Конкуренция

      Когда Адольф поднялся наверх, Ева уже не плакала. Она лежала на двуспальной кровати поверх мехового покрывала, и, уткнувшись лицом в ворох подушек, периодически вздрагивала всем телом. Но слез не было. В нерешительности он потоптался возле приоткрытой двери, повздыхал, как бы сообщая о себе, но персонального приглашения не последовало, и фюреру пришлось на свой страх и риск без спросу войти в комнату.       Ноль реакции. «Не прогоняет, и на том спасибо!» — Мысленно решил Адольф, осматриваясь по сторонам с таким растерянным видом, как будто впервые находился в спальне фройляйн Браун, и очень нервничал по этому поводу. В глаза ему бросилась разбитая ваза, в осколках которой валялся букет полевых цветов. Сегодня днем, во время совещания, он мельком видел из окна своего кабинета, как она несла эти цветы, возвращаясь с прогулки. А потом случилось непоправимое.       — Не трогай! — Воскликнула Ева, когда он наклонился, чтобы собрать осколки; на миг приподняла растрепанную голову и снова рухнула в подушки, прошептав с неимоверной усталостью в голосе: — Ты мог пораниться…       Даже поссорившись, они заботились друг о друге, как муж и жена, несмотря на пропасть разногласий между ними. Положив букет на прикроватную тумбочку, Адольф осторожно присел на край постели.       — Tschapperl…       Так на чешском диалекте обращаются к капризному ребенку. Забавное, трудно переводимое словечко. И отлично характеризует Еву, которая демонстративно отодвинулась, как только он погладил ее по голове.       Не. Трогай. Тяжелый вздох вырвался из груди Адольфа. Самое мучительное наказание, которое она могла придумать, — это запретить ему прикасаться к любимой женщине. Уж лучше бы устроила игру в молчанку! Но Ева знает наперечет его слабости; знает, как для него важен тактильный контакт. А еще она разговорчива по характеру. Без болтовни не выдержит и десяти минут.       — Что такое? Что с тобой случилось? Линге сказал, ты чем-то расстроена, — осторожно осведомился он еще до того, как заметил на постели свежий выпуск «Der Stern», раскрытый на страничке с модными новинками.       Может, это такой способ выпросить новую сумку или туфли от Ferragamo? Ну нет, попрошайничать с помощью слез не про нее! По его распоряжению рейхсляйтер Борман ежемесячно снабжает Еву крупной суммой денег. Если ей на что-то не хватает, она прямо об этом говорит.       Чтобы согнать на ком-то злость, Ева стала распекать ни в чем не повинного камердинера, дескать, этот Линге всюду сует свой нос, хотя его сто раз просили не беспокоить фюрера по пустякам, тем более в разгар рабочего дня! Используя возможность высказаться, она наговорила много обидных слов о прислуге в Бергхофе, а затем вдруг осознав несправедливость сказанного, — Адольф все это время слушал ее с невозмутимым видом — виновато опустила глаза.       — У меня лицо распухло от слез, и вообще я неважно себя чувствую. Уходи, ты не должен видеть меня такой…       — Эви, что случилось? — Он накрыл ее руку своей, и на этот раз женщина не выразила недовольства. Ладонь у него была теплая, по-мужски крепкая; ее широта вселяла ощущение надежности. Обеспокоенный взгляд также располагал к диалогу. Но Ева упорно молчала, поджав губы, и в конце концов его терпение иссякло.       — Ты ответишь или нет?       Отрицательный жест головой. Догадайся как-нибудь сам! От безысходности он начал вслух перечислять возможные причины:       — Тебя кто-нибудь обидел? Поссорилась с отцом? Уронила фотоаппарат в озеро? Расстроилась поездка в Италию?       И наконец, памятуя о том, с какой тщательностью Ева следит за фигурой:       — Набрала пару лишних кило?       Хоть это и было сказано в шутку, она незамедлительно лягнула его ногой.       — Евхен!       