Белые птицы

и по тебе моя душа поет и плачет поровну

Черт возьми, кажется, им нужно меньше пить. Виски напополам с вином хлещут по венам заместо крови, в ушах одновременно звенит и шипит электронными помехами, но трезветь категорически лень, да и вообще, в чем тогда смысл этого всего? Прохладный лондонский воздух прогоняет хмель, но не слишком, и Кроули смеется на тон выше, чем обычно, когда чувствует, как Азирафаэль обхватывает руками его поясницу, отчаянно пытаясь удержаться на ногах. Ангел пьянеет медленнее, зато пьет больше, и сейчас он, может быть, лишь чуточку трезвее демона, и Кроули улыбается против воли, когда видит его шальную улыбку и стиснутые на дорогущей ткани черного пиджака пальцы. Если бы Кроули докладывал вниз каждый раз, как ему удавалось напоить ангела до бессовестно свинского состояния, его бы уже давно повысили до Короля ада и выдали свой собственный трон. Кроули опасается такого поворота, поэтому не докладывает. — В книжный, ангел? — спрашивает демон скорее риторически, потому что, ну блин, а куда еще? Триста лет продолжали попойки в книжном, и еще триста будут… — Не-а. Р-ремонт, — выдыхает Азирафаэль Кроули куда-то в шею. — Забыл? Кроули лишь раздраженно закатывает глаза. Забудешь тут, конечно. Все-таки ремонт сам по себе как явление был лучшей адской идеей на Земле — что еще вносит в размеренные людские жизни столько ажиотажа, ругани и вражды? Только вот намекая Каину, что его хибара выглядит как-то… обветшало, Кроули и не догадывался, что однажды это сможет так подло ему аукнуться. Книжный магазин Азирафаэля тоже… обветшал, и однажды, когда приличный кусок штукатурки свалился ангелу прямо в его пятичасовой чай, Азирафаэль решился затеять ремонт. После истории с апокалипсисом он не рисковал слишком часто использовать свои ангельские силы, а нанимать смертных по понятным причинам вроде их склонности к воровству и наличия в магазине сотни-другой сверхценных тысячелетних фолиантов, Азирафаэль не решался, поэтому ремонт решено было проводить… собственными силами. Выглядело это поистине жалко: ангел, который за шесть тысяч лет ничего тяжелее книги в руках не держал, собственноручно отскребал с потолка и стен толстые слои штукатурки, разводил в огромном тазу шпаклевку, водил шпателем по стенам с таким усердием, что демон, взявший за правило появляться хоть раз в неделю, чтобы посмотреть этот цирк, едва сдерживался от того, чтобы рассмеяться в голос. Или не сдерживался, когда как. Сам он вмешиваться в это безобразие не спешил — в Аду и так до сих пор ломают голову над тем, как бы предателя в порошок стереть, и лишнее доброе дело его шаткой репутации уж точно ни к чему. К тому же Азирафаэль в широком джинсовом комбинезоне, заляпанный чем-то белым и розовым, выглядел настолько сногсшибательно мило, что у Кроули язык не поворачивался предложить свою помощь. Если ангела это и напрягало, он этого никак не показывал, лишь изредка бросал на демона особенно раздраженные взгляды в те моменты, когда Кроули веселился уж слишком явно. Так что всю прошедшую неделю Кроули провел, разрываемый напополам двумя равноценными желаниями. С одной стороны, глядя на тихо матерящегося ангела, изо всех сил старающегося не свалиться с шаткой деревянной стремянки, демону отчаянно хотелось забить на принципы и просто щелкнуть пальцами, избавляя Азирафаэля от опасности свалиться с трехметровой высоты и развоплотиться. С другой же в те моменты, когда ангел, наконец, закончив свои акробатические этюды, спускался вниз и падал, уставший и невыразимо гордый, на соседнее кресло, Кроули приходилось вцепляться пальцами в подлокотники своего, чтобы не позволить себе сорваться, броситься на ангельские колени и предметно доказать изумительность того факта, что Азирафаэль даже такой — потный, грязный и самодовольный, — сводит демона с ума. Ни того, ни другого Кроули сделать не мог, так что все, что ему оставалось — это сидеть в пустом без сотни книжных шкафов магазине и молиться всем, кто мог бы его услышать, чтобы этот чертов ремонт поскорее закончился. А Азирафаэль тем временем только