850 год. Стена Марии. Шиганшина.
В одном из наиболее сохранившихся домов. В одной из наиболее чистых комнат, пригодных для хоть какого-то житья. На кровати, что все еще имела заправленный вид, с тех пор как люди ушли отсюда, лежало бездыханное тело тринадцатого командора разведкорпуса — Эрвина Смита. Его лицо, исказившееся от настигнутой смерти, закрывал зеленых плащ с гербом, который столь ценил каждый солдат легиона. Напротив него, задыхаясь от стоявшего комка в горле, сидел и капитан разведки. Ножки стула порой скрипели от малейшего движения Аккермана. Это раздражало.«Не стоит. Сожаления притупят все твои последующие решения. И тогда другие будут решать за тебя…»
— Без сожалений, говоришь, — тихо, словно он лишился голоса почти основательно, прошептал Леви. Можно сказать, что и вовсе. Горло мужчины давило, будто удавка ограничивало поступление воздуха, которого и так слишком было мало. Изредка он делал тяжелый глоток воздуха, от чего все мускулы, все вены натягивались, вызывая еще большее ощущение удушья. Но это лишь малая часть того, что волновало капитана. Он готов был мириться со всеми истязающими тело чувствами, лишь бы… он смог понять. Понять, правильное ли он принял решение. Или все то, что сейчас происходит, положенное его рукой, лишь недоразумение, которого не должно было произойти. Без сожалений… Как это можно понять? Как это можно принять? Когда из-за твоих решений, может, не правильных, может абсурдных или чересчур быстро принятых ты теряешь близкого человека. Назойливые картинки прошлого назло лезут в твою голову, намеренно причиняя боль. Когда-то давно ты и представить не мог, что все будет так, как оно есть. И тебе остается только гадать: это то, чего хотел он? Твой друг.… То ли это, чего так желало его сердце и стоило ли оно того. Стоит ли это сейчас этой прожигающей боли в груди? Этих прерывистых вздохов, которые все равно не дают облегчения, которые все равно не дают воздуха, не насыщают легкие кислородом. Этих слез, что капитан пытался сдержать сквозь стиснутые зубы. Сквозь скулы, которые напряг до предела. Леви уже не узнает. Он не узнает, правильно ли понял своего близкого друга. Который, на самом-то деле был чем-то большим, чем просто друг. Чем лучший друг. Он был частью его семьи, души. Тем, кто понимал его в любом настроении, в любом настрое духа, в любом состоянии. И он уже никогда не найдет кого-то, кто сможет занять его место. Даже больше — он и не будет искать. Это место никогда более не опустеет. Несмотря на все обстоятельства, Эрвин всегда в его сердце, всегда рядом, всегда будет идти плечом к плечу, хоть и физически это не так. Раз за разом серьезный и полный решимости взгляд Эрвина представал перед глазами Леви. Все та же уверенность. Все то же осознание и здравость ума. Аккерман всегда понимал, что этот человек держит все в своих руках. Словно весь мир его маленький театр, а он умело передвигает актеров. Так и сейчас. Мужчина не видел лица командора. Но видел его взгляд… Так же часто бывает, согласитесь. Когда много думаешь о человеке, его взгляд начинает преследовать тебя. Причем каждый раз один и тот же. Одинаковый, стойкий. И ты будешь ходить и гадать, что это значит, что он хочет сказать, что он чувствует… и чувствует ли вообще. Не сам человек, нет. Его душа. — Ты хочешь что-то сказать? Эрвин, — шепотом спросил Аккерман. Настолько тихо… из последних сил. И кто сейчас на него взглянул, не сказал бы, что у этого человека внутри разрывается бездна. Внутри рвется все, что только может и не может порваться. Весь его мир идет по швам, все рушится, остается лишь внешняя оболочка без содержимого. Взгляд пустеет. Становится холодным и равнодушным. По такому взгляду можно легко выделить человека, который действительно любил… но потерял все самое ценное его сердцу. Все самое любимое. Все то, что ему было столь дорого. Такие люди будут говорить, что любви нет. Нет дружбы. Что это всего лишь иллюзия, созданная, нет, придуманная (!) для собственного развлечения. Для простого времяпровождения. Но это будет не так. Эти люди знают, что такое любовь. Знают на собственном опыте и далеко не в лучшем ее проявлении. Потому что они ее потерли. И отказываются в нее верить. Отказываются верить, что потеряли любовь. Свою любовь. Свою дружбу. Свое… родное. Запустив руки в волосы, он наклонился