Сказка на ночь

Новая пиццерия была видна отсюда, как на ладони. Теряясь в сумерках, о её существовании можно было догадаться только по неоновой вывеске на входе, где уже какой час парковались автомобили из разных уголков города. Даже отсюда можно было услышать, как громко и ворчливо фырчат разгорячённые двигатели, и как шумная толпа детишек смеясь заходит в новое заведение. Детишки…. Уильям невольно вытянулся, стараясь хоть немного разглядеть в сумерках лица этого маленького народца. Конечно, с одной рукой это было достаточно проблематично, но удавалось. Всё-таки, отсюда его никто не увидит – сумерки уже перерастают в ночь, да и никого не волнует здесь такая городская достопримечательность, как заброшенный дом. Насколько Афтон мог понять, его вполне могли взять в ближайшие годы под снос, а там о нём и забыть. Но пока он стоял здесь, это место стало отличным пристанищем для отвода глаз. Временный дом, где он может укрыться от людских взглядов, и хоть немного передохнуть. Да, именно передохнуть – разум уже давно молил его остановиться, и перестать бежать в погоне за нерешёнными загадками. А особенно за свободой: не была она такой, как он её представлял. Совсем не такой, какую он лелеял в своём мёртвом разуме, просиживая дни в этом осточертевшем ему аттракционе. Тогда он служил ему хоть каким-то временным пристанищем, а не тюрьмой, как ему казалось. Нет, конечно, нет. Сейчас, когда он достаточно прошел по этому городку, самой желанной свободой было освобождение. То освобождение, которое он точно не заслужил после того, что натворил. Ведь, что на этот счёт говорила сама Шарлотта в образе куклы-марионетки? Что говорила его первая жертва, издевательски смотря на него белыми точками глазниц, преследуя его по всему аттракциону? «Будешь мучиться в этом костюме вечно за все свои грехи», не так ли это? Уильям невольно прокрутил у себя в голове эту фразу – она говорила её ему все эти годы, казалось бы, потешаясь. Хотя, она была права: он теперь, точно, был жалок. Не ему из себя было строить героя перед ней, когда он настолько сильно опустился. Особенно сейчас, когда так «пролетел» со своей названной свободой. Именно, что пролетел. Ведь свободой для него уже давно не является, так называемый, выход из четырёх стен, или же свобода по правам. Это была свобода из этого костюма, обрести покой, в конце концов просто умереть. Последнее стало за долгие годы таким желанным, и при этом таким далёким. Ему точно не удастся никогда покинуть этот жалкий мир, оставаясь здесь и дальше. Афтон невольно вздохнул, стараясь как можно аккуратней отойти от мутного окна, хватаясь единственной рукой за стену шаткого дома. Да, даже его левую руку это время не пощадило, эта дурацкая свобода, этот огонь в аттракционе. Проклятье. Как же всё-таки жизнь склоняется каждый раз против него, словно бы на потеху Шарлотте и этим ушедшим детишкам. Конечно, почему бы и нет? Им ведь нужно до конца насладиться местью. - Папочка… Уильям невольно вздрагивает, отчего рука чуть не соскальзывает со стены. С его последней опоры, о которую он ещё может подержаться обгорелой костлявой рукой, и хоть немного облегчить себе неудобства. Каким же он всё-таки стал жалким. Он медленно скосил глаза в дальний угол комнаты. Ах, да, конечно. Он должен был понять уже давным-давно, что не один здесь, и что со своими мыслями нужно быть поосторожней. А что поделать, если за долгие годы заточения ты научился много размышлять? Притом Уильям чувствовал, что сейчас вновь придётся заняться этим. А заодно попробовать вспомнить что-нибудь из практики прошлого. Только вот, здесь уже были огромные пробелы. Он даже, в какие-то моменты, не мог вспомнить, как выглядел раньше, сколько ему было лет, да и вообще свою жизнь. Что уж тогда говорить о какой-то практике? Нечего, именно так и есть. Но он попытается. Попытается ради семьи. Ради Элизабет, ради Майка. Ради, в конце концов, самого себя. Он просто должен что-то сделать сейчас, пока не поздно. Пока он ещё в состоянии трезво думать. Уильям вгляделся в темноту комнаты. - Папочка?... В самом дальнем углу ярким роботизированным светом вспыхнули зеленые круглые глаза. Даже и не вглядываясь в них Афтон видел, как вместе с ними в сумерках вырисовывалось белое металлическое лицо с подвижными пластинами, и как они начинают двигаться, будто