***
Нельзя сказать, что приезд иногороднего господина всполошил жизнь городка. Его безмятежное, ленное существование, казалось, не могло нарушить ничто. Местные жители никогда никуда не торопились, предпочитая передвигаться только пешком — небольшие размеры городка лишь способствовали этому. Лишь изредка можно было увидеть почтальона, медленно крутящего педали старого ржавого велосипеда. К новым жителям он также порой заезжал, доставляя корреспонденцию на имя некоего А. А. Шастуна. Да и сам А. А. Шастун довольно часто захаживал на почту, дабы отправить несколько писем в Москву. Впрочем, его переписки никого не интересовали. Немного позднее люди заметили, что порой из его дома в город выходит молодая женщина, чтобы купить свежего хлеба, муки и чего-нибудь из овощей и фруктов. Именно пекарь-то, разговорив её немного, узнал, что её имя Екатерина и что она экономка в доме Антона Андреевича Шастуна. Больше же от неё узнать не удалось ничего, она лишь обменивалась с пекарем парой вежливых слов о погоде и мило улыбалась. Ещё через время на улочках стали замечать невысокого мужчину в очках и неизменной шляпе-котелке. Он выглядел чопорно, словно английский джентльмен. При нем всегда были часы на цепочке. Впрочем, в этом он был похож на Шастуна — он так же часто сверялся со временем, будто боялся опоздать куда-то. Целью его вылазок в город была аптека. Он покупал у аптекаря различные целебные травы вроде белладонны, валерианы и опия и скорее шёл обратно, в дом на окраине городка. Хотя многим практически и не было дела до странного мужчины, поселившегося в давно пустующем доме, затерянном в лесной чаще, он всё равно привлекал к себе внимание, о нём не могли не говорить. Кто-то был уверен, что это тот самый Шастун, что в Москве ещё не так давно числился высокопоставленным чиновником, а где-то около полугода назад пропал без вести. Кто-то же утверждал, что это какой-то совсем другой Шастун, потому что тот, московский, не пропал без вести, а на самом деле был казнён за государственную измену. Со временем личность господина Шастуна стала обрастать противоречивыми слухами и чуть ли не легендами. Ему на вид было не более тридцати, однако при этом его лицо, будто каменное, не выражало ни одной эмоции, словно он пережил что-то тяжёлое и теперь просто-напросто не был способен ни на какие эмоции. Это породило странные и даже в некоторой степени пугающие сплетни. Кто-то утверждал, что Антон Андреевич ветеран войны, переехавший сюда за спокойствием. Кто-то — что он скрывается от правосудия. Однако всё стало ещё подозрительней после того, как однажды поздней ночью один из жителей, проходя мимо дома Шастуна, как будто заметил в окне второго этажа изящный силуэт. После этого поползли слухи, что Шастун держит взаперти свою супругу, потому что она так красива, что господин Антон Андреевич просто не хочет, чтобы ею любовался кто-то, кроме него самого. Также некоторые были уверены, что она тяжело больна, и, вероятно, даже не встаёт с постели. Эти же люди напоминали, что джентльмен в котелке скорее всего является её лечащим врачом. Также была пара людей, которые, помня о том, что Шастун может быть беглецом от правосудия, верили, что он убил свою жену в приступе ревности, сбежал после этого сюда, в их городок, а теперь призрак его супруги является ему ночами, как напоминание о совершенном грехе. Надо признать, в слухах была доля правды. Точно так же считает и Сергей Борисович Матвиенко — здешний полицмейстер, один-единственный законный представитель того самого правосудия, от которого якобы бежал Антон Шастун. Сергей Борисович, конечно, не верит в призраков, а вот убийство и бегство он не сбрасывает со счетов. Хотя это всё и домыслы, он всё же решает перестраховаться и провести небольшое расследование. Ведь дыма без огня не бывает. Матвиенко пару раз следил за Шастуном, невидимой тенью провожая его от дома до почты и обратно. К его величайшему сожалению, это не дало совершенно никаких результатов, потому что Антон Андреевич из раза в раз строго повторял один и тот же маршрут: дом-почта-дом, а больше никуда и не заходил. В этом не было ничего необычного, и Сергей Борисович продолжал думать и думать, за что бы ему зацепиться. Не вскрывать же письма, которые Шастун отправляет в Москву, в конце концов! У