В темноте гора Блоксберг кажется пылающим факелом, настолько далеко и ярко полыхает Костер — слабые отсветы даже простые смертные видят. У тех сегодня тоже праздник, только на пару сотен ярдов ниже и в разы скучнее. Повезет, если никто из них тайными тропами наверх случайно не забредет: исход будет немножко смертельным.
Сиэль, перехватив древко метлы поудобнее, чуть отклоняется вправо, чтобы получше рассмотреть яркую россыпь огоньков-окон в деревушке у подножия горы.
В двадцать первом веке древнее место силы превратилось в Мекку для странных типов, пропагандирующих сыроедение и прочищение астральных чакр. Если бы не защита, укрывающая настоящую вершину Блоксберга, они бы и до Костра добрались да головешки на сувениры растащили.
И все же дух волшебства здесь еще жив.
Сиэль ежится, обновляет согревающие чары (у костра тепло, а пока приходится терпеть), и направляет метлу выше, корректируя курс и огибая гору: ему говорили — на Вальпургиеву ночь нужно являться строго с Запада.
Зарево волшебного Костра приближается, уже видны носящиеся вокруг него десятки черных точек — удивительно, сколько ведьм и ведьмаков берут на себя труд добраться на ежегодную «профессиональную вечеринку». Сиэль прищуривается и предвкушающе улыбается.
Маленьких ведьмочек и ведьмачков на гору не пускают: правила строгие, Сиэль лет сорок назад попытался пролезть без спросу — домой пришлось ковылять пешком и еще полгода прозябать без магии. Повторять не хотелось.
Официальное приглашение обошлось ему в целый век ведьмовской теории, практики и жизни в лесной глуши (пустыня бы для отработки чар тоже сгодилась, но Сиэль не любил жаркий климат) — только недавно он сумел доказать, что освоил свой дар, и сдать экзамен.
Та еще жуть: в его тихий Шеффилдский лес нагрянула леди Бриджит — Главная ведьма Европы собственной персоной — и заставила исполнить девяносто семь заклинаний подряд. Сиэль потом три недели простейшее зелье сварить не мог, руки дрожали.
(Старушку Бриджит он, к слову, безмерно уважал: в конце концов, именно она — его первый наставник на чародейском поприще). (И ни разу, на самом деле, не старушка, но нечего перед ребенком в образе древней карги являться — прозвище прилипло намертво).
Так что теперь он здесь по праву.
Сиэль пролетает насквозь клубы дыма — огненные искры садятся на его рубашку, оставляя крохотные прожженные пятна, — и смотрит вниз во все глаза.
Волшебный Костер не меньше двадцати ярдов в диаметре, и время от времени пара лесовиков, все в коре да листьях, подкидывает в него рассохшиеся бревна и охапки колдовских трав. Народу — тьма, Сиэль такое в последний раз на рождественской распродаже в торговом центре Лондона видел и едва выжил, выбираясь.
Ведьмы, одетые кто во что горазд (от чешуи и живых цветов — те природные наверняка — до фривольных кожаных костюмов — эти явно городские), летают вокруг Костра, собираются в стайки на земле, хохочут, пьют мухоморную настойку и состязаются в чародействе.
Ведьмаки — их всегда меньше — угрюмо подпирают столы с угощениями, тихо переговариваясь между собой. Сиэль косится на них с любопытством, но присоединиться не рискует: он как-то не очень уважает спиртное и средневековые мечи, а у большинства местных экземпляров на спине какая-нибудь железка да болтается.
Сделав аккуратный приветственный круг, Сиэль чувствует на себе недовольные взгляды, находит скрытое в тенях от костра возвышение и, зависнув в воздухе, приветственно кивает леди Бриджит.
Та отвечает степенно-изящным кивком и едва заметно грозит пальцем. (Сиэлю всегда было любопытно, сколько ей лет на самом деле: на вид — не старше тридцати, но подобные платья и черты лица он видел разве что в родовом поместье на старинных портретах).
