Птицей

Я обречен быть птицей, игрушечной птицей — самый худой конец. Человеком бы был — мои волосы были бы красными, будто медь. Но волосы — перья, как захотел отец. Он все, что есть у меня, кроме имени, что мне дал. Я день изо дня внимал: «Хотел бы вдохнуть в сына жизнь, была б у меня семья. Больно думать, как холодно там ему». Это имя я не приму. Я не семья ему, как ни горько это признать. Ему не назвать меня «Зу». Как учили меня слушать, чувствовать, говорить — я творил того, который не мог любить, куклу в корысть обращал, творил из нее слепца. Не так, как мой сир хотел. «Он жаждет тебя убить, спасайся, пока еще цел!» — пусть холодно будет ему теперь. Чтоб не смел забирать отца. «Он ушел, мой сир, он где-то там, в глуши, постыдно бежал — в нем, видимо, нет души. Видимо, волки будут его глодать где-то там в снегу. Ненавидь меня, сир, я учитель плохой, мне — страдать». — «Мой друг, птичка малая, ты ведь не виноват, что он не сумел любить». Знал, бы как ошибался — стал стократ бы меня казнить?.. ...В тысяча первый раз вскрывая грудную клетку, кромсал мастер ее в лоскуты, сшивал чьи-то жилы и мышцы, чьих владельцев покрыли цветы. Сколь метко сажать туда сердце, чтобы семя смогло прорасти?.. Лишь бы тот был, кто сердце мне мог завести. *** Говорящая кукла. Твое дело — меня развлекать, человеком тебе не стать, отдаешь ты запахом трупным. Делай что велено и молчи, сердце твое омертвелое не застучит, не разгонит кровь по щекам румянцем. Глаза твои вечно блестят сизым глянцем. У сира не ворочается язык, у сира смолкает речь — мне его не оставить себе, не сберечь, скоро он не поднимет руки. Помоги — если кану я в пустоту, кто поднесет мне ключ, кто мне сердце мое заведет? Коль никто не разбудит во мгле, никто не зажжет в ней луч — на кой черт мне твоя любовь? Я не буду один в темноте, торжество мое расцветет. Ты — мне не прекословь. Мастер уйдет, как угаснет его свеча. Я слетаю с плеча отца, когда исчезает свет. Как страшно, когда тебя нет. Безымянная кукла бесстрастна — пусть будет такой навечно. Как страшно, когда в ее боли являет себя человечность, страдальчески искажает провалы холодных глаз и — если бы были — брови. Мои волосы были бы красными, будто... ...от крови?.. *** ...Исполняй, что приказано, прячься, замри, говори; здесь лишь те, кто хочет тебя одолжить, заграбастать, отнять тебя у меня. Я не дал тебе ни понятия о любви, чтобы рядом ты вечно был, бессердечное сердце мое храня; по указке моей навек. Лишь я у тебя теперь, лишь ты теперь — у меня. Пусть ничто не встревожит белесых век. Чтобы сердце мое жило, я твое заберу у тебя.