Все были искренне удивлены, когда увидели в скором времени ярко-белую розу, которая сияла в темных листьях английских роз. Многие были поражены, а Британия лишь приговаривал, что прямо сейчас же возьмет ножницы и срежет этот уродский цветок, который так и показывал, как же самый беспристрастный человек отдался какому-то идиоту с гитарой.
Часть 1
19 июня 2019 г. в 08:32
А он сидит и улыбается, иногда посмеивается, смотря на прекрасные английские кусты.
И наблюдает за тем, какие же ажурные тени от этих кустов, с жутким интересом, будто видя в нём красоту, которой никогда не видел, словно в неё есть что-то, что заставляет его замереть и через раз дышать. Видит, как эти кусты не шевелятся, хоть и дует легкий ветер, который касается непослушных рыжих волос, заставляя их двигаться в такте ветра.
Они настолько идеальны, но так холодны и непоколебимы, что на них не растут даже красивые белые розы, которые на самом деле должны. Все спрашивают у британца, интересуются вежливо, мол, «Почему же не растут? Может, он замерзли? Климат может быть весьма суров…»
Но они всё же продолжают расти, только без цветов. Они кажутся идеальными, над ними тратят несколько часов каждый день, делая с ними все возможное, чтобы они начали расцветать, чтобы было хоть что-то кроме аккуратных и словно одинаковых на подбор листьев и шипов, которые становились, казалось, всё больше с каждым днем, всё острее, что даже перчатки не помогают, и ты укалываешься сквозь них.
И говорят же вроде правильно, что-то с этими кустами не так, но их состояние идеально и выглядят они настолько идеально и непорочно, будто так и должно быть. И каждый знает, что эти кусты настоящие (можно увидеть это потому, что листочки появляются и кусты ежедневно стригут, если они в этом нуждаются), но не понимает то, откуда же такое явление, что у красивых кустов нет цветов.
У этих идеальных, как их обладатель, кустов. Таких же холодных, таких же непоколебимых, таких же галантных и воистину высочайших, как их обладатель. Словно они повторяют его во всех местах, будто эти же кусты — он сам, только в виде идеального растения, до которого даже страшно касаться кончиками пальцев, будто от прикосновения они завянут.
Перестанут быть такими восхитительными, такими идеальными, упадут наземь и сгниют, оставляя от себя лишь яркое, расплывчатое воспоминание, в котором единственное, что будет напоминать об утрате — их идеальность и отсутствие цветов. А они должны быть, должны быть, без них никуда, кажется, что они смогут испортить эту идеальность, которую они так долго росли в себе. Будто без этих цветов им будет лучше, они не ощущают себя одинокими, вновь и вновь покрываясь листьями и до жути острыми и длинными шипами.
Как будто они защищаются от чужих, не желая, чтобы к ним касались, чтобы они находились на этом месте без всего, всё ещё восхищая каждого, кто входит в сад. Своей ажурностью, своей восхитительностью, своей холодностью и своим королевским видом, заставляя многих почувствовать себя бесполезным мусором, жалким ничтожеством.
Но он все еще сидит и улыбается, вслушиваясь в серьезный разговор, который слышно из открытого окна. Приятный тембр Британии и невнятный голос других стран, которые пришли к нему, наверняка надев самую лучшую одежду — белая рубашка, серый жилет с галстуком, а также черные брюки. Ну, ещё и в руках находится идеально сложенный пополам пиджак такого же цвета, как и брюки. Даже смеяться охотно от того, как же все нарядились, чтобы получить что-то о Британии.
И когда всё затихает, когда можно услышать уставший вздох и невнятное бормотание на английском, когда слышны утихающие тяжелые шаги и хлопок двери в его кабинет — то можно насладиться этим мгновением тишины, который как никогда, кстати, успокаивает нервы британца, который уже устал от постоянных разговоров, желающий уже закончить этот день чтением книги в саду вместе с фарфоровой кружкой чая, в который сначала добавили молоко.
Единственное, что смогло оторвать от этой тихой идиллии английского аристократа — веселый перебор струн на гитаре, будто готовясь дать сольный концерт, о котором Британия даже не просил. И можно даже с улицы услышать раздражающий вздох, а после и недовольные шаги к окну, желая уже того, чтобы этот музыкант перестал ходить к нему под окно практически каждый день.
— Испания. — Серьезный тон, а после и легкий смешок от того, кого позвали и новый перебор струн, только в обратную сторону. — Что вы тут опять делаете? — Было сказано уже с уставшим вздохом от личности, который недовольно вылез через окно. — Я же сказал, н-е-т. Мне нужно это ещё раз повторить, чтобы вы поняли?