Он извиняюще пожимает плечами, мол, не со зла опоздал, погода нелетная, и вместо того, чтобы спуститься навстречу новым знакомствам и угощению, кружит над костром, наслаждаясь ароматами трав, дымом и теплом. Какофония звуков вокруг оглушающая, но сквозь нее лейтмотивом доносятся резкие и ласкающие, развязные и невинные звуки скрипки.
Будто бы знакомые.
Сиэль останавливается и, прикрыв глаза, невольно проваливается в воспоминания.
Себастьян играет почти каждую ночь — словно отдыхает от «никчемной слабости» своего господина.
У Сиэля не получается ничего: ни через тьму шагнуть, чтобы в гостиную из кабинета переместиться, ни цвет у скатерти сменить, ни сюрикены — даже не вилки! — хотя бы на десять футов бросить.
И вот Себастьян, днем вдоволь умаявшись с неспособным к элементарной демонической магии Сиэлем, уходит на крышу дальнего крыла поместья, чтобы играть до рассвета.
Сиэль тихонько прокрадывается следом, затаивается в скрытой выемке каминной трубы и слушает. От пронзительной, обиженной, ищущей и тоскливой мелодии разрывается сердце.
За три месяца демонской жизни шагать через тьму он так и не научился, зато однажды слышит, как воробьи за окном обсуждают богатый урожай на пшеничном поле. И розы у него — летний сорт — стоят в цвету до самого снега.
Ногти вдруг начинают выцветать, приходится носить перчатки не снимая. Сиэль убежден: станут снова человеческими — и поминай как звали.
А умирать теперь — вот так, с таким отношением Себастьяна, — принципиально не хочется. Хочется, чтобы знакомый, его личный Себастьян вернулся.
Поэтому, когда черным остается всего полногтя, Сиэль «отпускает демона на свободу». И себя заодно.
Внезапно звуки скрипки обрываются в кульминации крещендо, возвращая Сиэля к реальности.
Естественно, он не научился шагать через тьму — нормальные ведьмы на дальние расстояния туманными тропами ходят. И вместо ножей — проклятьями кидают. Не говоря уже о том, что щелчком пальцев цвет скатертям не меняют — новичкам, каким был он, слово волшебное нужно.
Нет чтобы глаза раскрыть и увидеть, что за «демон» из Сиэля получился, а не лелеять обиду за упущенную душу.
Он встряхивает головой и, заслышав начало новой мелодии — светло-сладкой, как майский мед, но почему-то печальной, — спешивается и решительно направляется в сторону ее источника.
Заклятые коллеги-Демоны на Бал Тьмы (звучит претенциозно, но «адовы выходцы» еще бо́льшие любители пафосных церемоний, чем старейшие ведьмы) по традиции являются в числе последних, как почетные гости. В основном, ввиду их малочисленности — на сто ведьм один хилый демон с трудом наскребается.
Демонская мудрость, подкрепленная историческим опытом, гласит: «Не зли ведьму. Сожрать душу все равно не сможешь, а веками снимать с себя проклятья — замучаешься». Мудрости этой демоны еще при прошлом Князе вняли и состряпали Договор о сотрудничестве, объединив заодно и праздники — так, собственно, Вальпургиева ночь и появилась.
Старушка Бриджит потому и грозила пальцем — Сиэль клятвенно обещал не опаздывать и не нарушать протокол. Кто ж знал, что этот дурацкий туман никакое колдовство не возьмет (он сначала сильно на север взял, едва до Магдебурга не долетел, хорошо хоть вовремя сообразил путеводное начаровать).
Вот и явился вслед за почетными гостями, как самый почетный. Осталось надеяться, что Князь своим присутствием гору, как всегда, не почтил. Сиэль сам его не видел, но много слышал — тот еще чокнутый отшельник, последние полвека ни на одном шабаше не появляющийся. Поговаривали, хандра у него сердечная. В этот бред Сиэлю верилось слабо, вариант, что демоны по-тихому прикопали Князя, а теперь пытаются играть в демократию, был куда жизнеспособнее.