него ведь даже нет никаких оснований на это, всё, что у него есть, — это подозрения и домыслы, никаких законных оснований. Когда Матвиенко узнал, что Шастун наведывался в церковь, куда редко ходили даже местные жители, он не стал медлить и тоже направился к священнику, чтобы разузнать у того, что было нужно Шастуну. Сергей Борисович застал священника за молитвой и, насколько он мог судить, священник читал молитву за умирающего. Или умершего? Сергей Борисович не мог на слух определить точно, однако одно для него теперь было ясно — дело пахнет смертью. Он не стал тревожить святого отца, так что ему оставалось лишь гадать, что за грехи таит прошлое Шастуна, раз он заказывает такие молитвы. Сергей Борисович решил больше не медлить и начать активно действовать. Он рассудил, что неплохо бы начать с проверки того самого окна, в котором, по слухам, видели призрака госпожи Шастун. Хоть поначалу Матвиенко и считал это глупостью, сейчас он готов был поверить и проверить любую, даже самую глупую зацепку.***
Сергей Борисович притаился у массивного вяза на противоположной от дома Шастуна стороне дороги и, поплотнее запахнув плащ в попытке спрятаться от влажного ночного тумана, опустил на глаза шляпу. Полицмейстер был награждён за своё терпение, и через полчаса в окне отчётливо можно было рассмотреть два силуэта. Один — он уже безошибочно мог это определить — принадлежал Антону Андреевичу, а вот второй, немногим ниже Шастуна, но такой же тонкий, как он, был Матвиенко не знаком. Он вышел на дорогу, пытаясь рассмотреть поближе и определить, кто мог быть вторым человеком в той комнате. Однако силуэты быстро исчезли, и свет в комнате погас. Полицмейстер так и остался стоять посреди дороги, будучи погруженным глубоко в свои мысли. А потому слишком поздно заметил приближающийся свет от керосиновой лампы. — Кто вы и что делаете здесь? Голос прозвучал твёрдо и немного даже грозно. Сергей Борисович чертыхнулся, но все же обернулся и спокойно отозвался: — Господин Шастун, я полагаю? — Абсолютно верно, — его худая высокая фигура наконец-то стала видна сквозь плотный сизый туман. — Что вы здесь делаете? — повторил он. Сергей Борисович впервые смог рассмотреть Шастуна вблизи, хоть и при плохом освещении. Его строгое лицо, поджатые губы и холодные зелёные глаза совсем не располагали к общению. — Я всего лишь проходил мимо вашего дома, — сохраняя спокойствие, ответил полицмейстер. — Ложь, — в голосе прорезалась сталь, — прислуга сообщила, что вы тут стоите по меньшей мере около получаса. Матвиенко напряжённо сглотнул. — Я здешний полицмейстер Сергей Борисович Матвиенко, — решил напрямую идти он и распахнул верх плаща, показывая полицейскую форму, спрятанную под ним. Антон Андреевич оглядел его и вдруг понял, почему этот человек ему показался знакомым, когда он однажды заметил, что он преследует его, — это действительно был полицмейстер, фотографию которого он видел несколько раз в газетных статьях о им же успешно раскрытых делах — И тем не менее не вижу причин, по которым вы имеете право следить за окнами моего дома, — холодно сказал он. Сергей Борисович встрепенулся, недовольный тем, что ему — ему! — какой-то совершенно подозрительный и к тому же невежественный, раз смеет так разговаривать с представителем закона, тип указывает, что он должен делать, а что не должен. — Я провожу расследование, господин Шастун, — важно ответил полицмейстер, сложив руки за спиной и высоко подняв подбородок, — и если вы попытаетесь мне помешать, я буду вынужден задержать вас. На Антона Андреевича, казалось, его речь не возымела ни малейшего эффекта. Ни единый мускул не дрогнул на его лице. — Вы меня в чём-то подозреваете? — ровно спросил он. — Пока нет, но уверяю вас, господин Шастун, — Матвиенко сделал шаг ближе и, сощурившись, заглянул в его глаза, — если найдутся улики против вас, я не упущу возможности прийти в ваш дом с ордером и обыскать каждый его сантиметр. Безопасность моего родного города для меня превыше всего! Шастун удивлённо вскинул брови и чуть насмешливо сказал: — Не думаю, что моя скромная персона способна угрожать безопасности вашего городка. — Это я и намерен выяснить, — выплюнул полицмейстер и, обойдя Шастуна, быстро скрылся в тумане позади него. Антон Андреевич лишь тяжело вздохнул и, развернувшись, зашагал в сторону своих ворот, подсвечивая дорогу дрожащим светом лампы.***
