Недолго

      «Somewhere beyond the sea», — наверное, на весь «Кашмир» раздаётся заводная мелодия. Намджун раздражённо цыкает, закатывает глаза и старается не обращать внимание на засевшую уже где-то глубоко-глубоко в голове песню. — Somewhere waiting for me, — явно наслаждаясь, подпевает Чимин, бездумно слоняющийся по опустевшему на время залу ресторана, так же бездумно и лениво заглядывающий под столы — отодвигает стул, пинает запечатанную бутылку «Аркадии», потом, подумав, поднимает и, наспех открыв, делает несколько глотков, после чего продолжает мычать наизусть выученную мелодию. — Долго ещё? — с улыбкой, словно ни пространство, ни время для него ничего не значат, обращается к Намджуну — и встречается с нахмуренным взглядом. Взгляд Намджуна его откровенно веселит, и он хихикает, довольный своей из ниоткуда взявшейся способностью вызывать на красивом лице парня целую гамму эмоций. — Если так и будешь каждым шорохом отвлекать меня — долго, — Намджун огрызается, но уже через пару секунд взломанный робот приветственно свистит и с родным надоедливым, но жизненно необходимым жужжанием поднимается в воздух — автоматические двери, которым он мешал, наконец могут продолжить работать нормально. — Прошу. В банкетном зале нет ни аккуратно расставленных стульев, ни салфеток на столиках, ни даже скатертей из дорогого материала — те давно накрывают отдельно лежащие трупы, только подпалённые и кое-где расплавленные маски торчат, открывая порой едва ли не половину лица мёртвого мутанта — отвратительные, искривлённые не то муками, не то мутацией лица, обгоревшая, продырявленная, смятая в ошмётки кожа. «Уродища», — презрительно ставя ногу на грудь трупа, плюёт Чимин. Покрытая кровавыми пятнами маска зайца мягко покачивается на его бедре. От прежнего остался только вид за окном: высотки, отели, окна с горящим светом — всё как прежде. Внизу разруха, сотни мёртвых тел, но с высоты «Кашмира» низов никогда не было видно — да и ни к чему: некому было смотреть на дно ни океана, ни общества. Чимин за спиной скидывает на пол бутылки с алкоголем: ему нравится звон бьющегося стекла. Намджун вздыхает и собирается уже отойти обратно, как раздаётся шорох, шум падающих гардин — и едва слышный щелчок. Обернувшись, Намджун лицом к лицу встречается с мгновенно обгоревшим мутантом и прослеживает траекторию падения: аккуратная, ровная дуга. Во всём идеальный Чимин снова поймал идеальную для атаки позу. — Опять отвлёк меня посторонними звуками, просил же не шуметь. Я, в отличие от тебя, каждое чужое движение не слышу, — Намджун складывает руки на груди, а Чимин разбивает прозрачную бутылку «Старого Тома» о край столешницы напополам и вонзает зубастый край половины в обгорелый труп — острые края стекла легко входят в кожу. Удовлетворённый, Чимин поднимает взгляд на хмурого Намджуна и по-детски улыбается: знает, что на него не злятся. Чимин сильно давит психологически, и Намджун отворачивается — теперь он лицом к выходу из этого проклятого места. Талию обхватывают тонкие руки — сквозь будто бы прозрачную кожу видны ярко-голубые от ЕВЫ вены. — Ты же знаешь, что я никому не дам тебя трогать, — мурлычет в загривок, и вниз до поясницы бегут ледяные, как вода снаружи, мурашки. — Куда пойдём? — тянет на себя и спрашивает, будто его хоть немного волнует ответ. — Давай в Аркадию? — ему там делать нечего, Намджуну делать нечего уже в этой жизни, но они всё равно идут к батисферной станции и отправляются в непонятно отчего любимый Чимином Чайный сад. — Чувствуешь себя европейским аристократом? — Чимин хватает Намджуна под руку, сгибая её в локте, и заглядывает прямо в глаза. — Только представь... Я был бы какой-нибудь Франсуа Дюран, — провально пытается сымитировать французскую «р», — а ты — моей