понимали.
— Смерть Христова, — прошептал Франсуа, протискиваясь в неё и берясь за округлую и знакомую ему с младенчества грудь.
— Вот-вот, братец, — Карл отсалютовал ему бокалом, возвращаясь в свое кресло. Екатерина посмотрела на него с ухмылкой и обхватила ладонь Франсуа на левой груди. Ноги королевы-матери с готовностью сильно и тесно сомкнулись вокруг бедер одного сына, вызывая уже не такую бурную ревность другого.
«Такой ли это грех?» — думалось Екатерине, пока Франсуа, толкаясь размеренно и глубоко, пытался её головой снести все письменные принадлежности на столе. Она всегда оставалась верной семейству Валуа и собственным сыновьям. Разве кто-то мог с ней поспорить? Разве хуже её странная больная любовь извращенного желания Карла вспарывать животных и измазываться их кровью? Хуже любви Франсуа к родной сестре? Или страсти Генриха к женским тряпкам?
«Нет», — говорило Екатерине её жестокое и холодное сердце. Только с ней они вели себя по-королевски, бросали свои тряпки, животных и Марго, вспоминали, кто они есть. И она тоже. Вспоминала, что она мать им всем. Так было с тех пор, как она овдовела, а они повзрослели. И никому никогда больше не принадлежали по-настоящему её душа и тело.
Она задвигалась навстречу сыну, крепче сжав его тонкие украшенные перстнями пальцы. Тяжёлые юбки мешали им обоим, голая спина Екатерины тёрлась о поверхность стола, волосы больно зажало её же затылком, но все это уже не имело никакого значения.
— Франсуа, — протянула королева-мать с давно забытым итальянским акцентом, и он склонился к ней на мгновение, горячо и страстно поцеловал в тонкие губы, притиснулся ближе, так, что не вздохнуть, принялся вскидывать бедра часто и коротко — как она любила и как быстрее всего доходила до всех мыслимимых и немыслимых пределов.
Она далеко не всегда кричала и закатывала глаза в исступлении — и сейчас лишь высоко и коротко застонала, принимая сына в свои объятия и сжимая в себе быстро и часто, пока он шумно и протяжно не выдохнул ей в ухо.
— Будь я проклят, — снова не удержал ругательства Франсуа, и это говорило о его крайнем удовольствии так же верно, как тихий, почти девичий стон о высшем экстазе королевы-матери.
— Браво! — похвалил их Карл, укрепивший своё благостное ещё после ночной прогулки с Наваррским настроение и под яркое зрелище приговаривавший уже второй бокал вина.
По все той же давней традиции, приведя в порядок собственную одежду, Франсуа помог матери натянуть и застегнуть платье, кое-как уложить волосы и накрыть их вуалью. Совсем скоро ничего не напоминало о редких и от того ещё более любимых развлечениях семейства Валуа.
— А поясок, сын мой, оставьте себе, — с безупречной улыбкой напомнила Екатерина, когда Франсуа попытался по забывчивости протянуть ей отброшенный в сторону шелковый пояс.
— Да, вы знаете, матушка, я чувствую, как моя решимость разделаться с Ла Молем и именно этим поясом существенно укрепилась, — Карл театрально взмахнул руками, расплескивая вино и радуясь жизни. — Вы меня убедили.
В ближайшие пару дней он будет сплошным очарованием и самым милосердным из всех королей.
И не он один находил повод для счастья.
Королева-мать уже предвкушала грядущее убийство и размолвку Маргариты с Наваррским. Теперь точно переживать нечего. Все устроилось окончательно. Весьма королевская месть с точным прицелом на будущее.
— Франсуа, — снова обратилась Екатерина к младшему сыну, задумчиво вертевшему пояс в руках, — поручаю вам держать его до конца. Вы показали нам, что прекрасно умеете им пользоваться — ваш брат, как и всегда, оказался прав, — её рука задержалась на мгновение на плече герцога. Знак одобрения и поощрения, которым она нечасто награждала Алансона.
Моральное и физическое удовлетворение разлилось по телу королевы-матери, сделав на редкость благодушной. Карл мог радоваться дружбе с Наваррским и тем, как удачно спас его прошлой ночью, но никогда этой странной привязанности не затмить той близости, которая бывает только между матерью и сыновьями. Особенно между мудрой матерью и вспыльчивыми сыновьями.
— Так этот поясок... — наконец заговорил герцог Алансонский, полностью осознав миссию, возложенную на него королём и матерью.
— ... и наказание и тайна, — торжествующе сказала Екатерина. — Но не мешало бы впутать в это дело и Генриха, — прибавила она и вышла.
Однажды, крутилась у неё в голове приятная мысль, однажды такой же поясок окажется на шее самого Генриха Наваррского, и его смерти она порадуется куда больше и искреннее, чем кончине какого-то Ла Моля. Это так же верно, как то, что сегодняшняя семейная встреча состоится снова, и уже в полном составе. Рано или поздно — все они связаны навеки.