вперед. Зубы налетели друг на друга как злевшие враги. Казалось, еще чуть-чуть и сама челюсть даст трещину. Он сжимал их так сильно, как только мог, скрежет эмали вызвал раздражение и дискомфорт, а кожа на губах, что случайно попала под налет начала кровоточить. Что если, он поступил неправильно? Что если, ошибся. Ханджи уверяла, что спасать необходимо было именно Эрвина. Но… как понять. Желал ли этого сам Эрвин? По комнате разлетелся звук громкого вздоха, всхлипа, сопровождающийся голосовым надрывом. Леви уже не мог сдерживаться. Аккерман склонил голову себе на колени, сильнее сжав волосы в кулаках. Он не мог справляться со всей болью, что обильными потоками лилась по телу, не пропуская ничего на своем пути. Сердце отбивало уже не поддающееся подсчету биение. И он готов был клясться, что чувствовал, как оно уже бьет и по его ребрам с внутренней стороны, что еще чуть-чуть, и оно вырвется, … сломает кости и вырвется наружу. Он чувствовал собственный пульс через руки, которые еле-еле касались лба. На прикроватной тумбе, на которой заканчивалось все содержимое пыльной комнаты, стояла стеклянная ваза с двумя сорванными цветами. Они легко покачивались от ветра, проникающего в помещение через открытое окно. Вроде Ханджи сорвала их у подножья стены. Он точно не помнил. Он и не помнил, как принесли сюда тело Смита. Не помнил, как сам сел подле него. В голове крутился лишь недавний разговор, который определил судьбу каждого. Каждого из легиона. Леви. Команды. И Эрвина…То есть наш единственный шанс — план, предусматривающий готовность погибнуть в бою с самого начала. Для этого нам придётся просить этих юношей и девушек отдать жизни. А без навыков первоклассной разводки убедительной причины не придумаешь. Сомневаюсь, что хоть один из них пойдёт в атаку, если я их не возглавлю. А значит, я погибну первым. Даже не узнав, …что в том подвале…
Леви всегда считал, что узнать содержимое подвала для Эрвина лишь задача, что стояла на пути к главной цели — победа и свобода человечества. Аккерман на секунду позволил мысли о возможном сомнении в Эрвине закрасться в его голову. Угнетала даже то, что такой вариант существовал. Не то, чтобы Леви в него верил или соглашался. Все говорило именно об этом. Он действительно думал, что все, к чему идет Эрвин на протяжении своей жизни — это победа людей над титанами. Показать, на что способен людской род. А выходит. Это лишь… обман. Что если так оно и есть? Леви не думал. Очередной вздох. Он не дышал. Лишь краткими, но глубокими вздохами снабжал свой организм кислородом. Впрочем, он бы и не отказался умереть. Да и если так подумать. Он и не должен больше жить. Он дал клятву, что никогда не пожалеет о решении следовать за Эрвином. Так значит, следовать ему за ним необходимо до конца? До самого конца. Теперь все встало на свои места. Наверное. А может, это один из пазлов очередной авантюры? Что если все это не что иное, как продуманный спектакль в его постановке? Что если на самом деле это все ложь, а от него просто ждут каких-то определенных действий? Это неверие и, самое главное, не желание верить в происходящее накрыло бы с головой любого, кто остался один на один с фактом потери дорогого, близкого человека. А проблема в том, что от них позже становится лишь хуже. От надежды и своего желания верить в то, что все это ложь, провокация, всего лишь какой-то прикол или шутка. Всего лишь… назло. После этого все разбивается о жестокую истину. Перед Леви бездыханное тело друга, мужа, близкого человека и любимого. В голове щемящее рассудок воспоминание и, ключевое, осознание того, что это по твоему решению. В большей части по твоей вине. Какая разница, что он согласился. Какая разница, что он взвалил на плечи капитана, на его всегда находящуюся в холоде голову важность и серьезность в принятии решения дальнейших действий на поле боя. Несомненно, это решение верное и привело к победе. Несомненно, территория освобождена, и человечество одержало весомую победу. Но какой ценой? — Я так и не научился, нет, я так и не увидел то, что открывалось перед твоими глазами. Даже тогда, когда я следовал за тобой, … я не видел.Столько раз… смерть казалась мне избавлением… Но всякий раз… перед глазами вставала мечта, разделённая с отцом. А теперь… Мне лишь нужно протянуть руку, и вот он — ответ. Совсем рядом.