Каково же было удивление Антона Андреевича, когда на следующий день, тихим поздним субботним утром, когда он ещё сидел за столом в домашнем халате, допивая чай с лимоном и лениво просматривая новостную сводку утренней газеты, во входную дверь раздался громкий настойчивый стук. Екатерина, собиравшая грязную посуду и приборы, оставшиеся после завтрака, даже вздрогнула от неожиданности, чуть не опрокинув на себя недопитый компаньоном Шастуна чай. Она извинилась и пошла открывать дверь. Антон Андреевич, отложив газету на край стола, отправился вслед за экономкой. Екатерина дёрнула за щеколду и потянула дверную ручку на себя, дверь отворилась, а за ней, ехидно ухмыляясь, стоял полицмейстер Матвиенко, не в своем плаще и шляпе, как Антон Андреевич видел его вчера, а в полицейской форме, с погонами, саблей и револьвером, как положено. В груди Антона Андреевича вмиг разгорелась ярость, желваки напряглись, а руки непроизвольно сжались в кулаки. Но он заставил себя успокоиться — меньше всего сейчас надо наделать шума. — Доброе утро! — бодро сказал полицмейстер и, подвинув Катеньку в сторону, переступил порог. Однако пройти дальше ему не дал хозяин дома, внезапно вставший прямо на его пути. — Что вам нужно? — с каменным лицом спросил он. Сергею Борисовичу пришлось задрать голову, чтобы посмотреть на него, и это немного покоробило его самолюбие. Вместо того, чтобы отступить назад, он, не отрывая взгляда от лица Антона Андреевича, достал из внутреннего кармана шинели какую-то бумажку и, помахав ею перед ним, победно произнёс: — Это ордер на обыск! Так что прошу не мешать следствию. Шастун, сжав челюсти, выхватил у него ордер, а Сергей Борисович, не упустив момента, крикнул: — Заходим, ребята! И, оттолкнув Антона Андреевича, самым наглым образом прошествовал в столовую в своих грязных сапогах, а следом за ним на пороге возникли двое молодых жандармов, которые также бодро поздоровались со всеми и под испуганным взглядом Екатерины прошли в дом. Шастун, бездумно пробегая глазами по строчкам, был совершенно не способен усвоить сейчас никакую информацию. Он со злостью сжал ордер до побеления костяшек, а когда поднял глаза, перед ним оказался недоумённо оглядывающий происходящее доктор Позов. Антон Андреевич сунул ему в руки ордер и, оскалившись, двинулся за полицмейстером. Жандармы заглядывали во все шкафчики, выдвигали ящички в буфетах и сервантах, заглянули в кладовую и спустились в погреб. Антон Андреевич смотрел на всё это, нахмурив брови, и лихорадочно соображал, что делать. Подошедший к нему Дмитрий тихо сказал: — Антон Андреевич, у них всё по закону, ордер с подписью и печатью, всё как положено, но… Я что-то не пойму — нас обвиняют в удержании заложника? Антон Андреевич не обратил на его слова никакого внимания, будучи полностью погружённым в мысли о том, как защитить, сберечь, не допустить лишних переживаний и волнений. К тому же, формулировка ордера совершенно не важна, он же не глупец, прекрасно понимает, что ордер — это лишь предлог. Представители закона тем временем тщательно осмотрели каждый уголок в их скромной гостиной, даже заглянули под диванные подушки и подняли ковёр. Дмитрий цокнул языком и закатил глаза, за что был награждён презрительным взглядом Сергея Борисовича, после чего полицмейстер отправил жандармов проверить задний двор, а сам проследовал к лестнице на второй этаж. Шастун обменялся быстрым взглядом с доктором, который прошёл мимо него вместе с двумя жандармами, и отправился за Матвиенко. Сердце его тревожно сжалось. Он пожалел, что не пошёл первым. Наверху Сергей Борисович остановился в крохотном коридорчике с четырьмя дверьми, оглядывая каждую из них, подошёл к той, что вела в спальню самого Антона Андреевича, и открыл её. Шастуна вдруг озарило — ему это даже на руку. Пока Матвиенко, что-то бурча себе под нос, потрошил кровать в поисках чего-то только одному ему известного, Антон Андреевич, привалившись бедром к комоду с одеждой, быстро, даже не думая о том, что его могут поймать, и руководствуясь только жгучим желанием защитить любой ценой то, что ему дорого, выдвинул ящик и нащупал среди белья деревянную рукоять оружия. Не отрывая взгляда от полицмейстера, одним незаметным движением