добрался до финишной шпаклевки. — Да, ремонт, — мрачно констатирует Кроули, полагая, что ему все же стоит немного протрезветь, чтобы соображать чуть получше. — Ну… тогда, может, ко мне? — спрашивает он, ощущая, что что-то внутри него противится этой мысли, но захмелевший мозг не может найти ни одной причины, почему бы и не да. Азирафаэль пару раз хихикает, а затем встречается взглядом с демоном и едва не падает в лужу в приступе хохота. Кроули смотрит на него скептически, потому что, ну серьезно, и как этот ангелок до сих пор не пал, он же испорчен еще больше, чем он сам, но улыбается в ответ. — П-прости, — отсмеявшись, выдавливает Азирафаэль. — К тебе. Звучит… соблазнительно. И снова складывается пополам от смеха. ** До квартиры Кроули они добираются, как ни странно, без приключений, если закрыть глаза на эпизод с тем пекинесом и ни в чем не повинной клумбой. Кроули впихивает Азирафаэля в темный коридор и щелчком пальцев включает свет, ощущая себя непростительно протрезвевшим и капельку смущенным. Как-то так сложилось за все годы их знакомства, что в многочисленные дома демона нога ангела не ступала ни разу, и теперь, когда Азирафаэль стоит, держась за стену, и хмурится, оглядывая пустынный серый коридор, это ощущается… неуместно. Где-то в подсознании Кроули бьется мысль, что пускать ангела домой это плохая, плохая идея, но он все еще не помнит почему. — Ах, дорогой мой, — тянет Азирафаэль, оборачиваясь на демона с сочувствием. Пьяным сочувствием. — Ничего удивительного, что у тебя такой отвратительный характер. Это все выглядит ужасно одиноко. Кроули приподнимает разом обе брови. — Это все выглядит так, как будто кому-то пора трезветь, — возмущенно фыркает он и проходит мимо Азирафаэля на кухню за вином. Ангел идет следом — Кроули не нужно оборачиваться, чтобы понять это, потому что Азирафаэль не затыкается ни на минуту, без лишней вежливости и скромности комментируя все, что видит, щедро снабжая свои замечания оборотами вроде «дорогой мой» и «по моему скромному мнению». Кроули лишь закатывает глаза и смеется: чего еще ожидать от того, у кого на шее повязан галстук-бабочка? Да у ангела от одного слова «модерн» отек Квинке случится, откуда бы тут взяться вкусу и элементарному умению оценить прекрасное? Кроули наполняет бокалы сладким розовым вином и вручает один Азирафаэлю. Свой осушает в два глотка — он слишком трезв для всего этого, честное слово. — Это… очень странно, — замечает ангел, пялясь на вынесенный в середину кухни островок с плитой. — Это передовой дизайн, — возмущается Кроули. — Нет, я… Про то, что у тебя вообще есть плита. Ты хоть раз ее разжигал? — Эээ… — задумчиво тянет демон. — Ну… Нет? Просмеявшись, они замирают на мгновение, и Кроули машет рукой в сторону двери: — Подожди меня в гостиной, второй поворот направо. Недавно гонял в Италию, захватил пару пачек прошутто — достану и догоню тебя. — Это звучит почти так же хорошо, как… — бормочет ангел себе под нос, послушно покачиваясь к выходу из кухни, и остаток фразы не под силу разобрать даже чуткому демонскому уху. Кроули провожает его взглядом и поворачивается к холодильнику, распахивает разом обе дверцы. Кое-что из содержимого лежит тут уже не первый год, но капелька демонического чуда позволяет продуктам оставаться свежими даже тогда, когда сроки их годности отчаянно машут ручками из прошлого столетия. Что ж, помимо прошутто можно захватить с собой еще и козий сыр, привезенный из Парижа в 1793м. И финики — Азирафаэль обожает финики еще со времен той заварушки в ночь рождения Иешуа. Тогда было душно. Ну вот, совсем ничего страшного, убеждает себя Кроули, лениво раскидывая ломтики сыра по тарелке. Азирафаэль у него дома уже десять минут и пока ничего, кроме эго демона, разумеется, не пострадало. Почему же так саднит где-то внутри неприятным предчу… Блядь! Кроули швыряет на тарелку всю головку сыра целиком и вылетает из кухни. Как можно быть таким кретином, как можно было забыть? Он оказывается в гостиной спустя пару мучительно долгих секунд. В совершенно пустой гостиной. Выругавшись, Кроули выскакивает