Смерть. Как избавление. Да, многие бы согласились. Смотря, как твоих друзей пожирают пачками, смотря, как весь мир рушится на глазах в одночасье, смотря, как мало стоят жизни людей на поле, залитом кровью, понимая, что не хочешь, чтобы твоя собственная жизнь оказалась в чьих-то лапах начинаешь думать о, наверное, единственном быстром выходе из всех проблем. В голове только одна мысль — избавиться от боли. Избавиться от пожирающего твою голову страха. Но это не про Эрвина. Никто и никогда бы не сказал, что этот человек способен на это. Но в пучине сражений, в которых люди под твоим командованием гибнут, которых ты не сумел сберечь и их кровь в первую очередь лежит на твоих руках — начинаешь задумываться. Задумываться об избавлении. Даже сильный, уверенный в себе мужчина, уверенный в своих целях, мечтах и в том, что его действия стоят конечного результата, способен подпустить столь… кардинальные мысли. И об этом никто не узнает, никто никогда не смеет подумать или просто предположить, что в голове командующего гордо шествуют по темным переулками сознания суицидальные наклонности. Но его каждый раз останавливала лишь мечта… Пожалуй, только эти слова сохраняют сознание и хоть какую-то ясность ума капитана. Только эти слова стали окончательными в принятии решения. Только эти слова стали толчком, от которого оборвалась жизнь командующего. Так может все-таки, Леви принял верное решение? Решение отпустить его. Освободить от гнета мечты, которая не давала спокойно жить, которая вела его дорогой до… Шиганшины. До того подвала.Но… Леви. Ты видишь их? Всех наших товарищей? Они смотрят на нас. Они хотят знать, что стало с их сердцами, посвящёнными человечеству. Потому что битва ещё не окончена. Неужели… Всё это не более чем… Мои детские фантазии?
Ты отлично сражался. Благодаря тебе мы зашли так далеко. Я сделаю выбор. Откажись от своей мечты и погибни. Веди новобранцев прямиком в ад. А я устраню… звероподобного титана.
Лишь одного останавливает Леви от неминуемой смерти. Лишь одно останавливает его от самоубийства, о котором, как оказалось, так часто думал Эрвин. Клятва. Да. Она стала его смыслом жизни. Его опорой. Он не мог просто взять и наложить на себя руки, зная, что он дал клятву своему, в первую очередь, другу, который разделил с ним судьбы. И если жизнь после смерти все-таки существует, то, как он сможет посмотреть ему в глаза, когда данная клятва осталась невыполненной. Как он сможет жить после, если знает, что он не выполнил и нарушил слово. Как он в принципе сможет поднять руку и сделать это, когда в голове лишь мысли о клятве…Если мы всё равно погибнем… то какая к чёрту разница? Хоть при неисполнении приказа, … но ведь эти трепыхания ничего не стоят?
