Её Кошмар.

После перерождения — она сама из тех, кто заставляет других бояться. Её вид вынуждает стыть кровь в жилах, затаивать дыхание и прятаться, надеясь, что учащённое сердцебиение отступит, что смерть пройдёт стороной. Она сама стала воплощением кошмара, но назвать её бесстрашной сложно. Довольствуясь человеческими эмоциями, в ней всегда будет место её прошлым страхам и сомнениям. Маска, что скрыла её лицо, как будто дарует ей защиту от этого, позволяет оставить чувства, которые делают её живой слабой, позади. Но она помнит. Крюки заброшенного мясокомбината «Гидеон». Куски гнилого мяса, свисающие с покрывшегося грязной коркой и ржавчиной железа. Лязг тяжёлых металлических дверей, медленно отъезжающих в стороны. Приглушённые, но всё-таки доносящиеся до слуха крики — и они не ласкают его, а только добавляют слабости неуверенно стоящим ногам. Мигающий — как будто специально — свет, грязный пол с крошевом давно разбитой плитки: кажется, сюда уронили одну из свиных туш, пока несли её к крюку. Это было совсем недавно — тридцать лет назад — но настырный и бессовестный ветер, сквозняком пролетающий через пустынные помещения, заставляет вздрогнуть и поёжиться от холода. Как будто снова приносит с собой отвратительный запах гнилого мяса, разложения и смерти. Другого тут просто не может быть. Она помнит ту комнату, которая стала колыбелью её новой жизни. Тусклый жёлто-зелёный свет, неяркие очертания совершенно ненужных предметов. Стул, к которому она была привязана. И… капкан. Далёкий от приятного вкус железа во рту; кровь смешивающаяся с кровью. И, чуть только она выслушала Правила и смогла освободиться от пут, самый ужасный звук, который до сих пор — да-да — немного, но напоминает ей об этом. Сущий пустяк — тиканье часов, как раз такое, чтобы она прекрасно слышала, как драгоценные секунды утекают, пока она судорожно пытается найти в себе силы действовать на пределе своих возможностей. Первое убийство: пусть неумышленное, по незнанию, но Аманда может сказать, что это грело её руки так, как не грело ни одно убийство потом. Она перемазалась в крови, неспособная получить от этого хоть какие-то яркие эмоции: все её чувства заполонял, вытеснял и пожирал страх. Даже когда она наносила совершенно незнакомому человеку удар за ударом, страх за собственную жизнь — самое ценное, что было у никому не нужной наркоманки — заполонял собой всё остальное. Осознание того, что, борясь за свою жизнь, она убила человека, пришло к ней намного позже, уже при сдаче показаний. Но в тот момент она могла думать только о том, чтобы найти спасительный ключ от замка, удерживающего капкан на её голове. Старалась, но не могла не смотреть на человеческие внутренности: именно тогда в ней что-то надломилось. В тот момент Аманда как будто наносила удары в живот своей человечности, тому незримому барьеру, который отделяет убийц от всех остальных людей. Маленькая победа над собой дала ей иллюзию бесстрашия, но Конструктор играл на её мелких страхах. Например, на боязни игл. Почти ирония: любая доза, любой укол во время лечения, был связан с этим страхом. В тот момент, когда Аманда вошла в комнату со своей личной могилой, наполненной воспоминаниями из прошлого, она поняла: прошлое испытание не укрепило её дух, оно лишь заставило её расслабиться. И этот страх стал в разы сильнее только потому, что раньше она никогда так не ошибалась. Как и в том, что страх придёт к ней именно тогда, когда другой такой же отчаявшийся человек схватит её. Несколько секунд находясь в его руках и понимая, что он сейчас бросит её на все эти острые иглы и стекло, вполне могли бы заставить Аманду поседеть. Но всё случилось слишком быстро: неприглядные видения из её мерзкого прошлого сменились болью, на место которой пришло желание оказаться сильнее. И это была её последняя доза — в пустых шприцах не было ничего кроме страхов из её прошлого. Эта мысль к ней пришла, когда другие участники испытаний аккуратно доставали из неё иглы, скривившись от отвращения. Она ненавидела Джона. Боготворила его. Любила как отца и безнадёжно ревновала его к другим людям. Но больше всего остального боялась разочаровать. Иронично, что именно этот страх, этот персональный кошмар, который заставлял её принимать поспешные решения, погубил Аманду. Если бы она говорила тогда о своих кошмарах, то упомянула бы иглы, обратный капкан и собственное состояние — что-то между эйфорией и безумием — но видеть разочарование на лице наставника стало для неё невыносимым. Для преемницы Пилы она совсем неплохо спала: чаще это был тяжёлый сон без сновидений, но ни один из прошлых кошмаров не заставлял её проснуться среди ночи так, как это делали её разговоры с наставником, которого она подвела. Сны, в которых она говорила с Джоном, были окрашены в цвет сепии — спокойный для других, коричнево-жёлтый оттенок для неё был крайне тревожным. Она боялась того, что может увидеть на его лице. И всегда просыпалась раньше только для того, чтобы незадолго до своей смерти увидеть это воочию. Её ночной кошмар стал реальностью.