У нас впереди целая вечность.

Они помнили своё могущество, а после — ничего. В их руках были судьбы тысяч, миллионов, миллиардов, которых злодеи безжалостно и беспощадно искоренили из их мира, превратив его в чёрное ничто. Всех, без исключения, поголовно, отняв самое дорогое, что было у них всех — жизнь. Рейхугольник мог уничтожать страны одним лишь взглядом безэмоциональных глаз без зрачков и радужки, Омская Птица же щелчком длинных пальцев с острыми когтями в красных перчатках — устроить апокалипсис. Эти две сущности стали воплощением неконтролируемого хаоса, боли всех и каждого на Земле, в них не было ничего, присущего людям, ни грамма светлых чувств, лишь деготь и изощрённость, прямиком из глубин Ада. Но что теперь? От их грандиозного триумфа не осталось ничего, вместо него — мёртвая тишина и всепоглощающая белая пустота, куда ни глянь, из-за которой в глазах стоял будто бы «белый шум» из старого советского телевизора, и создавалось мерзкое ощущение, что они вот-вот да лопнут прямо в глазницах и начнут стекать вниз горячей вязкой жижей по щекам на пол. Сколько они здесь? Им бы тоже хотелось знать ответ на этот вопрос, вот только, кроме друг друга, никого не было в этом «чистилище», да и больше не было особой разницы. Сначала, как только их выкинуло сюда, Вин с остервенением метался в безумии и животной ярости, громко выкрикивая ругательства на родном русском: бегал туда-сюда, резко пропадая из виду, после возвращаясь будто ещё злее, чем было, а потом взмывал высоко вверх, точно красная молния, желая найти выход и вырваться вновь на свободу, но было тщетно, поскольку он из раза в раз врезался в невидимый «потолок», по-звериному срываясь на крик и избивая его своими крыльями с густым оперением, от чего сверху вниз монотонно падали алые перья разнообразного размера и красноватый пух из дополнительных конечностей и хвоста, напоминая собой кровавый дождь на замедленной киноплёнке. Айранит не был в восторге от того, что ему опять обрубили путь к свободе, даже если эта свобода подразумевает под собой, с одной стороны, житьё в Сибири, а с другой — власть над миром. Да, был уговор, что от него требуется «ликвидировать одного здорового парня», но, при столкновении лицом к лицу со своим главным корешем, в нём пробудилась уверенность в их силе и безнаказанности, что и привело к начавшемуся апокалипсису, закончившемуся их совместным пребыванием здесь. В отличие от него, Рейх был намного спокойнее и хладнокровнее, предпочитая держать всё то, что осталось от когда-то живых эмоций внутри себя. Он стянул с рук кожаные перчатки и, молча сидя на «полу», постукивал по нему длинными ногтями, исподлобья наблюдая одними глазами то за попытками «кореша», то за парящим всклокоченным оперением вокруг. Но неожиданно к его ногам падает с глухим стуком грязно-коричневый замшевый рюкзак с блестящей бляшкой на расстёгнутом ремне, из которого выпадают запакованные шприцы, ампулы и несколько пакетиков с самокрутками и небольшими таблетками-капсулами. Тонкие чёрные брови моментально сводятся к переносице, на лбу проявляется возрастная морщина, а один из начищенных сапогов брезгливо отодвигает в сторону вещь и её содержимое. Этого только не хватало здесь. Не желая более слушать кряхтение «друга» и видеть его, так называемую, дурь, мужчина погружается в себя, устремив взгляд в никуда. Для него такое заключение было знакомо, привычно, уж очень похоже на ту «клетку», в которой он сидел многие томительные годы, заточённый внутрь никчёмного, бесхребетного и никуда не годного немецкого мальчишки. Конечно порой, его телом тоже удавалось манипулировать, какой-никакой, а плюс, да только каким бы ни был слабаком этот парень, он был способен вернуть контроль над своим хрупким телом, отбросив вторую личность