он достал револьвер из ящика и спрятал его в широком кармане халата. Ящик чуть скрипнул, когда Антон Андреевич его попытался задвинуть обратно, и полицмейстер, уловив этот звук, резко поднял глаза и кинулся к комоду: — Ничего не трогать! Антон Андреевич поднял руки вверх, показывая, что в них ничего нет, и отошел в сторону. Полицмейстер перерыл все вещи в ящиках, но ничего подозрительного в них не нашел, за что наградил Шастуна убийственным взглядом, будто он был виноват в неудачах полицейского. Далее Матвиенко осмотрел письменный стол, заглянул в высокий полупустой шкаф, обвел взглядом комнату и, хмыкнув каким-то своим умозаключениям, вышел из комнаты. Он глянул на оставшиеся три двери и уверенно двинулся к ближней — к той самой. Антон Андреевич оказался быстрее него, хотя даже и не совсем понял, как сделал это. — Нет, — твёрдо сказал он, вставая спиной к двери и полностью загораживая проход. Сергей Борисович удивлённо уставился на него, не веря, что ему так нагло помешали, и грозно нахмурился. — Отойдите, Антон Андреевич. Не препятствуйте следствию. Их взгляды столкнулись. Они смотрели друг на друга, даже не моргая, и никто не собирался уступать. Антон Андреевич воспользовался этой короткой заминкой, медленно достал из кармана револьвер и уперся им в грудь полицмейстера. Глаза того удивленно округлились и он, осторожно ступая, отошел назад. — Антон Андреевич, вы меня этим не напугаете. Я же все равно пройду туда. — Только через мой труп, — прошипел Шастун. Он действительно был готов умереть на месте, но не пустить полицейского. И когда Сергей Борисович уже потянулся к кобуре за своим револьвером, дверь за спиной Шастуна вдруг отворилась, а за ней, — боже, Сергей Борисович готов поклясться! — оказался не иначе, как ангел во плоти. Пусть бледный, со впалыми щеками и больными красными глазами, он был необычайно красив. Бледность подчёркивала благородные черты лица и очаровательно вздернутый нос. Чёрная чёлка, аккуратно уложенная набок, ярко контрастировала с бледной кожей и белой свободной рубашкой, застёгнутой на все пуговицы до самого горла и заправленной в чёрные брюки, особо выделяющие его худые ноги. Полицмейстер на несколько мгновений замер, как зачарованный, разглядывая его, словно восьмое чудо света. Отмер Сергей Борисович только в тот момент, когда прекрасный ангел, нахмурившись и поджав бледно-розовые губы, положил на плечо Антона Андреевича болезненно худую, хрупкую руку и, глядя тем не менее Матвиенко прямо в глаза своими, голубыми и будто бездонными, спросил: — Антон, дорогой, что происходит? Сергей Борисович тяжело сглотнул, переведя взгляд на Шастуна, а тот, мягко сжав на мгновение ладонь ангела, ответил: — Всё в порядке, душа моя. Только оставайся в комнате, пожалуйста. Однако тот не слушается. Потому что гордый и упёртый, хоть и еле на ногах стоит. Он из-за плеча Антона Андреевича оглядывает оружие в его руке, видит, конечно, полицейскую форму на незнакомце, и понимает, что их спокойствию пытаются помешать. Он недовольно хмурится и легонько толкает Антона Андреевича в бок. Тот едва сдерживается от того, чтобы закатить глаза, и отходит в сторону, пропуская его вперед. Револьвер отправляется обратно в карман. Ангел становится перед Шастуном, словно пытаясь закрыть собой от опасности, и, подняв подбородок и выпрямив спину, дерзко спрашивает: — Что вам нужно от нас? А Сергей Борисович и не знает даже, что сказать. Язык будто прилип к нёбу, и ни единой здравой мысли не появляется в голове. Он снова сглатывает и убирает руку с кобуры. Впервые с ним такое, что чей-то осуждающий взгляд в один миг заставил его почувствовать себя страшным дураком. Его щёки начинают полыхать огнём, и он, переминаясь с ноги на ногу, достаёт из внутреннего кармана удостоверение, хотя даже сам не знает, зачем. — Я полицмейстер Сергей Борисович Матвиенко, провожу обыск… — ему хочется уменьшиться под строгим взглядом светло-голубых глаз, которые так презрительно смотрят на него, осуждая за нарушенный покой, и он заканчивает тише и уже не так уверенно, — провожу о-обыск дома Антона Андреевича Шастуна, подозреваемого в н-насильном удержании заложника. Молодой мужчина смотрит на него неприязненно, будто прожигая своим тяжёлым взглядом, а после восклицает: — Вздор! Мой муж ни в чём не