живые, стараясь подстроиться под новую эмоцию хозяйки. Только Уильям знал, что таким образом ничего не выйдет – маска может двигаться, но передавать эмоции, как и любая машина, не способна. Робот – не человек. Маска – не подвижное лицо с мимикой. Но он всё равно понял, что случилось. Стараясь как можно быстрее подобраться по деревянному полу к углу, Афтон прошёл по комнате. Без руки сейчас не так тяжело это делать, если не бежать… - Что такое, Элизабет? Что случилось? Роботизированные глаза медленно скользят по нему взглядом, будто бы и не видя должным образом – они неживые, как и вся маска с лицевыми пластинами эмоций. Она робот. Можно только догадываться. Можно только попробовать достучаться до запертой души. Попробовать узнать, то, что следует. Ей ведь тоже трудно разговаривать, как и ему самому; его железки в горле хоть и выгорели после пожара, но многие слова говорить не получалось до сих пор. А она просто пойманная в аниматронике. - Папочка… - Лиззи, заточённая в Бейби, попыталась приподняться, отчаянно громыхая железяками корпуса. Ей тоже было трудно это сделать. Уильям был с ней, можно сказать, в равном счёте – правую её руку заменила огромная клешня, а не обычная роботизированная. Как раз ею она и попыталась сейчас дотянуться до отца, хоть и всё ещё безрезультатно. Сложно управлять механическим телом, когда ты бесплотная душа. - Элизабет, я тут, всё в порядке. Что стряслось? Афтон чувствует, что невольно начинает беспокоиться. Да, такое давно забытое чувство, подвластное далеко не каждому человеку. Но он уже давно не человек. Можно ли тогда вообще сказать, что он волнуется сейчас? Уильям не знает, и не хочет знать. Главное успокоить дочку, просто дать её душе успокоиться до следующего утра. Утром они что-нибудь обязательно придумают. Можно ещё к делу и Фредди, эту кучу проводов, подключить, хоть от него кроме глупого смеха ничего не добьешься…. - Мне кошмар приснился. Мне страшно, папочка… Сны…. А разве они снятся запертым душам? Ведь они не способны плакать, находясь внутри этих роботов. Они не способны выражать эмоции. Они не способны совершать самые простые вещи, которые только подвластны человеку, и которые каждый человек не ценит в себе, опираясь на других. Знал бы хоть кто-то, каково это чувствовать, но не уметь выражать…. Уильям невольно осознаёт, как он начинает внутренне дрожать. Он тоже заперт здесь. И он тоже не умеет выражать свои чувства. Получается только если напрячь все поднакопившиеся силы, и попытаться. Попытаться, как сейчас: - Это всё лишь сон, милая, ты не должна его бояться. – Афтон изо всех сил старается поменять голос и быть ласковее. Голосовые связки не дают ему это сделать так просто: привычная боль возвращается, хоть и почти неощутимо. Надо поторопиться: - Элизабет, успокойся, всё будет хорошо. Я верю в это. Правда, я верю. Верит? Ни во что он давно не верит, только вспоминает, и пытается поверить, хоть и безрезультатно. Просто старается для дочки. Старается не дать уже давно потерянной душе заблудиться ещё больше. А способен ли он это сделать? Он и не знает. Просто пора покончить. Пора успокоиться должным образом, но это до сих пор невозможно. Невозможно даже для Лиззи. Она же ребёнок, совсем как те, которых он тогда убил! Если бы только ему дали возможность её освободить, он бы даже и не раздумывал…. - Расскажи сказку, папочка… Уильям вздрагивает всем своим механическим телом. Сказку? Элизабет, даже будучи бесплотной душой, ещё помнит, что это вообще такое? Афтон невольно качает головой, стараясь хоть немного упорядочить мысли. В тот миг они все направлены в одно-единственное русло, хоть и он не пытается тогда это сообразить. Он просто старается выдавить из своего разодранного горла хоть какой-то ответ, что заставит дочку вновь уйти на покой. Но не будет же он рассказывать сказки, совсем как когда-то человеком! Да и не помнит он ничего. Он даже простую Белоснежку, или ту же Золушку с трудом может сейчас вспомнить. А нужна ли она Лиззи сейчас? Он и не знает. Тихо, стараясь не нарушить тишину, Афтон медленно подошёл к самому углу. Он пытается подсесть к дочке, медленно подгибая роботизированные ноги под собой: если делать это небыстро, то рука и тут не понадобится. Правда вот, правой он всё равно опирается для удобства, медленно оседая на пол рядом с