обратно в темноту, в глубины своего сознания, заперев за семью печатями. И вот, наконец вырвавшись, прочувствовав себя самого, живого, как казалось, непобедимого и всемогущего, он проиграл тому, кем вожделел всем своим существом, оказавшись вновь вне воли и в приевшимся отчаянии, потеряв свободу и власть, но, благо, уже не в молодом немце, не один, со своей внешностью и контролем над своим телом. Тогда напарники пришли к единственному разумному итогу в их сложившейся ситуации: раз они очутились здесь, то теперь вряд ли обретут своё недавнее могущество и выберутся отсюда ближайшую… Вечность. Теперь настало принятие случившегося, что привело к монотонным разговорам между собой ни о чём и открытому наплевательству на дальнейшее будущее в этом месте. Оба были уже в схожем положении, им не впервой, им не привыкать, оставалось лишь смириться с неизбежным заточением. Никто из них не был уверен в том, что ждёт их впереди, но казалось, что это не сильно волновало и тревожило их. Если Омич пытался хоть как-то разбавить время путём употребления содержимого своего «тайника» и постоянными попытками завязать диалог с товарищем, то немец просто кивал и односложно отвечал на его слова, сидя либо с закрытыми глазами, либо внимательно рассматривая своё отражение на поверхности чёрного пикельхельма с серебряным орлом спереди, лежащий между ним и его другом, подобно рюкзаку второго. Так было и в этот раз. Прикрыв веки несколько раз, мужчина отвёл взгляд от маленького себя в шлеме и принялся осматривать всё вокруг себя, будто что-то могло поменяться. Те же разбросанные перья и пух, та же белая пустота, та же тишина. Вот с одной стороны лежит его длинный чёрный плащ с чрезмерно высоким воротником, с другой -, рядом с головным убором, подобно змее скручен кожаный ремень с серебряной бляхой, аккуратно лежат перчатки, а на них — Железный Крест. Всё как и было, на своих местах. Впрочем, кое-что да изменило своё положение, только не из его вещей. Чужой рюкзак исчез со своего места, оказавшись под головой своего владельца, вследствие чего красно-алые волнистые прядки рассыпались по нему, явно контрастируя с его цветом. Место замшевой вещи заняли кожаные ботинки, похожие на берцы, с красными вставками, длинные красные перчатки с вырезами на пальцах для когтей и такого же цвета плащ, похожий на плащ немца, только вместо воротника появился тёмно-алый мех, а на спине — широкие вырезы. Сам парень лежал на «полу», огородив себя с обеих сторон крыльями, распушив оперение на них и расправив свой хвост, в то время, как к «потолку» поднимался сизый дым, от которого щипало нос, и в горле появлялся омерзительно-горький привкус, означающий, что напарник вновь курит свои дрянные самокрутки с травой, дабы, как он сам говорит, «убиться». По мнению обычных людей, лишние, но для айранита родные конечности слегка двигались то вверх, то вниз, в такт его дыханию, открывая на пару мгновений бледный острый нос, согнутые в коленях ноги в чёрных джинсах и тлеющий кончик «сигареты». Омский Птиц всегда напоминал своим складным телосложением, низким ростом и молодой внешностью антропоморфную гарпию, что ещё больше бросалось в глаза на фоне двухметрового Рейхугольника с вытянутым мертвецки-белым лицом, непропорционально длинными руками и ненормально-тощим телом, которому он был аж по грудь, но человеческие ноги с черными когтями на пальцах опровергали все ложные предположения. Неизвестно сколько конкретно лет этому существу, но люди, встречавшие его, да и сам Рейх вместе с ними, по его, на первый взгляд, миловидной мордашке не давали больше двадцати пяти. Впрочем, с немцем было так же, ведь при первой их встрече, Вин посчитал его всего лишь сорокалетним мужчиной со своеобразной внешностью. Всё было равнозначно, на этом