Но вместо полноценного ответа, британец получил легкую веселую улыбку, немного сощуренные глаза Испании, который вновь провел по струнам пальцами, только уже показывая какой-то веселый и ритмичный мотив, который резко закончился чистой нотой, которая прорезала тишину. И даже не стыдно, прямо совсем-совсем, нагло улыбается прямо в лицо, которое, в отличие от другого, которое крайне серьезное и со сдвинутыми бровями на переносице, продолжая разглядывать эту нахальную пташку с гитарой.
— И обещали сегодня дождь. Поэтому поводу советую хотя бы сегодня оставить меня и мои уши в покое. — Хмыкнув от того, что наглость испанца не уменьшилась не на один дюйм, а наоборот, стала ещё шире, Британия ушел от окна, желая заварить себе чая и заняться тем, что отложил на другие дни.
Но кажется, давать ему хоть что-то сделать как какой-то немыслимый и несуществующий бред для Испании, который сразу же проводит пальцами по струнам, начиная медленный и немного печальный мотив, заставляя Великобританию отчаянно и раздраженно вздыхать, отставляя молоко обратно на поднос.
Начинается.
Миллионы мелодий и песен, которые посвящал этот безнадежный романтик именно ему, опять проникают в голову и отвлекают от важных мыслей, а просто отогнать нет смысла — он вернется обратно и продолжит, до боли в пальцах и спине, ведь каменная стена была не очень удобна для того, чтобы играть на гитаре. Но почему-то продолжает и не жалуется, легко проводя по струнам и тонко улыбнувшись, получая от этого удовольствие.
И держит он свою гитару осторожно, с такой нежностью и заботой, что многие, кто имеют хоть какие-то чувства к Испании — сразу же сгорели от ревности с черной завистью. Проводит по струнам так ненавязчиво, так легко, словно его не волнует, какой же звук выйдет и что же услышит Великобритания — немного расслабленно, немного спокойно, на душе такая легкость и непривязанность к земной тверди, что можно услышать желание и мечты Испании, так еще и по совместительству и британца.
Хочется моря. Легкого, мягкого бриза, покачивающегося деревянного судна под ногами и неизвестную цель, к которой хочется стремиться. Цель известна только самой душе, и ты тянешься к этому, а после узнаешь, что это даже не цель, а ступень к заветному.
И вся эта нежность входит в эту единую гармонию с горячей страстью и любовью, которую дарит испанец. Даже те, кто на самом деле не имеют чувства к Испании, могут сгореть от ревности, ведь он никогда никому не играет, только если тому не захочется. Все хотят услышать приятный голос Испании, когда тот поёт, увидеть его горящую душу, когда тот словно невзначай проводит по струнам, создав новое в старом.
И хоть Британия и удостоился чести, это его невероятно раздражало.
Не хочет слушать эту гитару, не хочет видеть эту улыбку и касаться (хотя бы невзначай, случайно) чужой и раскрытой души, которая так и манит. Это не этично, это неправильно, нельзя касаться чего-то чужого, хоть тот и желает этого.
Либо же просто боится, что коснутся его души, которую он спрятал ото всех, сохраняя холод в душе и в голове.
И мог бы от этого избавиться, выгнать Испанию и сделать так, чтобы тот не смог появиться — даже мог бы переместить свой кабинет на второй или выше этаж, чтобы не слушать эти мотивы на гитаре, о которой ничего нельзя сказать, ведь это — низкое искусство. Это не скрипка и не фортепиано, чтобы сидеть в зале и наслаждаться, обсуждая ещё какие-то дела со своим коллегой или же знакомым.
И осуждать себя за поражение не может, пытаясь хоть как-то контролировать себя, но пальцы нервно сжимают документы, пока причина этого всё также нежно оглаживает стан своей гитары, кончиками пальцев невесомо касаясь струн и улыбаясь.
Издевается, пользуется, смеясь над чужими чувствами, заставляя волноваться, нервничать, ставит в неприятное положение — и чтобы его заметили и приняли, чтобы сдался тот, признал свою эмоциональную часть и с торжеством и добрым смехом Испания примет того.
И противиться нет смысла, потому что сдался он уже давно, но отступать не хочет, упрямство и чувство собственной гордости не позволяет, трудно контролировать себя и свои желания.
Но стул передвигается недовольно бурчащим Великобританией, а затем и также с гордостью (как ребенок, надувшись и с какой-то неприязнью к собственному поражению!) сел, закинув ногу на ногу, а руки скрестив на груди.
Музыка затихла и между двоими, как стена, встало неловкое молчание.
— Ну и чего затих? Продолжай, я слушаю. — Со смущением смотрит куда-то в сторону, закрывая этот самый румянец на щеках одной рукой, чтобы его не увидели.