виновен, — он скрещивает руки на груди. Матвиенко так очарован этим человеком, что с лёгкостью готов признать — он нелепо и ужасно грубо опростоволосился в своих подозрениях, основанных на глупых слухах — и рассыпаться в извинениях перед четой Шастунов, а в особенности — перед прекрасным больным ангелом. Он стягивает с головы свою фуражку и прижимает её к груди. — Произошло недоразумение, господин… — он запинается, не зная, как стоит обращаться к нему, и в очередной раз за последние минуты ему хочется провалиться сквозь землю. — Шастун. Арсений Шастун, — как само собой разумеющееся подсказывает тот. — Да, господин Арсений Шастун, — продолжает Сергей Борисович, нервно сжимая козырёк фуражки, — произошло недоразумение, за что я искренне прошу у вас прощения, и у вас тоже очень прошу прощения, — он кивает по очереди ему и Антону Андреевичу и поднимает взгляд на Арсения, словно ища в его глазах каплю если не теплоты, то хотя бы снисхождения. В этот момент на второй этаж поднимаются жандармы, Дмитрий Темурович и Екатерина. Двое первых резко останавливаются, увидев Арсения. Они пялятся на него так, словно увидели живого мертвеца перед собой, от чего Арсению становится не по себе. Пусть он и знает, что его непривлекательная бледность, красные глаза и чрезмерная худоба не могут не привлечь внимания, но он всё равно теряется от этих взглядов, и Антон Андреевич, заметив это, становится с ним рядом и легко приобнимает за талию, поддерживая и физически, и морально. — Итак, господа, — громко и чётко, так, чтобы услышали все присутствующие, говорит Антон Андреевич, обращаясь конкретно к представителям закона, — я надеюсь, обыск успокоил ваше волнение относительно безопасности вашего городка, и вы убедились в том, что я никого насильно не удерживаю, так что сейчас я настоятельно прошу вас покинуть наш дом. Матвиенко, извиняясь, поклонился всем, поцеловал ручку Екатерины на прощание и, махнув рукой своим подчинённым, первым спустился по лестнице вниз. Екатерина пошла следом за ними, чтобы затворить входную дверь. — Мда-а-а, — сложив руки за спиной, с досадой протянул Дмитрий. — Антош, мне нехорошо, — послышался тихий голос Арсения. Он чуть пошатнулся, но Антон Андреевич вовремя придержал его, подав руку в качестве опоры, и всё ещё держа за талию второй рукой. — Дмитрий Темурович, — позвал Антон Андреевич доктора. Дмитрий Темурович приложил руку ко лбу Арсения, подхватывая его под локоть, и кивнул Шастуну в сторону спальни. Они вдвоём довели ослабевшего Арсения до постели и помогли ему улечься. Антон расстегнул верхние пуговки его рубашки, а доктор отошёл к столику, на котором лежали медицинские инструменты, включая градусник и стетоскоп, нужные ему сейчас, и как раз в этот момент Арсений зашёлся в приступе кашля. У Антона Андреевича сжалось сердце. Он быстро достал платок из кармана халата, махнул рукой Дмитрию, уже подбежавшему к постели, давая понять, что справится сам, и, поднесся белую ткань ко рту мужа, помог ему сесть. Арсений прокашлялся, сплюнул в платок мокроту с кровью и бросил его в уже подставленную Антоном Андреевичем корзину с другими испачканными платками. Глаза Арсения заслезились, а грудь так сдавило, что он поморщился от болезненного спазма, замер, пережидая боль, а после, когда ему стало легче, обессиленно упал обратно на подушки. Антон поднёс стакан с водой к его губам, и тот сделал пару небольших глотков, чтобы промочить горло. Протёр глаза, стирая слёзы, и поднял на Антона уставший взгляд, не находя в себе сил улыбнуться в ответ на подбадривающую улыбку. Всё внутри болезненно ныло после очередного приступа кашля. Он прикрыл глаза и с тихим стоном выдохнул. Дмитрий сочувственно положил руку на плечо Антона. — Ему нужно отдохнуть, — сказал он тихо, — я посижу с ним. Антон ещё с минуту сидел на кровати, держа Арсения за руку и рассматривая его лицо, покрывшееся болезненным румянцем, будто бы стараясь запомнить каждую мельчайшую деталь, каждую родинку, а после потянулся к нему, поправил растрепавшуюся чёлку и нежно поцеловал в горячий взмокший лоб. Он вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь, и спустился на первый этаж. Екатерина уже вовсю хлопотала на кухне, и Антон, пока она не видит, порывшись на полках с книгами, выудил откуда-то из глубины плоскую жестяную