Молодость все(х) портит

      Сердце предательски больно и громко ударилось о ребра. Он был прижат слишком близко, чтобы не заметить этого сбившегося ритма, отстранился, как всегда, смерив серьезным рассудительным взглядом. От этого дышать становилось только в несколько раз сложнее. Но бежать, отступать, было категорически некуда, глупо пытаться вырваться как из своей квартиры, так и из объятий человека, в которые добровольно рухнул минут десять назад. Громоздкие часы на стене, заставшие еще бабкину свадьбу, громко отсчитывали секунды молчания.       Раз.       Два.       Три.       Почему у него никак не могло хоть что-нибудь получиться по-простому?       С другой стороны, это было вполне в духе Топтунова, подходяще его юному возрасту, совершать небольшие глупости, ошибаться. А потом замыкаться на допущенном промахе, раздувая из мухи слона, и переваривать раз за разом свое самоуничижение в духе «а ведь был шанс справиться лучше». Здесь, вне работы на атомной электростанции, в обычной человеческой жизни, подобное, конечно, позволительно и не называлось бы «некомпетентностью». От таких ошибок ты не рисковал получить дозу радиации, провалить испытания или что-то подобное, пусть и было в них мало приятного. Обычно познавшие жизнь старики довольно хмыкали «ох, если бы молодость знала, если бы старость могла». Молодость все простит. Но куда чаще — молодость все портит. Так, по крайней мере, казалось на практике.       Леонид закусил губу изнутри, благо, он не бледнел и не краснел, как кисейная барышня в фильмах, иначе была бы совсем беда, вел себя подобно стойкому оловянному солдатику — то есть вовсе не подавал признаков заинтересованностью происходящим и держался ровно, как будто проглотив шпалу. Однако совладать с трепыханием своего же сердца в груди совершенно точно не мог. И что-то из этого в конечном счете заставило Сашу остановиться. Под его взглядом становилось неловко, непривычным казалось лицо без черной оправы очков.       Эта необычность казалась Топтунову потрясающе уютной. У Александра красивое, приятное лицо, наверное, поэтому, игнорируя неловкость, не так давно получивший высокую должность инженер не мог отвести взгляд в сторону, как бы того не хотелось.       — Ты слишком много думаешь. Все хорошо, все правильно, — едва слышно прошептал Акимов, смотря точно в широко распахнутые глаза Леонида. Для него в подобном откровенном разглядывании никакого стыда не было. Обычно подобное испытываешь до того, как заваливаешь кого-либо на диван под красноречивый для соседей за тонкими стенками скрип пружин. Напуганный, расфокусированный, как будто у затравленного в ловушку зверька, и это могло бы иметь свой определенный шарм, но они оба терпеть не могли охоту.Саша не хотел видеть перед собой покладистую, пусть и добровольную, но все-таки жертву. Поэтому руки успокаивающе зарылись в светлые мягкие волосы, — точно тополиный пух на ощупь, — слегка массируя кожу на затылке. Лёня, приподнявшийся на локтях, явно не чувствовавший сам, насколько был напряжен, фыркнул, откидываясь назад. Что-то малоприятное кольнуло изнутри Акимова, заразился измышлениями от партнера, не иначе.       «Какой же он еще ребенок». Будет ли он испытывать то же самое через год, два? Или перерастет, как какой-нибудь дурной возраст, и не потому ли он и сейчас так часто сомневается, медлит, тушуется?       — Саша, хотя бы тут я без твоих подсказок справиться смогу, — с наигранной сердитостью отчитал его Топтунов, продолжая прижиматься к гладящей его руке. Так всегда. Говоря «сам», он отчаянно нуждался в поддержке и одобрении. Казалось, что как раз с этим в какой-то момент Акимов и перестарался, по уши увязнув в позабытой романтике. Как не проникнуться этим чудом, так и притягивающим к себе беззлобные насмешки товарищей? Как в него можно было не влюбиться?       Очевидно, что легко, раз попался на удочку один только Александр.       — Конечно, — последовал ответ в том же духе, и, повисшая было в воздухе недомолвка, в мановение ока растворилась. Леонид снова прижался к нему, вынужденный прогнуться в спине для подобного действия, целующий — впервые первым. Поцелуй выходил жадным, глубоким, удушливым и страстно-неуклюжим. Множество непотребных эпитетов также осталось вертеться на языке, но даже они не могли бы во всех красках описать удавшуюся провокацию. Леонид явно вознамерился во всей красе показать, на что способен самостоятельно, даже не подозревая, что вместе с тем все-таки последовал совету Саши.       