Элизабет: так было проще. Как же всё-таки сложно существовать без второй руки…. Проклятый костюм! С улицы доносится еле уловимая мелодия, такая спокойная и знакомая, а в стенах домика слышится тихая сказка, тщетно вспоминаемая Афтоном из далёкого прошлого. Очень и очень далёкого, практически неосязаемого для него самого. - Давным-давно в одном королевстве…. – Уильям сам не замечает, как из его игрушечного рта аниматроника вырываются подобные слова. Он же ведь не давал себе самому никакой гарантии, не то, что Лиззи. Да и что он может рассказать из сказки, которую уже давно не помнит? Одно-единственное предложение Элизабет, явно, разочарует. Афтон в этом не сомневается, легонько перестукивая костяшками пальцев по дощатому полу – так лучше думалось. Уильям хрипло вздыхает, стараясь не обращать внимания на своё разодранное горло, а потом продолжает: - … в одном королевстве жила-была принцесса. Она была самой красивой на свете, и никто не мог… - Нет, папочка, нет! Казалось, неощутимый голосок Элизабет разрывает тишину, заставляя Уильяма замолкнуть от неожиданности. Он невольно вздрагивает, краем глаза замечая, что неживое роботическое лицо вновь начинает двигаться, стараясь подстроиться под новую эмоцию. Доченька тщетно старается овладеть собой в прямом смысле этого слова, и вновь что-то сказать, но из механического рта вырываются только непонятные слуху помехи. Тело слишком старое, но душа так молода…. Афтон, стараясь быть как можно тише, с лязгом повернулся в её сторону. Он смутно догадывается, что будет дальше, но до сих пор не верит по-настоящему. Это слишком сильно, чтоб быть правдой. - Что такое, Лиззи? - Папочка, не рассказывай эту, пожалуйста. Расскажи новую, которую знаешь только ты. Расскажи мне сказку, которую я ещё не слышала! О, как же это на неё похоже. В её привычках было задавать такие задания. Будучи маленькой девочкой из их семьи, она только и делала, что задавала всякие вопросы, заказывала интересующие её сказки и такие любимые ей игры с братьями. Уильям удивлён тому, что доченька, даже спустя столько времени, оставила в себе эти неподражаемые черты характера, совсем как у человека, каким была очень давно. Даже она, а не он, сумела сохранить саму себя. Сумела, не смотря на все невзгоды, остаться душой той маленькой златовласой девочки. Той капризной дочки, но такой необычной со своим неподражаемым оптимизмом. Даже он не смог сохранить в себе человека должным образом, а она смогла…. Она не боится, как он, настоящего. Она сильна. Неподражаемо сильна. Долгие секунды Уильям даже и не знает, что рассказывать теперь. Он не понимает, и только лишь смутно догадывается, что на этот раз она хочет от него услышать, и что теперь даст ей успокоиться до следующего утра. Ведь именно, что успокоиться: роботы не умеют спать, как люди. Не могут, даже если внутри них заточена настоящая душа человека. Он-то это знает. Да, он знает. Но рассказывать сказку всё равно надо, даже если и остаётся только догадываться, что Лиззи хочет на этот раз. Наверно поэтому он и начинает в ту секунду импровизировать, тщетно стараясь размышлять в полной мере своим мёртвым разумом. - Давным-давно… в одном маленьком городке – Уильям замолкает на какую-то секунду, стараясь подобрать следующее слово. Он не знает, о чём сейчас рассказывает. Он только чувствует на себе заинтересованный взгляд зелёных роботических глаз. По крайней мере, старающихся подстроиться под эту эмоцию. Она всё ещё робот. Она душа, заточённая в роботе. Уильям, стараясь не затягивать паузу, продолжает сказку. Он не знает, о чём она, но смутно догадывается: разум нашёптывает ему воспоминаниями. - Давным-давно… в одном маленьком городке жила-была девочка. Она была маленькой и очень весёлой… - А семья у неё была?... – Элизабет со скрежетом поворачивает голову в сторону рассказчика, и Уильям невольно оглядывается. Она слушает его. Ей нравится. Если бы только он мог улыбнуться… Афтон жалеет на какой-то миг, что он не способен выразить облегчение, охватившее его в тот миг. Наверно из-за этого, чтобы отбросить эту мысль, он и продолжает дальше, вглядываясь куда-то в сумрак комнаты. С улицы всё ещё доносится знакомая мелодия. - Конечно, что ты. У неё была большая дружная семья: братья, мама с папой…. Она очень любила их, и души не чаяла. Она каждый день играла