Недружелюбное бурчание в подушку:       — У тебя много дел. Уходи.       Адольф с раздражением вскочил с постели.       — Я не уйду, пока не объяснишь, что, черт возьми, происходит! Я же волнуюсь за тебя!       На самом деле, когда фюрер жил в Бергхофе, они проводили вместе послеобеденное время, на час-другой уединяясь в спальне Евы, что по обыкновению заканчивалось бурным сексом. Этакая сиеста заряжала его дополнительной энергией, а Еве позволяла чувствовать себя по-настоящему любимой, благодаря чему с губ ее не сходила мечтательная улыбка, а лицо, на зависть фрау Геббельс, до самого вечера сияло легким румянцем. Но сегодня что-то пошло не так…       Не желая терять ни минуты Адольф подошел к окну и поплотнее задернул ситцевые занавески в цветочек. Нагретая июльским солнцем комната погрузилась в приятный полумрак. Ощутив знакомое томление, Ева поспешно уселась на постели с твердым намерением не поддаваться соблазну; даже поясок платья затянула потуже. Казалось бы, в состоянии обиды ей было отнюдь не до занятий любовью, но тело решило по-своему, тем более что Гитлер только вчера вернулся из двухнедельной командировки в Берлин, и она еще не успела как следует насытиться им. Что касается внешности, то Ева напрасно беспокоилась по этому поводу. Хоть он и не любил женских слез, ее заплаканное лицо вызывало в нем необъяснимую нежность, желание утешить и защитить Tschapperl от всех невзгод. А еще находил возбуждающим слизывать солоноватую влагу у нее со щек…              — Вот, полюбуйся! — Горько усмехнулась Ева, швырнув ему под ноги злополучный глянец, когда любовник снова попытался с ней заговорить.       Опешив на мгновение, Адольф застыл на месте, ведь вслед за журналом мог запросто последовать предмет потяжелее, и миролюбиво выставил вперед ладони:       — Евхен, я не понимаю…       — Да пролистай ты его наконец! — Вскрик, полный отчаяния, — и вот уже снова Ева закрыла лицо руками; вся дрожит в немой истерике, судорожно втягивая воздух ртом.       — Ну-ка… Что тут у нас… — Бормочет он, подняв с пола надорванный в полете «Der Stern». Будь ее воля, Ева раскромсала бы эту гадость на мелкие клочки еще в первую минуту, как только журнал попал к ней в руки, но что в этом толку, если он уже вышел в продажу и нагло маячит во всех киосках страны?       — Секунду! Мне нужны очки, — невовремя спохватывается Адольф, за что ловит на себе уничтожающий взгляд, и благоразумно решает обойтись без них.       Смутная догадка зародилась в его душе. Из милой и ласковой девочки Ева превращается в фурию только в одном случае — когда ревнует. Глупец, и почему ты не подумал об этом сразу? Ведь если сопоставить факты, все указывало на ревность с ее стороны. Подобное происходило не единожды: убитая очередной сплетней, Ева без объяснения причин поднималась к себе в комнату, где плакала до изнеможения и крушила хрупкие вещицы в надежде унять душевную боль. Подробности этих инцидентов обычно доходили до фюрера с опозданием, а когда он пытался разузнать, что ее расстроило, она отшучивалась и всячески уходила от ответа. Сегодня же все было слишком очевидно, чтобы и дальше скрывать свой страх потерять его.       — Что ж, это… Очень неожиданно. Признаться, я польщен, — с глупой улыбкой изрек Адольф, уставившись на обложку журнала, где красовался не кто иной, как он сам, одетый во фрак, в окружении нескольких светских львиц. Красноречивый заголовок «Самый завидный жених Германии» окончательно поверг его в ступор и смущение, о чем свидетельствовал едва заметный румянец на гладковыбритом лице. Такой реакции Ева боялась больше всего. Впрочем, отрезвление пришло достаточно быстро.       — О Господи! Ты же не всерьез считаешь, что я… — Он все-таки надел очки, чтобы получше рассмотреть фотографии внутри, и теперь спешно перелистывал страницы.       — Что ты женишься на одной из них? А почему нет? Они молоды, талантливы, хороши собой… Выбирай любую! — Ее голос предательски дрогнул на последнем слове.       Гитлер оторвался от созерцания себя самого на роскошном диване во дворце Бельвю: донельзя сконфуженный, явно «не в своей тарелке», он о чем-то беседовал с Марикой Рёкк, новоявленной звездой кинематографа, когда какой-то журналюга исподтишка запечатлел их вдвоем. И все бы ничего, если б не его неряшливо задранная штанина, которая сразу портила впечатление от этой идиллической картины. И куда смотрел редактор!       — Не говори глупостей, Эви. Ты прекрасно знаешь, что я не могу! По крайней мере, не сейчас. Моя должность не позволяет мне создать семью, иначе…       — Да-да, твоя жена — Германия, мы это уже слышали, — с безразличным видом Ева закатила глаза к потолку, по опыту зная, как его раздражают и заводят одновременно ее кривляния. И холодно добавила: — Иначе что?       — Иначе я бы сделал предложение, как только встретил тебя, — не задумываясь отвечал Адольф, потому что врать наедине не имело никакого смысла. Мгновение спустя он подсел ближе и уже гладил коленки в узорных чулках.       — Самоуверенный нахал! С чего ты взял, что я пошла бы замуж за тебя? Ты никогда не нравился моим родителям. Еще скажи, что мы убежали бы вдвоем! — Ева отвернулась, скрестив руки на груди, а про себя подумала: «Да хоть на край Земли. Конечно, да.»       — Звучит романтично, — подтвердил он, придвигаясь ближе. Настырная рука скользнула под юбку и поползла вверх по бедру, царапая кожу, тогда как другая по-хозяйски опустилась ей на талию; от горячего дыхания в шею у Евы побежали мурашки по коже. — Жаль, что я слишком стар для таких приключений.       Последнее замечание возмутило Еву. Найдя в себе остатки воли, она мягко отстранила его руку и с выражением оскорбленной стыдливости оправила подол традиционного баварского платья, которое надевала, исключительно чтобы порадовать фюрера, ведь по его словам, оно лучше всего подчеркивало ее женственность и арийскую красоту.       — О, неужели? А по результатам опроса среди женской половины населения столицы попадаешь в категорию «жених в расцвете лет»…       — Почитай, ознакомься! — Продолжала она, ткнув пальцем в статью аналогичного содержания. — Тысячи девушек и женщин не оставляют надежды завоевать сердце нашего фюрера… Почему он все еще одинок… Ага, вот тут! Колонка справа, второй абзац.       По просьбе Евы пробежав текст глазами, Адольф даже не нашелся, что сказать. Желтая пресса всегда отличалась бредовостью высказываний — стоит ли обращать внимание на очередной всплеск чьей-то фантазии? Министерство просвещения регулярно спонсирует эти статейки для поддержания его популярности. В Бергхофе все об этом знают, и только Ева, как маленькая, простодушно верит печатному слову. Хорошо, что у него есть проверенный способ, как ее успокоить!       — Tschapperl, тебе не о чем переживать, — невесомый поцелуй в шею, руки крепко обвивают женский стан на случай, если она заартачится. — Какая разница, о чем болтают в прессе? Мы любим друг друга, и мне никто не нужен кроме тебя.       Ответом ему служит недовольное сопение, поэтому в ход идет тяжелая артиллерия: зарывшись носом в душистую копну светлых кудряшек, Адольф щекочет усами чувствительное местечко у нее на затылке. Как и предполагалось, Ева пытается увернуться, оттолкнуть его, но поцелуи и щекотка действуют неумолимо. Уже через минуту она с недоумением обнаруживает себя сидящей на коленях у фюрера; увлажненной промежностью, как кошка, трется о недвусмысленный бугор его брюк, смех разбирает ее до колик и постепенно переходит в тихие стоны от настойчивых ласк в области декольте.       — Ты прав, — кивает Ева, глядя в его глаза расфокусированным взглядом; дрожащими пальцами помогает Гитлеру расстегнуть корсет. — Но я ничего не могу с собой поделать. Каждый раз схожу с ума, когда вижу тебя в кругу женщин — их кокетливые взгляды, улыбки… Все эти сучки до единой влюблены в тебя!       В тот момент, когда ядреное словечко срывается с ее губ, он накрывает ртом затвердевший сосок, ласкает и дразнит его кончиком языка, на секунду отстанясь лишь затем, чтобы проделать то же самое со вторым — и так по кругу, пока из бледно-розовых они не превратятся в алые набухшие бутоны. Запрокинув голову, Ева выгибается в спине и от нетерпения ерзает бедрами.       — Не ругайся, ты же девочка! — Укоризненно выдохнул Адольф, любуясь результатом.       Она полностью готова к соитию. Его член болезненно ныл под одеждой, ощущая ее нежную, сочащуюся влагой плоть. Соблазн погрузиться в нее немедленно, просто приподняв юбку, был так силен, что он снова запустил руку внутрь, и к своему удивлению, обнаружил отсутствие трусиков. В горле моментально пересохло от волнения. Наслаждаясь замешательством любовника, Ева невинно захлопала глазами:       — Я ждала тебя…       Сколько раз она уже так делала, а Гитлер все не мог привыкнуть к этой беспардонной выходке, и как мальчишка заводился от мысли, что на ней нет белья! Особую роль здесь играл эффект неожиданности, ибо что может быть неожиданней, чем обнаженные ягодицы под юбкой у благовоспитанной фройляйн? Но важнее всего — та искренность, с которой она открыто предлагала ему себя. Экая распутница в образе монашки…       — Так значит, ты ревнуешь? — Уточнил Адольф, окончательно стащив с нее платье. Внешне он оставался поразительно спокоен, и только голос — низкий с хрипотцой, выдавал истинные чувства мужчины.       По его безмолвной команде Ева улеглась на спину, согнув ноги в коленях. Прохладная простыня приятно обожгла разгоряченное тело.       — Это древние инстинкты. Конкуренция. Женщина усматривает в женщине исключительно соперницу, и всеми силами старается ее затмить. Отсюда ревность, — с видом знатока рассуждал он, получив едва слышное «да». Закусив губу, Ева на его глазах гладила себя внизу живота.       — Какая чепуха! Я ревную, потому что люблю тебя…       Серый пиджак был повешен на спинку стула, ботинки со стуком упали на пол. Несколько томительных мгновений, — и губы их встретились, Гитлер навис над ней сверху, стараясь не слишком сдавливать своим весом, но Ева сама потянула его на себя, желая быть придавленной к постели всей тяжестью родного тела; для пущего удобства сняла с него сползшие на нос очки.       — Почему ты все еще одет… — Недовольно бормотала она, возясь сначала с его галстуком, затем, несмотря на слабые попытки Гитлера это прекратить, — с пуговицами рубашки; все ради того, чтобы почувствовать его как можно ближе, «кожа к коже», расцеловать в ответ каждый миллиметр сильной груди.       Ненавязчивый аромат лилий и привкус мятных леденцов, с помощью которых Ева вытесняла ненавистный фюреру запах табака, смешались в одно целое. Но был еще один, уловив который, Гитлер растерял остатки самообладания, и дышал теперь с такой жадностью, что у него подергивались крылья носа. Запах возбужденной женщины — и не просто женщины, а именно его возбужденной женщины. По запаху ее смазки он бы узнал Еву из тысячи. Ее тело само посылало ему любовные сигналы; само подсказывало, чего ей хочется в данный момент.       — Удобно? — Все же шепотом удостоверился Адольф, подложив возлюбленной под ягодицы небольшую подушку, обшитую бархатом.       