Au Travers des Lauriers

      Все, чего он желал, это петь… Но слова застревали в глотке, сжимающейся до боли.       Им велели быть наготове и ждать сигнала к наступлению. Как давно был отдан этот приказ? Ожидание растягивает секунды в вечность, над головой свистят артиллерийские снаряды, на каску осыпается мелкое земляное крошево. И руки дрожат не то от волнения, не то от усталости. Спать нельзя, наступление может начаться в любой момент.       Он сидит рядом, жмется к плечу, дрожит, пытается вздремнуть, но всякий раз дергается, слыша очередную громогласную очередь выстрелов. Из-под каски выбилась грязно-золотая прядка, она падает на бледное, без единой кровинки, лицо. И Лаурэфиндэ вжимается грязной щекой в покрытое серо-зеленой формой плечо. Эктелион следит за ним краем глаза и молчит. Вспоминает, как они спали рядом, как ели плесневелые харчи из одной тарелки, как мерзли, находясь по пояс в ливневой воде, затопившей окопы, как душили вездесущих жирных крыс, как ночами выбирались в стан врага и резали тамошних ублюдков как свиней, как устраивали диверсии... Они не были братьями по крови, но война и суровая окопная жизнь сделала их братьями по духу.       Трофейная гармошка оставляет на губах солоновато-горький привкус. Эктелион играет, пусть и от артиллерийских залпов дрожит земля, пусть из-за стрельбы не слышно даже собственных мыслей. Ожидание выворачивает душу наизнанку. Сколько можно ждать своей смерти? Он поднимает глаза. Дым, дым, дым! Только дым! Небо должно быть голубым, а не серым, сейчас же самый разгар лета! Разве? А не осень ли? Мысли путаются, и в пасмурно-серых глазах оставляют свои росчерки пронесшиеся над головой снаряды. Грохот выстрела кажется запоздавшим. Он запутался в нити времени.       И на мгновение мир замирает в непривычной тишине. Дают сигнал к наступлению и Эктелион вскакивает, словно ужаленный, быстро прячем гармошку за пазуху, проверяет наличие кусачек, перехватывает удобнее винтовку, бросает беглый взгляд на Лаурэфиндэ. Под ложечкой неприятно тянет, странное чувство охватывает фэа. Это последний взгляд? Эктелион поджимает губы и бросается бегом за своим отрядом.       В бой. На смерть.       Сжимает в обоих руках винтовку и бежит вперед. Артиллерия возобновляет огонь, и вздымающиеся впереди земляные валы вселяют уверенность. Они должны прорваться, должны оттеснить врага, иначе… О том, что случится, если наступление провалится, думать не хотелось. Обязательно прорвутся, во что бы то ни стало.       Они подходят слишком близко. Пулеметной очередью сбивает двоих, что шли впереди, и они падают, словно подкошенные, и больше не встают. Эктелион даже не перешагивает через них, нет времени проявлять уважение. Мягкая еще теплая плоть вминается тяжелыми сапогами в грязь. Идти вперед. Идти, несмотря ни на что. Идти. Только идти.       Слышно волынку, громкую и фальшивую. Музыкант идет где-то рядом, играет, как в последний раз в своей жизни, надрывисто и испуганно. Эктелион знает этого парня, они пришли сюда вместе, из одной консерватории. Хороший мальчишка, накинул себе лет, чтобы его точно взяли… был хорошим. Волынка захлебывается фальшивой нотой и замолкает.       А он идет, везучий, словно бы кем-то хранимый.       Но пулеметные очереди становятся все чаще, ублюдки стреляют все четче и все боле метко. Эктелион ныряет в ближайшую воронку, оставленную взрывом, утягивает за собой еще двоих парней. Один пытается выглянуть из укрытия, но тут же получает пулю в лоб и скатывается на дно воронки. Глупец, не дождался тишины… Он не жалеет его, он вообще не думает о том, что прямо рядом с ним кто-то только что погиб. И наступает затишье. Пулеметная лента кончилась, ее меняют.       Выпрыгивает из воронки и бежит дальше, упрямо и уверенно, спрыгивает в новые, когда ублюдки снова открывают огонь. Впереди уже маячит стена из колючей проволоки. Это последняя преграда, рубеж, отделяющий их территорию от территории врага. Ее обстреливают особенно упрямо. Если преодолеют проволоку, победят.       