коробку и спрятал под халатом. Он выскользнул на крыльцо и неожиданно наткнулся на сидящего на верхней ступеньке полицмейстера Матвиенко. Тот лишь обернулся, чтобы посмотреть, кто там, и снова опустил голову. Антон, ещё десять минут назад отчаянно желающий прописать участковому по его наглой физиономии, устало вздохнул и опустился на ступеньку рядом с ним. Приступы Арсения всегда выбивали его из колеи. — Слышь, Антон Андреич, — Сергей Борисович толкнул Шастуна локтем, — ты прости меня, дурака. Я ж не со зла. Я ж не знал, что у тебя тут… — он замолк, не решаясь произнести конец своей мысли вслух. — Что было, то было, — отозвался тот и, открыв жестяную коробочку, протянул её полицмейстеру. Тот осмотрел аккуратно свернутые сигареты и поднял взгляд на Шастуна. Его тусклые глаза показались Сергею такими же больными, как и у его мужа, — болеет один, а чахнут оба. Матвиенко покачал головой, отказываясь. — А я буду, — Антон вздохнул, достал одну и, чиркнув спичкой по коробку, который хранился в этой же коробке, прикурил. Он глубоко затянулся и выпустил в воздух струю серого дыма. Сергей скривился от горького запаха и помахал рукой перед лицом. — Зачем ты тогда ходил к священнику? Если не грехи замаливать, — спросил он через несколько минут, глядя на профиль Шастуна. А тот замер, так и не донеся сигарету ко рту. Когда он опустил руку и посмотрел на Матвиенко, его лицо исказилось такой болью, что Сергею снова стало неудобно за свой язык. — Мне нужно было узнать, есть ли места на вашем кладбище, — тихо ответил тот. Сергей лишь медленно, словно в прострации, кивнул ему и ничего больше не стал говорить. Волна покорного смирения, исходившая от Антона, казалось, передалась и ему. Они ещё недолго просидели в тишине, и слышно было только, как где-то в далёкой чаще леса глухо поют птицы. Антон молчал, потому что ему просто нечего было сказать, а Сергей — потому что заставил себя прикусить язык. Каждый погрузился в свои тяжёлые думы, однако всё равно, так или иначе, их мысли крутились только вокруг Арсения.***
Двумя днями ранее. В тот день солнце вышло из-за серых туч, туман ненадолго спал, и городок, казалось, вдохнул наконец-то живительного воздуха. Даже трава стала ярче и потянулась к солнечному свету, впитывая его в себя, будто зная, что следующий погожий день может случиться не скоро. Шастун вышел из почтового отделения и, чуть щурясь от непривычно ясного солнца, пошёл вдоль улочки. Ему повстречались по пути две женщины, улыбающиеся, оживлённые. Они в один голос поздоровались с Антоном Андреевичем, и он, тоже чуть улыбнувшись, кивнул им в ответ. Он шёл по грунтовой дороге через лес, с улыбкой вслушиваясь в пение птиц и вдыхая воздух, свежий, как будто после только что прошедшего дождя, и в его груди что-то волнительно трепетало, словно предчувствуя что-то важное, что-то приятное. Кончики пальцев немного покалывало, а сердце в груди билось чуточку быстрее положенного. Он зашёл в дом, где его улыбками встретили Екатерина и Дмитрий, мирно сидящие в гостиной. Экономка разместилась в кресле с вязанием, а доктор, держа пряжу, откровенно скучал. Поэтому, завидев Шастуна, он оживился: — Добрый день, Антон Андреевич! — Добрый, Дмитрий Темурович, — ответил тот, а после, обменявшись кивком с Екатериной, задал, как и всегда, самый важный вопрос. — Как Арсений? Я даже не успел зайти к нему — провозился с бумагами всё утро, потом на почту пошёл, а там случилась какая-то неприятность с марками… В общем, пришлось ещё и там задержаться. Так как он? И, вопреки его неутешительным ожиданиям, доктор чуть улыбнулся и с теплотой в голосе сказал: — Замечательно! — Антон даже вскинул брови от неожиданности. — Температура спала, и даже приступов не было. А сегодня впридачу погода такая хорошая, так что я взял на себя смелость прогуляться с Арсением Сергеевичем в саду. Антона эта новость так радует, что он пропускает мимо ушей слова Катеньки о том, что скоро обед, и первым делом бежит в ванную, чтобы умыться с улицы, а после влетает в комнату Арсения, широко распахнув дверь. — Душа моя! — радостно восклицает он. Арсений, до этого читавший книжку в кресле у окна, завидев его, поднимается и идёт навстречу. — Здравствуй, Антон, — улыбаясь, отвечает он, и Антон ловит его в свои объятия. — Дмитрий Темурович