Обоюдный комфорт во время секса был важен для него не меньше, чем секс как таковой. Более неприхотливая в этом отношении Ева не переставала удивляться тому, с какой щепетильностью он подготавливал все до мелочей, прежде чем приступить к главному. Преодолев смущение, она вместо ответа просяще развела колени. Несколько секунд мужчина завороженно смотрел, как блестит влага между бесстыдно набухших складок.       — Эви, девочка моя, если бы ты знала… — Такой же горячий шепот обжег ее впалый живот, а губы проделали дорожку поцелуев от пупочной впадины до почти полностью выбритого лобка с узкой полоской волос посредине.       Любые слова были излишни после того, как поцелуи, особенно нежные и невесомые, переместились на промежность, причем чтобы обострить ощущения, Гитлер иногда покусывал кожу с внутренней стороны бедер, довольный тем, что теперь там останутся красноватые следы. Приподнявшись на локтях, Ева замутненным взором наблюдала за его издевательствами, хныкала и без толку елозила попой, — распалив ее до предела, он старательно игнорировал клитор — но в какой-то момент требовательно положила руку ему на затылок и вплотную прижалась истекающей вульвой к его лицу. Не ожидав такой реакции, Адольф глухо зарычал от восторга и принялся вылизывать необычайно манящие складки снаружи, затем, слегка раздвинув их пальцами, проник языком внутрь, покружил вокруг чувствительного бугорка, начал ласкать и бережно посасывать его губами; касался носом, щеточкой усов…       Долгая прелюдия была призвана уверить Еву в подлинности его чувств. О себе и своей почти мучительной эрекции Гитлер позабыл вообще. На возросшую тяжесть и жар в паху не обращал внимания, с удвоенным усердием подводя ослабевшую любовницу к оргазму; закинув ее ноги себе на плечи, наслаждался тем, как она сжимает бедрами его голову. Сладостные для ушей Адольфа постанывания как бы подтверждали, что он на правильном пути. Теплый сквозняк раздувал ситцевые занавески. Рука с золотым браслетом на запястье судорожно комкала простыню. В голове Евы ни единой мысли, а в животе — сахарная вата. Все, что тревожило ее каких-то полчаса назад, утратило значение и смысл. Она забыла даже, из-за чего они повздорили. Имена возможных соперниц уже не причиняли боль. Окружающий мир, с его повседневными заботами и огорчениями, просто перестал для нее существовать. Происходящее воспринималось в дымке сна. Единственный, кто был как никогда реален, — это Ади; его ловкие неутомимые пальцы и язык, и член, который она мечтала скорее почувствовать внутри.       — Какая ты вкусная, — хрипло констатировал он, с трудом оторвавшись от раскрытой навстречу ласкам и жарко пульсирующей плоти.       Зажав рот ладонью, Ева только что достигла пика. Смотреть на нее сейчас было одно удовольствие: светло-серые глаза дерзко посверкивают, на щеках расцвел румянец, губы искусаны, шелковистые локоны разметались по подушке, грудь бешено вздымается, и от обилия женских соков на постели появилось прозрачное пятно. Без лишних слов она поднесла его руку ко рту и облизала указательный и средний пальцы; когда же он толкнулся ими глубже, попутно расстегивая ширинку, Ева с блаженным мычанием заглотила до основания, ощущая на языке собственный привкус и совсем недвусмысленно намекая на нечто большее, столь желанное для них обоих. Несмотря на возбуждение, туманившее разум, Адольф не знал куда себя деть от нахлынувшего смущения. Сколько бы времени ни прошло, он по-прежнему робел, стоило ей перехватить инициативу, чтобы уделить ему внимание.       — Доверься мне, мой фюрер, — шепчет Ева с чарующей улыбкой на устах.       Не успел он глазом моргнуть, как был опрокинут на спину, и голова закружилась от поцелуев, какими она щедро осыпала его шею и обнаженный торс. Столь официальное обращение в интимной обстановке могло означать только то, что на ближайшие полчаса командование в свои руки взяла она.       — О, как ты напряжен! — Вздох восхищения вгоняет Гитлера в еще большую краску.       