Усталость

Он сражался снова и снова. Вновь опускал свой меч на головы противников, раз за разом лишая тех жизни. И с каждым боем враги становились все сильнее, все опаснее, все яростнее. Словно уровни в какой-то дурацкой детской игре. Он устал. Устал от вечных боев, бессонных ночей, когда в любую минуту может быть совершено нападение, устал от того груза ответственности, что тяжелым камнем лежал на его плечах. Пускай он и не показывал этого, но так и было. Возможно, сказывалось то, что за те несколько лет, что он был шинигами, он прошел столько тяжелых боев и побывал в стольких передрягах, сколько не всем даже опытным шинигами удавалось за всю их жизнь. Даже то время, что он проводил в Каракуре, не сражаясь с Готеем 13, зависимыми, арранкарами или Айзеном, он продолжал защищать своих друзей и семью, других жителей этого маленького и, на первый взгляд, вовсе не примечательного городка. Вскакивая посреди ночи с кровати, только услышав сигнал вызова, он мчался зачастую в другой конец города, чтобы уничтожить очередного пустого. Чтобы защитить. И он защищал. Это повышенное чувство ответственности за чужие жизни, которое у него появилось, когда он только обрел эти самые силы шинигами, эта готовность всегда вступить в бой, только бы с другими все было в порядке. Да, по-другому нельзя, но как же это, черт возьми, выматывает. Порой ему очень хотелось, чтобы это оказалось просто сном, таким ненавистным и любимым одновременно. Порой ему хотелось проснуться и, как обычно получив пинок от отца, пойти в школу, где смеяться вместе с друзьями, вспоминая очередную смешную школьную историю, и не нервничать, только почувствовав реацу пустого, вообще ничего об этом не знать, не видеть духов, забыть обо всем, просто-напросто выбросив из памяти. Наверное, это самый простой выход. Вот только теперь понимает, что ничего не забудется и не исчезнет, не канет в прошлое, а будет идти вместе с ним всю жизнь. И в глубине души он чувствовал, что ни за что бы не согласился лишиться этих воспоминаний, ни за какие коврижки. Слишком много всего пережито, слишком много моментов в памяти, как смешных и веселых, так и грустных. Однако усталость никуда не девается, более того, все больше и больше давит на сознание, которое даже во сне расслабиться не в состоянии. Но у него есть то, что заставляет перебороть эту усталость, вновь подняться с колен, ободряюще улыбаясь, чтобы не волновались его друзья. Говорить, что все хорошо, а эта рана па плече — просто пустяк для него. Но для чего все это? Почему это происходит раз за разом? Сколько еще будет длиться эта война? Ответа нет. Да и не будет, наверное. Но когда-нибудь все это закончится. Когда-нибудь он падет. Либо потеряет контроль над своим пустым, либо умрет от руки врага, не в силах больше сжимать клинок. А пока этого не случилось, ему остается только еще сильнее стиснуть меч в побелевших от напряжения пальцах и ринуться в атаку. Сколько крови на его руках? А на руках его друзей? Скольких же он убил за эти жалкие пару лет? Сколько раз был при смерти и выживал только лишь благодаря железной силе воли и клятве, которую он дал самому себе? Если он умрет, что станет с его близкими? Неизвестно, да и не хочет он этого знать. Те семнадцать долгих месяцев, когда у него не было сил шинигами, когда он не способен был даже видеть духов, помогли ему, так или иначе. Прошла усталость. Пусть не полностью, он не смог бы, даже если бы захотел, обрубить все концы, связывающие его и тот мир, который он неоднократно спасал. Что же, он будет считать эту передышку подарком судьбы и, снова бросаясь на врага, вспоминать, за что он борется, для чего ему дан этот дар. Ичиго Куросаки в очередной раз встанет, и, пошатываясь, но твердо смотря своему противнику в глаза, поднимет меч для следующего удара. Он не проиграет. Ни за что на свете он не сделает такого подарка своим врагам. А усталость загонит куда подальше. Она ему не помешает. Он победит.