Абсолютно верно. Совершенно ничего не стоят. Неважно, о чём вы мечтали, на что надеялись… Неважно, насколько счастливой была ваша жизнь… Погибнете ли вы от камня, что перемалывает тело в кашу, или как-то ещё… Всё едино. Всем приходит срок умирать. Так и только так… мы можем противостоять этому жестокому миру!
Заключается ли жестокость мира в мечте? Если быть точнее в том, что она чаще всего остается просто мечтой, просто обреченным на провал желанием. Мечта ведь на то и мечта…. Но… если бы Леви принял иное решение. Если бы сделал все возможное, чтобы Эрвин выжил. Если бы он все-таки дошел до того проклятого подвала. Воплотил свою мечту, которая держала его в аду наяву, которая давала силы подниматься каждый раз на ноги, несмотря на то, какой силы груз давил сверху. Это было бы правильнее? Было бы так, как оно должно быть?И можно ли сказать то же самое о наших погибших товарищах? Жизни этих солдат… тоже ничего не стоили?
Нет, вовсе нет! Чего они стоили, решать нам! Эти храбрые павшие! Эти бедные павшие! Единственные, кто могут помнить о них… Это мы, оставшиеся в живых! Мы погибнем здесь! И пускай следующее поколение остающихся решит, чего стоили мы!
Оставшиеся в живых, говорил? Я остался в живых. Но я не знаю, стоило ли оно того. Несомненно, человечество выжило. Человечество избавилось от гнета титанов. Им более не нужно опасаться, что их съедят. Что вот-вот стены могут рухнуть.Яритесь, солдаты мои! Кричите, солдаты мои! Сражайтесь, солдаты мои!
● Эрвин Смит.
Он может пасть, но воля его непоколебима…
855 год. Стена Марии. Шиганшина.
Продолжение того дня я помню смутно. Прошло уже пять лет. Теперь наш остров не узнать: поезда, технологии и… ни одного титана. Не, знаю, этого ли ты хотел всю свою жизнь… — Торопись, мы опоздаем на поезд, — кричал какой-то мальчик позади меня. Я не обернулся и не ушел с дороги, хоть понимал, что он прямо за мной. Я чувствую, как кто-то врезается мне в спину. Я ожидал этого и медленно поворачиваю голову в сторону двоих мальчиков чуть старше десяти лет на вид. — Простите нас, майор. — Пробурчал первый, сдерживая трясущиеся губы. — Спасибо Вам огромное, — воскликнул второй, заставив меня перевести на него взгляд. — Благодаря Вам и разведкоркорпусу мы можем увидеть море! Об этом мечтала моя сестра, но она умерла раньше, чем это стало возможно, но я уверен, что будь она тут, неустанно благодарила бы вас! Я лишь коротко кивнул и пошел дальше. Не хочу принимать благодарности. Это не я герой. И даже медаль, что с тех пор висит у меня на шее, на самом деле принадлежит не мне. И никому из тех, кто выжил в той контратаке на стену. Ее заслужили только те, кто пал под обстрелом булыжниками от звероподобного титана. И… ты. Эрвин, в первую очередь. Мои ноги несли меня куда-то дальше. Неужели, на то самое место? В тот дом. Наверное, там уже обустроились люди. Да. Давно. И они даже не догадываются, что пять лет назад на кровати их второго этажа лежал испустивший дух командор разведкорпуса, благодаря которому они смогли вернуться домой. — Мама! Поверить не могу, я дома, — я косо посмотрел в сторону. Да. Это он. Тот самый дом. И сейчас, из окна второго этажа, где все также виднелась пустующая ваза (скорее всего, цветы сгнили до такой степени, что просто превратились в подобие пыли), стояла девушка. Какая ирония. А ведь цвет волос у нее такой же, как и у него. Да и… это пристрастие к зеленому. Ее рубашка, несколько верхних пуговиц которой были расстегнуты, уж слишком напоминали мне плащ разведки. — А я и не помню, что тут стояла ваза…● Леви Аккерман.