Перестал думать.       Они оба в бестактном для подобной ситуации количестве одежды, и после последней выходки Топтунова, умудрившегося ненароком прижаться даже своими костлявыми бедрами, это резко стало очевидным. В комнате парилка, нечем дышать, и нельзя представить, что придется оторваться друг от друга только ради того, чтобы распахнуть для ночного воздуха хотя бы форточку. Проще было стянуть с любовника — идиотское заморское слово, с любимого, разумеется, — без того измятую рубашку. И теперь хотя бы понятно, почему стук сердца Леонида был таким отчетливым, под бледной кожей резко выпирали ребра, от изгиба тела подчеркнутые еще сильнее. Они легко пересчитывались взглядом, а прямо за ними продолжал нестройный ритм небольшой отбойный молоточек.       — Эх, откормить бы тебя, — сказал Саша, кусая мочку уха, одно из немногих мягких мест на теле своего коллеги. Получая в ответ предсказуемый смех.       — Не получится, — сипло выговорил Леонид, облизнув пересохшие губы. Говорить в постели оказалось сложнее, чем можно было себе представить, слишком большой простор для возможного контакта и слишком много неизученных отзывчивых точек и мест. Считай, чисто энтузиазм истинного ученого, вот только сам Топтунов пока позволял себе разве что разместить свои руки на широких плечах Акимова и неловко провести ими по спине.       Тот то ли просто грубо поцеловал, то ли практически укусил его в районе ключицы. Несмотря на последовавший возмущенный шепот, тесно прижатый к дивану парень вздрогнул, двинувшись навстречу любым касаниям и ласке. Саша получил самое главное разрешение на этом отрезке своей жизни, прижавшись следующим поцелуем к шее. Без следов, никакие вопросы и возможно следовавшие за этим проблемы им не были нужны. К тому же, Александр сам не горел желанием ставить метки на ком-то другом, внутреннего собственника показуха не удовлетворяла. Куда приятнее было то, как доверчиво откинул голову Леонид, довольно жмурясь, не опасаясь открывать себя. Леонид, обхвативший своими слишком длинными ногами его за пояс. Леонид, не проронивший ни звука, но искусавший нижнюю губу почти в кровь.       — Все в порядке, Лёнь? Слишком ты неразговорчивый, — не прекращая поцелуев и череды приятных прикосновений, однако, не сползающих ниже границы брюк, спросил Акимов. Леонид вздрогнул, выскальзывая из желанной неги, быстро моргнув.       — А?.. да, все правда хорошо, не волнуйся, — только сейчас Саша заметил, что Топтунов в своей квартире, пустой, кроме них двоих, говорил едва ли не шепотом. — Просто соседи у меня отвратительные, за шум будет скандал завтра. А стены здесь — считай, что большая коммуналка, а это вроде ширмы какой-нибудь.       — Тогда в следующий раз притащу тебя к себе, — утвердительно предложил Саша, и Леонид удивленно кивает, мол, хорошо, как захочешь, явно не понимая, что Акимову просто ужасно хочется поглядеть и услышать. Что будет, если им не придется сдерживаться ради благополучного сна посторонних людей? Многие чувствовали в Леониде огромный потенциал, и только он мог применить эту формулировку не только касательно их работы.       Не медля больше, Акимов громко бряцает в тишине пряжкой чужого ремня, и Леонид никогда в жизни не наберется духу спросить, откуда он все знает и умеет. Возможно, через много-много лет, а пока давится собственным смущением, наконец, краснея и перестав терзать измученные губы. Громкий стон, явно в череде тех, которым начали вести подсчет треклятые бабки с соседней квартиры и нижнего этажа. К черту. Когда пальцы рук переплелись, Леонид обнял его за шею свободной, снова утягивая в поцелуй, не давая обратить тем самым внимание на то, что все-таки залился румянцем, который готов проклясть.       Акимов все равно заметил, но все в порядке. У них обоих еще достаточно времени, чтобы привыкать друг к другу, для подобных моментов, для много другого.       В СССР только закончилась зима и начало чаще проглядывать сквозь облака солнце. Сегодня всего-навсего первый весенний день, незаметно наступившая душная ночь первого марта.