Дальше прятаться нельзя. Ползет по-пластунски, собирая формой грязь, сжимает в зубах кусачки. Кто-то пытается перейти проволоку, запрыгивает на нее, протыкая сапоги, упрямо идет вперед, но падает, снятый очередью. И на его тело, словно на настил, запрыгивают еще, и еще… И все валятся, нашпигованные свинцом. Ржавая проволока пропитывается их кровью, вгрызается в их тела. И все новые и новые думают, что смогут пройти. Но падают. Снова. И снова. И снова.       Совсем рядом разрываются снаряды, спину засыпает землей. Кто-то кричит, Эктелион вздрагивает, когда вместе с очередными комками земли на его каску падает чужая оторванная и изувеченная кисть. Падает, отскакивает и повисает на проволоке. Дальности артиллерии не хватает, и солдат накрывают огнем их же соратники, не понимающие, что творят. Земля дрожит, стонет, разрывается поднимающимися валами.       Кусачки режут проржавевший металл туго, с усилием, но Эктелион пробивает лез себе и тем, кто за ним, ползет вперед, оставляя на тонких шипах клочки грязной формы. Срезает и верхние клубки, слышит, как над головой свистят пули. Страха нет. Нет ничего, только приказ атаковать. И рубеж преодолен, в солдатах словно открылось второе дыхание.       Они бросаются вперед, кричат, ругаются, молятся, но бегут. Последний рывок! Снять пулеметчиков, прорваться дальше и сделать шаг к победе! Выстрел сбивает с головы каску, но Эктелион бежит вперед, беззащитный, открытый, бежит по телам, и под ногами чавкает кровь, смешанная с грязью. Кто-то стонет под его шагами, кто-то еще жив, и он тычет штыком наугад. Стоны замолкают. Лучше так, чем умирать медленно и мучительно. Эктелион не смотрит вниз. Под ногами уже не земля, только трупы тех, кто совсем недавно мечтал о победе. Кто-то еще жив, но это вопрос времени. Парень, шедший рядом, падает замертво, а ему везет. Все еще везет…       Он даже не сразу понимает, что ранен. Что-то теплое пропитывает ткань, почему-то становится тяжело держать винтовку. Боль приходит не сразу, она будто бы чужая, далекая… Ненастоящая. Идти вперед. Только бы идти. Он должен справится, иначе враги займут их окопы, потом – их деревни, а потом и их города. Нельзя позволить им пройти! Но на миг в сознании всплывает грязно-золотая прядка и усталый блеск зеленых глаз. Нет, он идет вперед не ради всех тех безымянных незнакомцев, нет… Ради этих ярких светлых глаз, ради улыбки Лаурэфиндэ. С губ срывается крик, а голос незнакомый, надрывистый. Пальцы крепче сжимают винтовку, и боль в руке нарастает. Но катись она в бездну. Шаг. Еще шаг и еще...!       А в ушах стоит звон стали о сталь, лязг мечей и доспехов и крики, крики, крики… Воздух пахнет дымом, белый камень покрыт кровью.       Мощный выстрел сбивает его с ног, выбивает из груди весь дух. Эктелион валится на спину, пытается вдохнуть, но делает это с трудом, что-то булькает в груди, кровь льется из носа и рта. Почему так тяжело дышать? Почему так больно? Над ним дымное полотно небес, такое высокое, такое далекое, такое… Безучастное. Ему явно нет никакого дела до тех, кто живет и умирает под его взором. Но Эктелион молит его только об одном. Пусть Лаурэфиндэ выживет, пусть живет за него, пусть смеется так, как он уже никогда не засмеется, пусть любит так, как он уже никогда не полюбит, пусть вдохнет ветра беззаботной мирной жизни, пусть не скорбит и не плачет, пусть…       Эктелион захлебывается собственной кровью, но ему мнится, что это холодная чистая вода. Она наполняет легкие. Она застилает взор. И только небо… Небо… Вечное бесконечное небо…       Последний выдох небывало легкий. Ветер подхватывает его и уносит прочь от стрельбы, дрожи земли и криков. Прочь от страданий и боли, от страха и скорби. И фэа так свободно и легко на крыльях ветра. Все, чего он хотел, это петь. И теперь его песня разольется над залитым кровью полем боя, над дремлющими в беспокойстве городами. Надо всем миром.