Расположившись внизу, Ева потерлась щекой о его пах — шутливый и в то же время невероятно эротичный жест, впрочем, как и все остальные, что она вытворяла в спальне. Брюки приспущены вместе с бельем. Окаменевший член чутко реагирует на прикосновение нежной ладошки. Легонько двигая рукой, Ева чувствует, как по всей его длине проступают рельефные венки; не удержавшись, слизывает белесого цвета каплю на кончике ствола. Противоречивые эмоции одолевают фюрера в этот момент. С одной стороны, его не покидает чувство неловкости, боязнь продержаться недостаточно долго и тем самым разочаровать любимую; с другой — страсть сжигает его изнутри, ему до мурашек хочется схватить Еву за волосы и трахать в рот без остановки, пока не наступит долгожданная разрядка. По выражанию лица Адольфа догадываясь о его терзаниях, она, не скрывая улыбки, отправляет за щеку мятную конфету. Немного терпения, мой хороший! Непонимание в голубых глазах сменяется любовным волнением: ее дыхание с запахом ментола создает в паху приятное ощущение прохлады. Не переставая водить вверх-вниз ладонью, Ева перекатывает леденец во рту и в предвкушении облизывает губы. Этот эксперимент пришел ей в голову задолго до ссоры, но осуществить его она решилась только сейчас, зная всегдашнее недоверие своего мужчины к такого рода новшествам. Однако, провинившись, он был послушен как никогда.       Поместив под язык остаток леденца, она обхватила крупную багровую головку губами и самозабвенно принялась ее сосать, насаживаясь ртом и с каждым разом вбирая вздыбленный орган глубже. Умопомрачительный контраст льда и пламени, который создавали морозный вкус мяты и жаркие влажные узы рта, парализовал в мужчине всякую волю к сопротивлению. Одобрительно поглаживая Еву по макушке, он иногда забывал, как дышать, сдавленно пыхтел и уже подмахивал бедрами навстречу, вследствие чего разрозненные движения вскоре обрели уверенный темп. Чтобы доставить ему еще больше удовольствия, Ева свободной рукой сжимала и мягко массировала яички, отзываясь торжествующей ухмылкой на каждый глухой стон. Чувство пустоты внутри и влага между ног — вот как реагировал ее организм на мужской член во рту, самый мощный и прекрасный член на свете, потому что он принадлежал любимому человеку. И все остальные части его отнюдь немолодого тела также возбуждали ее, заставляя с радостью отдаваться Гитлеру в любую минуту. Умелые ласки Евы рассеяли его опасения по поводу непродолжительной эрекции. Ментол добавлял дополнительной остроты ощущениям. В своих фантазиях Гитлер уже овладел Евой. Картины их близости в ярчайших красках проносились перед его внутренним взором. Однако наяву по красоте и раскрепощенности Ева в тысячу раз превосходила выдуманный образ.       — Иди сюда… Иди ко мне, детка, — позвал ее Адольф, опьяненный растянувшейся прелюдией. Она нехотя прервала свое занятие и вопросительно уставилась на него с раскрасневшимся от усердия лицом и чуть припухшими губами. Рука Евы собиралась снова прийти в движение, когда он перехватил ее и умоляюще потянул к себе.       Дважды повторять не понадобилось. Перекинув через любовника ногу, блондинка встала на колени по обе стороны от его бедер, нащупала горячий член рукой и аккуратно направила в себя, не с первой попытки, но все же насадившись до упора; приподняла таз, позволив ему практически выскользнуть наружу, после чего снова опустилась сверху, издав блаженный полустон. Жаждущее узкое отверстие всецело приняло его. Звуки обоюдного экстаза теперь не смолкали ни на минуту. Хаотично и жадно блуждая руками по ее телу, Адольф двигался в такт размашистым скачкам, отчего массивная кровать ходила ходуном, поскрипывая. При особо глубоких фрикциях из горла у него вырывался звериный рык. Ева вторила