обратно в коридор и озирается, заранее зная, где найдет ангела. И, конечно же, Азирафаэль стоит в спальне напротив и упирается взглядом прямо в огромное белоснежное перо на прикроватной тумбочке. — Что ты здесь делаешь? — шипит Кроули, отчаянно борясь с желанием зажмуриться и сделать вид, что ничего не происходит. Черт, черт, черт, черт. — Второй поворот направо, направо! — Это… — начинает Азирафаэль, бросая на Кроули быстрый взгляд и снова поворачиваясь к перу. — Это… — Гостиная, ангел, — со стоном напоминает демон, но Азирафаэль не обращает на него ровным счетом никакого внимания. — Чье это, Кроули? Это риторический вопрос, разумеется. Нет ни одного шанса, что ангел не узнает ослепительно чистое, сияющее эфиром, перо. Не существует — и не существовало — на земле птицы, от которой бы так разило благодатью, как от этого пера. — Оно… — шестеренки в мозгу демона крутятся с такой скоростью, что скоро, кажется, пойдет дым. — Оно мое. — Твое? — с сомнением переспрашивает Азирафаэль. — Да! Выпало прежде, чем остальные почернели, — тараторит Кроули, пытаясь незаметно оттеснить ангела обратно в коридор. — Оставил на память вот, знаешь, как напоминание о небесах, все дела… — Кроули, — мягко перебивает его Азирафаэль, опуская раскрытую ладонь ему на грудь, и голос демона предательски сбивается. Кажется, сейчас они оба впервые в жизни протрезвели без какого-либо божественного или адского чуда. — Чье это перо? Как это дьявольски смешно — носить в себе тайну шесть тысячелетий и умудриться испортить все в один вечер. Не то, чтобы Кроули всерьез верил, что ему удастся хранить секрет вечность, но бывают моменты, к которым ты никогда не будешь по-настоящему готов. Для людей это смерть, для Кроули — вопрос в голубых ангельских глазах. Это ничего не меняет, говорит себе Кроули, сглатывая вязкую кисловатую от вина слюну. То, что между ними есть, то, что они собирали по частям, как мозаику, все шесть тысяч лет — оно уже существует, и оно обоюдно. Ни к чему навешивать на это ярлыки. Слова портят все, они пугают, они способны стереть в порошок шесть тысяч лет существования. Он не имеет морального права хранить в своей спальне перо друга, зато перо возлюбленного… Почему он может назвать своим другом того, с кем был готов разделить смерть и за кого был готов отдать жизнь, но стоит прозвучать словам о любви… Дело ведь не в пошлом плоском значении, какое отделяет эти человеческие понятия. Это не то, чего он хочет, к чему стремится. Ему не так важно тело ангела — можно подумать, он бы был способен испытывать иные чувства, смени Азирафаэль сосуд. Дело было не в этом, но как донести эту мысль до ангела? Азирафаэль ангел не только из-за цвета крыльев. Он ангел везде — снаружи, внутри, в своих порой ужасающе неблагочестивых мыслях, в своих поступках. Достаточно ли в нем человеческого, чтобы не испугаться подмены терминов? Как объяснить ему, что они уже возлюбленные, пусть об этом и не говорится вслух? Как доказать ему, что два бессмертных существа, запертых на крохотной планетке на шесть тысяч лет, не имеют ни одного шанса остаться друг другу никем? Ангелам нельзя дружить с демонами, но они оба чихать на это хотели. Ангелам нельзя любить демонов, и это табу, вообще, вот совсем. Достаточно ли в Азирафаэле дьявольского, чтобы простить Кроули за это? — Чье это перо, Кроули? — снова спрашивает ангел, легко поднимая руку и убирая упавшую демону на лицо прядку. — Твое. Голос звучит хрипло. Кроули давится гласными. У них все еще есть шанс выйти из ситуации с наименьшими потерями. Азирафаэль может закрыть глаза на полнейшее отсутствие других безделушек в пустой бесцветной квартире, списать все на неожиданную демонскую сентиментальность, подшучивать над ним до скончания времён. Кроули может сказать, что хотел его сжечь тут пару веков назад и ни разу не заходил с тех пор в спальню, может оправдаться глупой шуткой, перепрятать перо во избежание еще одного эксцесса. Мы все еще можем остаться там, где есть, Азирафаэль. Но я этого не хочу, Кроули. Демон прикрывает янтарные глаза, когда ангел встает на цыпочки.