Не то чтобы Сиэль безумно хочет воскресить навыки общения с демонами, но музыка цепляет не хуже аркана, тревожит сердце и доносится из-за того ряда голых сосен, где сегодня обретаются «почетники».
***
Себастьян шагает из тьмы последним, в самый разгар празднества. Остальные демоны поспешно расступаются перед ним и стараются слиться с местностью: не понаслышке знают, что Князь не в духе.
Он обменивается любезностями с Главной ведьмой, равнодушно кивает паре демонов, отличившихся за прошедший год, опрокидывает в себя кубок чего-то сладко-пряного и, не обращая внимания на поднявшийся вокруг недовольный гул (судя по всему, кто-то из ведьм посмел прийти после него), удаляется ото всех на приличествующее по этикету расстояние.
Скрипка прыгает в руки ласковой кошкой. Первые звуки осторожные, но постепенно мелодия вплетается в ведьмовско-демонический гомон вокруг, и Себастьян закрывает глаза, позволяя ей увлечь себя.
Эта Вальпургиева ночь — вынужденная уступка, он не появлялся здесь больше полувека, вот и начали по теням шептаться, будто Князь ослабел, Договор не чтит. Пришлось профилактически сжечь десяток неугодных и явиться-таки сегодня, хотя все, чего хотелось на самом деле — вернуться в прохладную тишину дома.
Струны кричат вместо него и рвут душу, в который раз оживляя похороненные глубоко внутри воспоминания.
Его единственный за долгие века существования господин оборачивается демоном и теряет свет своей души — что может быть хуже для того, кто лишь этой душой и любуется?
И демон из него получается бездне на смех — Себастьян учит, как умеет, но видит, что Сиэль скорее вышивать научится, чем метать ножи.
Ну какой демон из подобной души?
Только инициацию, если та началась, остановить невозможно: медленная и весьма болезненная смерть Ханны ненадолго приносит облегчение, но ничего не меняет.
Тем хуже становится, когда Сиэль — милорд — отпускает его. Конечно, Себастьян жаждет этого (подчинение демону, куда слабее его самого? Недолго ему тогда Князем ходить), но позволить несмышлёному, несмотря на весь свой ум, ребенку в одиночку выбираться из трясины бессмертия?
Себастьян не допустил бы, следил бы за ним — тайно, разумеется, — помогал, чем мог, оберегал от смертных идиотов и тихо ждал бы, когда Сиэль войдет в силу. (Рано или поздно это должно было случиться). А там и настоящее обучение бы затеял — нашел бы, как подступиться.
Только вот, запутавшись в собственных мотивах, горечи и сожалениях, он забывает, что Сиэль, даже став демоном, не изменяет себе.
Сразу после расторжения контракта он просто исчезает.
Будучи Князем, Себастьян способен при желании отследить любого демона на подконтрольной территории.
Не помогает. Он не ленится побывать на Востоке, Юге и махнуть через Атлантику, чтобы проверить и там — и находит лишь пустоту.
Будто на свете никогда не жил не только смертный Сиэль Фантомхайв, но и демон Сиэль.
Спустя шестьдесят лет Себастьян перестает надеяться: редкие смертные живут дольше.
Мелодия набирает силу, в ней — как и сотни раз до этого — сплетаются воедино щемящая тоска, невысказанный гнев и терпкая медовая сладость в память о свете потерянной души.
Он никогда не может ее завершить. Кажется, что получится, вытянет, но в последний момент все рушится: слишком глубоко проникает, слишком жестоко ранит даже демона.
Вот и теперь скрипка запинается, смычок болезненно цепляется за струны — Себастьян опускает инструмент и тяжело дышит, склонив голову.
Надолго ли у него еще хватит сил?