с ними во всякие игры, смотрела с ними мультики…. И… Все слова в мгновенье застревают в горле. Уильям невольно злится в тот миг на себя, и потому замолкает. Сказка обрывается, и он начинает вздрагивать всем своим механическим телом. Прошлое вновь возвращается к нему, обернувшись острым клином в самое слабое место – куда-то очень глубоко. Похоже, люди так о сердце говорят. А есть ли оно у него? Он даже и не знает – трудно говорить об этом, когда ты уже давно мёртв. Когда твоё тело уже давно проткнуто, сгнило и, в конечно итоге, просто сожжено. Да, он действительно не знает этого. Но, почему же ему так больно это вспоминать, если у него давно нет сердца?... Он не знает. Даже эта сказка заставляет его дрожать. И притом, сильно. Именно поэтому на несколько секунд наступает тишина: Афтон не хочет пока рассказывать. - Папочка, что же было дальше? Уильям не задаётся в тот миг вопросом, поняла ли она, что с ним творится: нет нужды. Притом, он осознаёт, что это всё неважно. Не стоит её уцелевшую душу забивать ненужными знаниями. Пусть она будет считать, что всё в порядке, а он попробует продолжить сказку дальше. Он делал это и раньше. Он сделает это и сейчас. Главное успокоить. Главное дожить до завтрашнего утра. Он сможет. Сказка, вновь зазвучавшая в темноте, тихо и неощутимо отражается в стенах комнаты, кажется, еле ощутимым эхом. Она сливается в одну большую мелодию, становясь вместе с музыкой из окна одним целым. И Уильям невольно успокаивается сам, осознавая на какой-то короткий миг, что уже не боится об этом рассказывать. Это счастливые дни. Те дни, которые не стоит забывать, и стараться выкинуть из своей головы. Они всё ещё большая дружная семья, и ничто её больше не разрушит. Ничто. Он рассказывает дальше, что помнит. Что он не забыл за все эти годы, и знает только со своей стороны. Что помнит о самой Лиззи: - …Её папа часто катал семью за город, и они устраивали там пикники. Девочка очень любила мороженое, и потому мама часто брала его для дочки, а также для братьев. Они очень любили после пикника гулять по лугу, ловить сачком бабочек,… а вечером, когда наступали сумерки, старший брат любил рассказывать страшные истории, сидя у костра. - Ой! – Лиззи по-детски вздыхает, совсем как тогда. Именно также она вздрагивала, когда Майк рассказывал младшим эти самые истории. Даже это не поменялось в ней, словно бы она до сих пор является той малышкой. Уильям невольно вздыхает, жалея на какой-то миг, что не способен своей левой рукой дотянуться до дочки: насколько он помнил, её могло бы успокоить такое движение. Просто дать ей ещё раз понять, что она в безопасности, и всё будет хорошо. Но вторая рука до сих пор с ним. Афтон невольно пододвигается к дочке поближе, стараясь дотянуться уцелевшей рукой до её собственной. Лиззи замечает эти действия очень быстро, и старается ответить: рука медленно тянется к папе, душа внутри Бэйби старается вновь совладеть механическим телом. Ей до сих пор трудно. - Не волнуйся, Элизабет – теперь мы вместе, и я никогда тебя не отпущу. Он говорил эти же слова, когда был человеком. Он говорил их всем своим детям, когда они так же боялись. Погодите. Так же? Уильям невольно усмехается про себя: нет, они ещё не знали по-настоящему, что такое страх. Для них страхом была двойка в школе, порванная игрушка, но никак не это. Никак не смерть. Не заточение в механическом теле, нет. Уильям на короткий миг вздрагивает, понимая, что, может быть, его слова и не смогли в тот миг прозвучать ободряюще. Что они не смогли дать должного облегчения, а только дали возможность вспомнить его давние грехи прошлого. Ведь он тогда говорил эти слова тогда, когда уходил надолго из дома, оставляя детей одних почти на целый день. Как же он всё-таки опустился в этом плане…. Как же он себя ненавидит сейчас за это. Лиззи медленно сжимает папину руку, вновь окидывая стены зелёным светом круглых глаз. Афтон ощущает, как она немного дрожит, будто бы до сих пор боясь. А потом, она просто со скрежетом поворачивается к нему. Казалось, она не заметила папиного смятения. - А мы до сих пор вместе, папочка? - Конечно, милая. – Уильям отвечает, не задумываясь, стараясь заглушить возникшие мысли. Стараясь дать утихнуть сказанным ранее словам, которые ему кажутся теперь такими значимыми. Ведь, как говорится, на войне все