ему скулежом и всхлипами. Страха быть услышанными не было: спальня фройляйн Браун находилась в конце этажа, и чтобы попасть сюда, требовалось для начала пересечь скромные апартаменты фюрера, а на это никто не отважится в здравом уме без веской на то причины. На сбивчивые просьбы не останавливаться он отвечал поцелуями, мял в ладонях пухлые ягодицы. Целовал всюду, куда мог дотянуться, в особенности — грудь, что соблазнительно колыхалась и подпрыгивала в зависимости от силы толчков. Чем ближе подступал оргазм, тем ниже Ева склонялась к Гитлеру, ее кудряшки щекотали ему лоб; развратные шлепки и хлюпанье, с которыми член врывался в сокращающееся лоно, участились, как и дыхание любовников.       На вершине блаженства, с расширенными потемневшими зрачками молодая женщина кладет руку на широкую мужскую шею – туда, где бьется сонная артерия; слегка сжимает, чтобы сократить приток кислорода и, прочитав на лице фюрера тревожное замешательство в смеси с восхищением, усиливает хватку:       - Ты только мой! Запомни...       Оборотная сторона власти – подчинение. И всемогущему диктатору хотелось иногда побыть ведомым, слабым, безвольным существом для удовлетворения чужих плотских потребностей. А Еве, привыкшей жить в его тени, нравилось владеть Гитлером хотя бы в постели.       – Я – твой... - Эхом подтверждает он, урывками хватая воздух. Размашисто двигая бедрами, фройляйн Браун крепко держит Гитлера за горло. Каждый его вдох находится под ее контролем. И от ощущения собственной беспомощности, в состоянии почти религиозного экстаза перед красотой женского тела, охваченный вихрем сентиментальных чувств, - "Она все еще ревнует, и поэтому так стремится причить мне боль!" - Адольф с хрипом финиширует в нее. Горячее вязкое семя, которого сегодня больше, чем обычно вследствие двухнедельного воздержания, до краев заполняет нутро, пачкает плоский живот и грудь, прежде чем Ева в изнеможении падает на него. Оргазм на этот раз такой силы, что у нее немеют пальцы ног.       - Эви...       Уютно устроив голову у него на плече, Ева сквозь полудрему слышит, но не отзывается на его зов. Солнечный зайчик играет у нее на щеке.       - Эви, любимая...       - Мм? Уже уходишь? - Она с трудом разлепляет заспанные глаза. В голосе слышна смиренная грусть.       - Нет! Я только хотел сказать, что скучал по тебе в Берлине.       - Но тебе действительно нужно идти...       Он отрицательно качает головой:       - Полежим еще. Обойдутся без меня.       - Что я слышу? Фюрер отлынивает от исполнения своих прямых обязанностей? - Ева нарочно хмурит брови, чтобы скрыть свою радость.       - По-моему, моя первейшая обязанность – любить тебя, разве нет?       Смущенная улыбка тронула ее губы.       - А мне нужно сходить на кухню и проследить, чтобы не пригорел твой любимый черничный пирог.       К Еве вернулось желание хлопотать по хозяйству – это хороший признак. Тучи рассеялись. Слез больше не будет. Между ними вновь царит взаимопонимание и мир.       Довольный своим наблюдением, Адольф испускает притворный стон недовольства:       - Черничный пирог! Зачем ты это сказала? Теперь я буду мечтать о нем, и не смогу сосредоточиться на важных государственных делах.       - Прожорливый мальчишка! - Она уже смеется в голос, тиская фюрера за бока, и этот смех заставляет тепло улыбнуться его самого, что такая редкость в нынешние предвоенные времена. Оба ненадолго замолкают, в обнимку лежа в сонной тишине.       Приподняв ее лицо за подбородок, Гитлер с юношеским пылом и несвойственной для себя нежностью отвечает на немой вопрос в широко распахнутых любящих глазах:       - Перед тем, как я уйду, хочу, чтобы ты знала: у любимой женщины конкуренток не бывает. Ты вне конкуренции, Tschapperl. Моя милая, единственная...