Тени правы — он слабеет. Демона поддерживает желание жить (или разрушать, на худой конец), а ему давно безразлично и то, и другое.
Увидеть бы заветную душу, хоть на мгновение.
Новая, последняя мелодия, соскальзывая со струн, жалобно стонет, касается сердца, и оно — черное, как все считают, — предательски сжимается.
Сквозь пронзительно-тягучие переливы музыки Себастьян едва воспринимает окружающий мир, но легкие шаги и тихий изумленный вздох почему-то различает.
Он поднимает взгляд.
Резкое движение — струна, тоненько взвизгнув, рвется.
Глаза Сиэля синие-синие, ноги босые, а метла в руках недвусмысленно намекает на очевидное.
О пробуждении крови предков при инициации Себастьян как-то не подумал.
***
За соснами обнаруживается милейшая лужайка прошлогодней травы и — как ни странно — один-единственный демон. Стоит, прикрыв глаза, и мирно играет на скрипке.
Сиэль успевает сделать два шага, прежде чем узнаёт музыканта и, самым позорным образом запнувшись о собственную метлу, едва не пробует траву на вкус. (И он никому не расскажет об этом эпизоде. Никогда).
В первую секунду невыносимо хочется сбежать: а ну как сейчас убивать будут? Но поддаться малодушному порыву не выходит — Себастьян ощущает его присутствие и, не прекращая игру, оборачивается.
Что ж, скрипку жалко.
Сиэль стоит на месте, не решаясь приблизиться, и демон делает это сам — через свою любимую тьму шагает и сразу рядом оказывается.
И глядит на Сиэля так, что сразу ясно: о смерти можно не беспокоиться. О дальнейшей жизни, впрочем, тоже.
Святыни в принципе не живут.
А Сиэль жить очень даже любит, поэтому разбивает мгновение крайне неловкой и смущающе благоговейной тишины веселым фырканьем и тараторит:
— Темной ночи, Себастьян! Давно не виделись, верно? Неплохо выглядишь и по-прежнему больно играешь, наверное, годами тренируешься? Слушай, туманище просто ужасный, а Старушка как назло тропы блокирует — традиции, чтоб их! Так что я немного припоздал, не знаешь, Князь ваш филонит, как обычно, или явился-таки?
Себастьян выглядит так, словно его буквально на глазах отпускает что-то затяжное, темное и страшное. Проклятье плотоядных пауков, например.
И, выслушав Сиэля, он вдруг хитро прищуривается:
— Так это ты пришел после Князя? Не боишься, мой лорд?
Сиэль, шикнув на встрепенувшееся сердце (не хватало на второй сотне лет аритмию заработать), недоверчиво округляет глаза и охает:
— О, да ладно? Я искренне считал, что он давно отправился в мир иной, а мелким демонам просто выгодно скрывать этот факт! Сам посуди: ты вот демон, когда ты своего Князя в последний раз видел?
— На самом деле, сложно сказать… — задумчиво тянет Себастьян, пряча в уголках губ лукавую улыбку.
— Вот! — Сиэль тычет в его мантию (весьма элегантную, пижон бессмертный) указательным пальцем для придания веса словам.
Палец, едва коснувшись мантии, вместе со всеми остальными оказывается в тисках чужой ладони. Сиэль делает вид, что ничего не замечает.
Получается так себе.
Они замирают, глядя друг другу в глаза. Улыбка у демона сумасшедшая.
— И на гору Блоксберг он десятилетиями не приходит, я наводил справки, — заговорщическим шепотом продолжает Сиэль. — Так что это явно не Князь, а фикция!
Из тени слева высовывается чья-то патлатая голова и почтительно говорит:
— Темнейший Князь, надобно речь произнести, а то ведь все ждут.
Себастьян ловит вспышку осознания в глазах Сиэля и не выдерживает: притягивает его к себе и бессовестно ржет.
Сиэль поддается, но в ответ не менее бессовестно показывает ему язык.
20.06.2019
