***
В Сандерленде снова дожди. Бесконечное накрапывание отдаётся ритмичной дробью по крыше кафе, в котором скрываются от непогоды простые прохожие. В очереди много людей, все они разные, каждый со своей историей и судьбой. Невысокая девушка в кашемировом пальто и тыквенно-оранжевом шарфике с кудрявыми волосами цвета чёрного чая, ждущая свой заказ, читает книгу. На спине у неё чёрный рюкзак, едва закрывающийся из-за большого количества вещей внутри, в книжке виднеются чертежи — видимо это какой-то учебник. Она забирает свой карамельный двойной эспрессо и устраивается за столиком около окна, не отрывая взгляд от страниц. Дверь открывается, от чего раздаётся звонок подвешенного колокольчика, и в кафе входит мужчина средних лет в кожаной куртке и полосатых брюках. Он нервно сжимает портфель под мышкой и пальцами правой руки теребит молнию кормана. Кажется он ирландец. Видимо, он спешит куда-то. Возможно ему нужно забрать со школы дочку или покормить собаку, вероятно — и то, и другое. В конце очереди стоял патлатый паренёк лет 17-19, в свитере поверх рубашки и состаренных джинсах. Его нос и уши покраснели, а по волосам стекали капли воды. С плеча свисал гитарный чехол, который он то и дело поправлял, опасаясь задеть окружающих. В этой толпе ничем не выделялся продрогший и вымотанный пятичасовой поездкой британец в прагматично чёрных джинсах (из которых он не вылезал уже почти неделю) и серой, как бесконечные тучи над альбионом, не прекращавшие свои изливания, толстовке, которая была явно велика минимум на два размера. Он забирает свой латте и выходит из заведения. Ещё 20 минут и он будет на месте.***
— Адам! — радуется высокая блондинка в дверях. — Ты приехал! Спасибо… Голос её звучал робко и обречённо. Она почти что силой втащила гостя в дом, усаживая его на диване, и попросила располагаться поудобнее. Сопровождая свои действия извинениями за суету, дама, точно резвая борзая, заскакала по дому туда-сюда. — Посиди пока, согрейся, я заварю чай, — крикнула она с кухни. — Угу, — отозвался тот. Он сидел на диване съежившись и рассматривал интерьер. Лиз, а именно она, будучи хорошей хозяйкой, руководила ремонтом и обустройством дома, всегда отличалась хорошим вкусом. Напротив мягкого дивана цвета верблюжьей шерсти стояло кресло, пол застилал искусный паркет из орехового дерева, из которого так же был сделан шкаф у входа и оконные рамы, нежно-кофейные и молочные шторы прекрасно сочетались с кремовыми обоями, на которых красовались фотографии. С одной из них смотрел полицейский с добродушной улыбкой, в котором Адам узнал Брайана, а на другой — маленький ребёнок лет трех с небесно-голубыми глазами и белесым пушком на голове. В соседней рамке виднелось изображение очевидно тот же ребёнок с покрасневшими от холода щеками, но уже подросший лет до пяти, гордо сидел на траве около футбольных ворот и зашнуровывал бутсу. От этих фотографий к горлу поступал ком, в глазах неприятно щипало.***
-… Далее прогноз погоды: на Лондон надвигается антициклон, ожидается около 23-25 градусов, в Брайтоне и пригороде продолжают буйствовать бури, а в Ливерпуль опять дожди…… В Ливерпуле опять дожди…
Адам выключает радио в машине — любое упоминание о Мерсисайде нагоняет тоску и на него, и на спутницу. Дворники только ускоряются с каждой минутой, безуспешно вытирая лобовое стекло машины англичанина, но это не сильно спасает. Бесконечные серые тучи, застилающие небо над альбионом, сливались с асфальтом на горизонте, создавая неприятное ощущение вождения в никуда. — Больница в двух кварталах отсюда, главное не пропустить поворот сразу после Старбакса, — напомнила Лиз. Адам утвердительно кивает, после чего все вновь погружается в нескончаемый шум дождя, который, как казалось Адаму, не закончится никогда. И так и происходит. Дождь идёт, когда они заезжают в супермаркет по пути до больницы святого Чарльза, чтобы купить Брайану свежих фруктов и ягод. Ритмичный перебой тяжёлых капель стучит по стеклу панорамного стекла в кабинете доктора, когда тот говорит, что у Хендерсона Старшего рецедив онкологии на нервной почве. Бесконечные серые тучи, застилающие небо над альбионом, не прекращали свои изливания даже когда подключённый к бесчисленным аппаратам британец в больничной сорочке тщетно пытается успокоить свою рыдающую взахлёб жену и со слабой улыбкой на лице благодарит Адама за персики и клубнику и просит отвезти супругу домой. И даже когда Адам выполняет эту просьбу, обещая заехать утром следующего дня. … В конце концов, каждому англичанину положено уметь не обращать внимания на природные негодования — они сопровождают на протяжении всей жизни, в которой есть дела и поважнее. А дождь… Это не имеет значения. Теперь.***
В Сандерленде опять дожди. Капли, падающие с бесконечных серых туч, застилающих небо над альбионом, стекают по волосам и лицу Адама струйками и падают, разбиваясь о гранитную кладбищную плитку. Некоторые капли будут более солёные на вкус, от них в глазах и в груди будет жжечь, но это останется небольшим секретом Лалланы. Он смотрит сквозь текстурный чёрный памятник, на котором виднеется выбеленный портрет с мужественными чертами и выведенных аккуратными штрихами пшеничных волос на голове и лице. Под портретом красивым почерком выбита надпись:Jordan Brian Henderson 1990 — 2019
Внутри что-то сжимается, дышать становится все тяжелее и тяжелее, и Адам не выдерживает, падает на колени и взвывает, не в силах терпеть это больше. — Прости меня, Джорд, нельзя было отпускать тебя, — почти кричит он, всхлипывая. — Боже, нельзя было пускать тебя за руль в такую погоду… Это все из-за меня! Он сидит на холодной гранитный плитке, вытирая слезы слишком длинными рукавами серой толстовки, которая все ещё излучает столь любимый и родной Адаму слабый аромат персиков и спелого льна, как когда-то пахли золотисто-пшеничные волосы, которые теперь безжизненно увядают в холодной и сырой земле, как сорванная роза. — З-знаешь, я до сих пор покупаю тот ужасный шампунь, которым ты мыл голову и хожу в твоей толстовке… — продолжал он срывающимся голосом, со сбитым дыханием, смотря в никуда. — Прости меня, Джорд… — вновь повторил он после затяжной паузы. Кажется, бесконечные серые тучи, застилающие небо над альбионом, никогда не прекратят своих изливаний, и Адам больше не увидит того насыщенного нежно-голубого цвета. Этот цвет — цвет глаз лучшего из людей — останется только в его воспоминаниях.