сказал, что вы сегодня ходили на улицу, — Антон мягко гладит большим пальцем его щёку. Глаза Арсения так светятся сегодня, что Антон даже на секунду уверывает в чудесное исцеление, но тело под его руками всё ещё хрупкое, истощённое, под прекрасными голубыми глазами залегли синяки, и он строго-настрого запрещает себе думать о чуде. — Да! — Арсений, казалось, оживает ещё больше. Он поправляет рукой чёлку и, улыбаясь, продолжает. — Погода была хорошей, и Дмитрий Темурович предложил прогуляться. Жаль, тебя не было, мы бы вместе погуляли, — он на мгновение опускает глаза, и Антон улавливает в его голосе тоску. В его груди разливается липкое чувство вины. Он уже собирается извиниться за своё отсутствие, однако Арсений быстро светлеет снова и, зарывшись пальцами в волосы на затылке Антона, нежно улыбается ему и рассказывает ещё что-то о сегодняшнем дне, но Антон не слышит — он лишь любуется его улыбкой, появившейся искоркой жизни в затухающих глазах, немного зарумянившимися щеками и думает о том, сколько же он ещё может любоваться им? Сколько у них ещё времени? Ему так сильно хочется верить, что ещё много, что ещё бесконечно много, что впереди ещё целая вечность. Но что-то внутри заставляет его сию же секунду прервать Арсения, не терять шанса, не упускать возможности поцеловать его. Он уже тянется к его губам, но его останавливает внезапно возникший на пути палец. — Дмитрий Темурович сказал, что нам нельзя целоваться, забыл, что ли? — с нежной улыбкой произносит Арсений, смотря на Антона из-под длинных чёрных ресниц. — Да глупость всё это, — отмахивается тот и всё равно целует. Арсений удивлен, однако первым не отстраняется — просто не находит в себе сил сделать это. Так соскучился по Антону, по теплоте, по запаху его волос, по ласковым рукам, по мягким сладким губам. Антон целует осторожно, не напирая, лишь нежно, почти невесомо, сминает его губы своими. Ладони Арсения скользят по его плечам, по груди, дрожащие пальцы взволнованно сжимают отвороты пиджака. — Антон, — шёпотом зовёт он, когда тот все-таки отрывается от его губ и прижимается своим лбом к его. — Мм? — так же шёпотом отвечает Антон. Арсений заглядывает ему в глаза и медленно говорит: — Останься сегодня со мной. Антона словно пронизывают разряды тока, и тело слабеет. Он снова целует его, стараясь вложить в поцелуй такое труднопроизносимое вслух Я останусь с тобой навсегда. Антон целует, будто не может насытиться, так отчаянно и жадно, словно он ворует эти минуты у самой судьбы. Арсений отстраняется первым. Он дышит часто, и Антон мысленно ругает себя, что не остановился вовремя. Через несколько секунд Арсений, чуть отдышавшись, порывисто говорит: — Поцелуй меня ещё. Антон изумлённо смотрит на него. — Арсений, ты еле дышишь, — обеспокоенно говорит он. — Ну и что? Уже давно, вообще-то, — Арсений говорит эти страшные слова так просто, с улыбкой на губах, и глаза его блестят, и вид у него решительный, дерзкий. И Антон думает: он безумец. А ещё у Антона сердце щемит оттого, что он узнаёт того Арсения, каким он был до болезни — неугомонным, блещущим энергией, с хитрой лисьей улыбкой, с немного сумасшедшими искринками в глазах. Его улыбка заразительна, и Антон невольно улыбается ему в ответ, гладит по щеке и всё же качает головой, не в силах сказать «нет». Арсений всё улыбается ему, понимающе, по-родному, и сердце Антона разрывается от нежности. Положив руку Антону на щёку, Арсений шепчет: — Я люблю тебя, Антон, так сильно люблю. Антон не выдерживает его надрывного шёпота и проникновенного взгляда — затыкает его поцелуем, потому что Нет, не говори мне это так, словно прощаешься со мной, не смей мне говорить этого, только не так. Он отчаянно сжимает Арсения в своих объятиях, боясь отпустить, потому что уверен: отпустит — Арсений растает прямо на его глазах, в тот же миг рассыпется на кусочки, и Антон никогда не сможет собрать его обратно. Что ему тогда останется? Пыль, осколки, мираж? Иллюзия, что он был счастлив, что любил и был любим в ответ? Сможет ли он потом из этих кусочков сложить «вечность» и освободиться? Никто не подарит ему целый мир и новое сердце. Без Арсения в его вечности никогда не будет хватать кусочков, и они чудесным образом не выпадут из его глаз вместе со слезами, сколько бы он ни плакал. Вечности у них уже