Сейчас

— Я вроде говорил тебе убрать это нахуй, — цедишь ты сквозь зубы, когда Джастин входит в лофт. Тот бросает мимолетный взгляд на многочисленные наброски совокупляющихся Рэйджа с Джей-Ти, пожимает плечами и швыряет пальто в сторону уже несуществующего итальянского дивана. — Да? А я расслышал только часть, которая касалась «нахуй». И вопреки себе ты едва заметно улыбаешься. Вопреки себе подходишь к нему. И вопреки себе же касаешься его нежным, почти целомудренным поцелуем, и твой взгляд на сей раз говорит больше, чем твои губы. Джастин знает тебя лучше чем кто-либо другой; знает все нюансы, которые делают тебя невыносимым, но в то же время, — с его слов — милым. Так, словно он умеет читать между строк. У тебя подкашиваются ноги в коленях, и ты спешно скользишь руками по его талии, чтобы он ничего не заметил. От него пахнет твоим шампунем и стиральным порошком Дафны. На вкус он как содовая и… Джастин. Улыбается так, будто ему нечего скрывать. Тебе тоже. Не то чтобы ты скрывал что-либо раньше, потому что тогда это был бы уже не ты, но в последнее время в твой жизни нет ничего, кроме его по-быстрому нацарапанного списка покупок на холодильнике, его зубной щетки в твоей ванной и рисунков, разбросанных на стеклянном кофейном столике. Ничего, кроме его глаз и улыбки, кроме ощущения его волос меж твоих пальцев, и того факта, что ты не можешь уснуть в редкие ночи, когда его нет рядом. Ты никогда в этом не признаешься, но постепенно становишься педиком того типа, которых всегда ненавидел и против которых бунтовал полжизни. Истинная ирония заключается в том, что сейчас до тебя дошло, почему ты боролся с этим, а кроме того — почему остальные с этим не боролись. По правде говоря, ты все еще не стал одним из них. С чем-то ты никогда не сможешь смириться, — но не потому что не хочешь, а потому, что не способен. Смириться с чем-то для достижения счастья — это одно. Другое дело - признаться в этом самому себе. — Эй, — говорит Джастин тем жизнерадостным тоном, за которым обычно следует просьба сделать что-то, чего ты не хочешь. Нежные поцелуи в шею, касание его пальцев воротника твоей рубашки только подтверждают догадки. Заманивает. — Что «эй»? — отзываешься ты и проводишь ладонью по Джастиновой пояснице. Сейчас ущипнешь. — Давай сегодня останемся дома. Ты открываешь рот, чтобы сообщить ему о грядущей вечеринке «Жеребцы в мыльной пене» в «Вавилоне», об очередном благотворительном трахе в «Вуди», как вдруг улавливаешь странный огонек в его глазах. Моргаешь, и это проходит, но тут Джастин принимается облизывать твою ключицу. Знает, что это сводит тебя с ума. — Ну хорошо, твоя взяла. Чертов пизденыш. — Я люблю тебя! — сияет он, и ты фальшиво ворчишь, снова обнимаешь его и опасаешься, как бы ноги всё же не подкосились.

***

Оранжевый цвет бра струится по его коже, блестит в волосах, повторяет контуры его красивого лица и изгибы гибкого тела, и ты пытаешься сохранить остатки чувства собственного достоинства, не кончив прямо сейчас. Это случилось не единожды. Это не игра на публику. Ты трахался с ним больше раз, чем можно сосчитать. Твой язык на его горячей коже; ты наблюдаешь, как он корчится, стонет, сжимает в кулаке простыни. И ты размышляешь. О том, как докатился до жизни такой, и что для тебя значит вот это все. Дело не только в Джастине, но и в ваших с ним отношениях, какими бы неопределенными они не были. Он — твой бойфренд, ты это точно знаешь, и уже давно забросил попытки убедить себя (и других) в том, что это не так. Он любит тебя, а ты больше не заставляешь себя не замечать этого. Ты все еще борешься. Но на сей раз против того, что много лет держало тебя в оцепенении, против скучного секса и бесконечных головных болей. Против засранцев, которые думали, что ты не умеешь любить. Тупых ублюдков, которые решили, что ты ненавидишь все, что связано с отношениями только потому, что у тебя их нет. Изо всех сил доказываешь им (и себе) их неправоту. Убеждаешь себя в том, что твоя любовь к Джастину является вызовом, и это, по сути, оправдывает многое. В твоем понимании. Чуть-чуть. Иногда. Ты впиваешься ногтями в его бедра, приподнимаешь их, и Джастин снова кричит — не от того, что ты сделал, а от предвкушения того, что ты собираешься сделать. Он так хорошо тебя знает, что это должно бы бесить до умопомрачения, но оно отдается в твоем животе, члене, и этот маленький язычок пламени подпитывает вас обоих. — Брайан… — хриплый порочный стон. У тебя кружится голова. — О Боже… — Его дыхание прерывается, мышцы напрягаются под твоими руками и языком, и он стонет, когда после короткого, но глубокого прикосновения его бедра отрываются от кровати, а руки со стуком падают на матрас. Значит, осталось недолго. Ты отстраняешься под его шумные протесты и протягиваешь руку за смазкой. — Брайан, сейчас. — Да, но… — Трахни меня. Джастин тянет тебя зубами за мочку уха, и ты невольно вздрагиваешь. Конечно, пизденыш это замечает и снова улыбается, игриво царапая ногтями твои бока. Он знает. Он всегда все знает. — Ты… — и это все, что ты можешь выдавить из себя, все, что можешь позволить себе сказать, прежде чем накрыть губы Джастина своими и молиться, чтобы тот не понял, что на самом деле ты шепотом кричал это единственное слово. Нетерпеливая возня, ругательства и мольбы шепотом, и ты скользишь внутрь, там тесно и жарко… его пальцы в твоих волосах, твои пальцы в его волосах, и вспышки яркого света вторгаются в темноту. — Господи! — Пожалуйста! — Джастин. — Сейчас… Его губы вновь у мочки твоего уха, и ты трахаешь его — за сотрясающий тебя взрыв, за то, что он заставил тебя сломаться, за… за то, что он лизал твою ключицу и вызывал то гудящее удовольствие, которое вибрирует в твоих венах. Сейчас.

***

Позже ты лежишь в постели, удовлетворенный и взмокший. Зарываешься носом в его волосы, глубоко дышишь и фиксируешь очередное воспоминание. Еще одно, которое будет храниться на подкорке мозга вместе с другими: его голос, который произносит: «Я иду с ним», до нелепости романтичная песня, глухой звук удара биты, его тело, слившееся с твоим под мерцающими огнями, и сотни ночей между и после. Его рука покоится на твоей груди, а губы на твоей шее — сладкие и легкие, как перышко. — Я тоже люблю тебя, Брайан. Чертов пизденыш.