тема с возрастом обоих и закрылась. Что касалось характеров, то нельзя было сказать, что эти злодеи — два сапога пара, одинаковые во всём. Они просто стоили друг друга. Один — молчаливый, безэмоциональный выродок без капли сожаления, здравого смысла, нежных чувств и живой души в себе, но зато с маниакальным желанием завладеть одним поляком, попавшимся однажды ему на глаза и ставший целью до конца его дней; а другой — расчётливый псих, жаждущий подарить свободу всей своей гадкой личине, с любовью к наркотикам, апокалипсису и своим личным суждениям о мире и человечестве. — Будешь мою траву? — прерывает тишину хрипловатый голос парня, опустившего одно крыло, и тем самым показавшего своё лицо, от носа закрытое чёрной маской, оставляя открытыми лишь крупные глаза с алыми радужками и вытянутым зрачком, направленные в сторону кореша. — Nein, — сухо бросает в ответ мужчина и переводит взгляд от глаз собеседника на его крылья, рассматривая лоснящиеся, ровные, как на подбор, перышки. Ловким движением Вин оказывается на коленях Рейха, закинув ему руки на широкие плечи, вороша пальцами с острыми чёрными когтями чужие смоляные волосы. Есть ли силы сопротивляться? Нет, да и нужны ли они сейчас в сложившейся ситуации. Чужие ладони ложатся на пояс джинсов и, не встретив сопротивления, расстегивают пуговицы, опускают бегунок на молнии. Нужны ли ещё слова? Нет, они тут не к месту. Только затуманенные отголоски разума, мутный взгляд и сладкая, обнадёживающая безысходность, подталкивающая на это безрассудство. А, в принципе, что ещё можно ожидать от таких, как они. Плевать оба хотели, что это их первый раз, не нужны им трепетные ласки, томительная подготовка. Им нужны тела друг друга, сейчас же, немедленно. Кофта, брюки и джинсы вместе с бельём без какого-либо труда оказываются брошены на рядом лежащий плащ немца. В бёдра айранита вцепились тонкие пальцы мужчины, без предупреждения заставляя его опускать своё размякшее и расслабленное от наркотиков тело снова и снова на чужой вставший член, даже не задумываясь о его комфорте, в конце концов, этого и не требовалось. Лицо его кривится, он сдавленно шипит, а острые когти вонзаются в чужие предплечья по самые кутикулы. Ему чужда колючая боль, но липкий дискомфорт присущ, и именно сейчас Омский Птиц мог прочувствовать его во всём его разнообразии. Он против роли пассива в их дуэте, горло сдавливает немое возмущение и предвкушение мести, которая точно будет в ближайшем будущем. В копчике вызывающе закололо, от чего хотелось ёрзать, кряхтеть и скулить, лишь бы унять это чувство, бьющее по завышенной самооценке. Перья в хвосте вздыбились и расправились, ложась ровными, но подрагивающими полосами на ноги партнёра. В тот же миг его хватают за волосы на затылке, крепко накручивая прядки на фаланги, и тянут назад, заставляя прогнуться до хруста в спине. В несопротивляющееся чужое нутро начинают вбиваться сильнее, продолжая второй рукой направлять парня в такт движениям. Слишком соблазняюще выглядят все выпирающие косточки в прогнувшемся дугой теле. — Сукин сын…! — не сдержавшись, выругался тот себе под нос, опустив потяжелевшие от выкуренной травы веки с пушистыми тёмными ресницами. Крылья, немощно подрагивавшие пару секунд назад за спиной своего хозяина, широко распахиваются с приятным покалыванием в резко напрягшихся мышцах, предоставляя себя во всей своей величественной и горделивой красе; изо рта вырывается первый сдержанный вздох, срывающийся в конце на тихий полустон, а сам Омская Птица отдёргивает руки от предплечий Рейхугольника, перекладывая их на свои ягодицы, до пульсации прикусывая нижнюю губу в бесполезных, абсолютно пустых попытках сдержать клокочущие в глотке стоны, которые Рейх требовательно выбивал из него с каждым новым толчком.