средства хороши. Если есть способ – он воспользуется им, и постарается сделать всё. Вновь сказать, как сейчас: - Семья есть у каждого, и никто не отнимет её. Никто не даст ей рассыпаться, Лиззи. - Совсем как у нас?... – Элизабет тихонько вздрагивает, стараясь взглянуть на папу вновь. Механические пальцы сжимают его костлявую руку сильнее, отчего Уильям невольно пытается вырваться. Её старая детская привычка – он помнит это отлично. Это заставляет его вновь улыбнуться. Конечно, только внутренне, но не внешне: он мертвец. Он не способен выражать эмоции. Зато, он может ответить, даже если и не верит собственным словам: - Совсем как у нас, Лиззи, и даже больше. Наша история должна скоро закончиться, знай. Мы освободимся, доченька. Я обещаю, мы найдём и Майка. Уильям вглядывается в слабо освещенное окошко, откуда доносится музыка: – Я уверен, он совсем недалеко. Осталось только пробраться туда. И тогда мы сможем найти его, милая. Сможем наконец-то освободиться. Он медленно поворачивается к Элизабет, стараясь не потерять своего настроя. Странно, но он начинает верить сейчас даже себе самому. Как же на него это не похоже: разве он не перестал заниматься этим уже давным-давно? Вот, что делает одиночество с людьми. Даже с опустившимися. Но он не желает дать дочке даже и подумать об этом. Она должна понять, что всё в порядке. Должна этому верить, даже если он и сам не может. - Главное, Лиззи, ни за что не бойся. Мы всё преодолеем, моя маленькая мисс. - Конечно, я не боюсь! Ты будешь мной гордиться, папочка! – голосок Элизабет звучит неощутимо и тихо, но Уильям осознаёт каким-то шестым чувством, что она теперь спокойна. Что её душа теперь наконец-то перестала сейчас дрожать от страха, воспоминаний и ужаса. Что она теперь точно сможет прожить эту ночь. Что она теперь сможет пробыть здесь до завтрашнего утра – её вера ещё не утрачена, не то, что у него. А это самое главное. Афтон хотел уже было свободно вздохнуть от накатившего на него облегчения, но не смог: механическая Бейби прижалась к нему, стараясь свободной рукой с огромной клешнёй обнять его. Он пытается вырваться в первую секунду, оттолкнуть её жалким обрубком левой руки, но тут же понимает, что не способен. Элизабет внутри Бейби будет не рада этому – ей и так трудно было сделать столь отчаянное движение. Она не будет рада, если отец так просто оттолкнёт её от себя, дав ей возможность вновь ужаснуться. Он не должен этого допустить. Не сейчас, когда конец так близок. - Я люблю тебя, папочка. – Элизабет прижимается белой маской к его дырявому корпусу. Кажется, она дрожит. Уильям невольно пытается обхватить её в ответ, только бы дать успокоиться. Костлявая правая рука неумело гладит Бейби по металлическим прядям волос, по блестящим роботизированным плечам. Как давно он не был папой, которого могут попросить рассказать сказку, подать надежду, и просто дать возможность поверить в наилучший исход. Он уже давно перестал делать это, но воспоминания заставляли дать ему возможность опять научиться. Элизабет дала ему возможность. И он больше никогда её не упустит, как давным-давно. Не в этот раз, не в этот день. - Я тоже люблю тебя, Лиззи…. На улице звучит тихая музыка из новой пиццерии. На улице уже давно стемнело, и, казалось, застыло, опутанное сном. Вокруг стояли высокие многоэтажки, большие скверы с толстыми стволами деревьев. И только из одного маленького необжитого домика, скрытого от людских глаз чередой высотных зданий, доносится чей-то тихий роботизированный смех. Такой надрывный из-за сломанной голосовой коробки, но такой весёлый. Фредди, большая куча бесформенных проводов, вновь и вновь повторяет эти слова, не обращая внимания на то, что Афтон запретил ему шуметь. Он не может остановиться: - Одна большая дружная семья, хе-хе-хе! Вместе вновь, ха-ха-ха! Он смеётся и повторяет эти слова вновь и вновь, надрывно смеясь во всю свою роботизированную пасть. Смеясь, содрогаясь всем своим бесформенным телом, и вновь начиная по новой, словно в истерике. Но, его никто не пытается больше заткнуть, даже Уильям. Он просто устал этой «макаронине» напоминать, что они не одни. Да, они, действительно, теперь вместе. И вместе закончат эту историю. Им теперь ничто не сможет помешать. Дело теперь осталось за малым. Им уже давно пора. Пора на покой. Пора отдохнуть.