давно нет. Антон задыхается, когда думает об этом. Он захлёбывается воздухом, которого ему так много, а Арсению — так мало, и боится выпустить его из объятий хоть на мгновение. Тем временем внизу, на первом этаже, Екатерина, так и не дождавшись, пока Антон Андреевич спустится, подаёт обед своему мужу. — Так значит, чахотка отступает? — воодушевлённо произносит она, поставив на стол тарелку с горячим овощным рагу. Дмитрий медлит, не может решить, стоит ли ей знать. Он обречённо вздыхает. Смотрит на неё молча, но красноречиво, и она замирает, встретившись взглядом с его глазами. Екатерина смотрит испуганно, и он не решается озвучить правду. — Дима, скажи мне, — тихо говорит она, глядя на него пристально. Он вздыхает тяжело, опускает голову, ощущая на себе тяжесть вины. Он даже не может сказать, за что — то ли за то, что не сумел помочь, то ли за то, что становится дурным вестником. Раньше за это отрубали голову, но сейчас ведь голову ему никто не отрубит, верно? Ему было бы легче, если бы всё-таки отрубили. — Мне очень жаль. Катя отшатывается и закрывает рот ладошками, чтобы не издать ни звука. На глаза наворачиваются слёзы. — Как же так, Дима? — шёпотом спрашивает она. — Ему же лучше стало. — Так часто бывает перед… — он запинается, не говоря слово «смертью», на которое уже почти год как установилось негласное табу, — в общем, так бывает, что на пару дней больному становится гораздо лучше, и даже появляются признаки выздоровления, но чахотка — не та болезнь, которую можно вылечить, — они смотрят друг на друга, разделяя эту печальную минуту на двоих, потому что ни один из них не в силах вынести это в одиночку. — Я не сказал об этом им, — продолжает он тихо, — хотя я думаю, Арсений Сергеевич и сам знает. Последние слова окончательно расстраивают Екатерину, и она присаживается на стул рядом с мужем. Слёзы текут по её щекам. Дмитрий оглядывается на лестницу, проверяя, не идёт ли кто из хозяев дома, и, убедившись, что они всё ещё наверху, придвигает стул ближе к жене. — Ну всё-всё, Катюш, не плачь. Не плачь, — Дима ласково гладит её по плечу и уже жалеет, что рассказал ей. Несколько минут они проводят в тишине. Катя кусает губу, смотря в одну точку, а Дима сжимает её руку. Его мысли текут медленно, лениво, перебирая один за другим все моменты, когда ему удавалось застать улыбку и смех Арсения, когда он видел его радостным и счастливым. Дима всё ещё помнил их знакомство так, словно оно было вчера: они с Катей отдыхали на южном берегу Сены два года назад, а Арсений и Антон тогда только поженились, и Антон повёз Арсения во Францию на медовый месяц. Они провели много времени вчетвером за душевными разговорами. Дима навсегда запомнил фразу, сказанную однажды Арсением: «Человек становится очень красивым, когда улыбается». Сейчас эту фразу Дмитрий сам часто говорит ему. Дима хочет запомнить его именно таким — с улыбкой, ярким, светящимся, красивым. Дима машет головой, развевая приятный морок воспоминаний, и, в попытке отвлечь и себя, и жену от грустных мыслей, спрашивает о насущном: — Скажи мне, ты сегодня не заметила того подозрительного господина, о котором говорил Антон Андреевич? Екатерина, вытянув из рукава платья платок, вытирает глаза и нос и чуть рвано отвечает: — Да, пришёл за Антоном Андреевичем, как и в прошлый раз. Потоптался под окнами и обратно пошёл в город. — Ой, не нравится мне этот тип, — качает головой Дмитрий, — чувствую, ничего хорошего от него мы не дождемся. Может, предупредить Антона Андреевича? — вдруг приходит ему идея в голову. — Потом предупредишь, — Катя бросает короткий взгляд в сторону лестницы, ведущей на второй этаж, будто зная наверняка что-то тайное и скрытое от чужих глаз, — не до тебя им сейчас.***
О чёрный большой зонт, укрывающий Антона от ветра и дождя, ударяются мелкие холодные капли. Он, не отрываясь, смотрит на золотистую витиеватую надпись на светлом мраморном камне. Дождь стекает по надгробию, вместо Антона оплакивая его горе, а Антону будто бы уже и не больно. На душе — покой, в голове — порядок. Карман его шерстяного пальто приятно оттягивает заряженный револьвер, и ему остается совсем немного — снять его с предохранителя и спустить курок. Если шагать через край, то только вместе. Антон верит, что когда-нибудь Арсений простит его за это.