госпожой... Жюльен, — заливисто смеётся, явно радостный удачной шутке, а Намджун не может не закатить глаза расслабленно — и мягко усмехается. — В жизни жюльен не пробовал, но, говорят, вкусно. Намджун хмыкает: — Это кто ж говорит? — в городе и вменяемых-то не осталось. — Глаза, — узкие от смеха щелочки расширяются, и Чимин снова осматривает Намджуна тем полубезумным взглядом, каким изголодавшиеся одаривают жареного поросёнка с румяной золотистой корочкой. От этого взгляда становится не по себе, но немного успокаивает никуда не пропавшая улыбка Чимина. Намджун понятия не имеет, что у него в голове творится, что творится в его напичканном гентониками и плазмидами организме и пропитанном АДАМом разуме — Чимин зависим, зависим бесповоротно и пожизненно, и кто знает, когда он сойдёт с ума полностью и начнёт расхаживать по Восторгу в поисках дозы. Думает ли он вообще — вопрос без ответа, но мозгов не лезть за АДАМом к Сестричкам хватает — спасибо и на том. Чимин замечает на себе пристальный взгляд задумавшегося Намджуна, довольный вниманием, хихикает и прижимается к его тёплому боку крепче: батисфера несётся по каналу посреди океанского дна; вокруг дома, стайки рыб, где-то между зданиями извивается кальмар. Чимин осматривается, снова и снова радуясь фантастическим пейзажам, как ребёнок, а Намджун не может оторвать от него глаз: свет каждого окна, каждой вывески отражается на его бледном лице, огни всего города играют в светлых волосах, живых глазах и нежно-розовых губах; Чимин — сам Восторг, Восторг — Чимин, необъятно большой и вместе с тем — крупица жизни среди просторов гигантского Атлантического океана. Аркадия цветёт и пахнет — и не кажется, что в ближайшем будущем это изменится. Что происходит в городе — непонятно: одновременно всё и ничего. Восторг живёт, но не развивается, однако при этом и не рушится, до поры до времени. В Чайном саду довольно тихо, но то и дело раздаётся откуда-то стрельба турелей, свист охранных роботов и ругань сплайсеров. Намджун случайно пинает ногой чей-то диктофон — и снова играет приевшаяся «Beyond The Sea». Чимин опять пытается подпевать, зная, что выбешивает этим Намджуна, и наслаждаясь своим влиянием, а потом умолкает, пока песня продолжает выжигать уши. — А если бы я отправился в плавание, — говорит тихо, как будто неуверенно, — ты бы ждал меня? Стоял бы на берегу, смотрел на корабли и ждал бы, когда я вернусь. Ждал бы? — без надежды в голосе, без особого интереса, но ответа ждёт: словно хирургическими щипцами, вытягивает из самых глубин организма, требует, вынуждает ответить. — Ждал бы, — не смотря, шепчет Намджун: а что ещё сказать? Согласие — Чимин доволен, либо Чимину всё равно, а вот отказ может подействовать на него неизвестно как, и где гарантия, что он, обиженный, не сожжёт Намджуна прямо на месте. Чимин заметно веселеет. — И я бы вернулся, — поворачивается, припирает Намджуна к кирпичной стене и прижимается всем телом, — и мы бы встретились снова, — разного цвета радужки глаз обжигают и холодят одновременно, — поцеловались бы, как раньше, — шёпот в самые губы, чуть тёплое дыхание на оркестре истерящей Аркадии, — и я бы никогда больше не уплывал, — почти-почти касается губ Намджуна своими, но отстраняется в ту же секунду: — Хочу по рынку пройтись, — тянет за руку и не разрешает не повиноваться. Что ему нужно на рынке — один чёрт знает, но Чимин говорит, что ему нравится атмосфера поверхности — мол, в Европе наверху на рынках всё так же, только поприличнее. Огромные палки колбасы висят нетронутыми: только псих попытается отведать их, а все, кто хоть мало-мальски способен подумать, к ним не притрагиваются. Под прилавком обнаруживается никем не обшаренный кассовый аппарат — Намджун нагибается, чтобы собрать несколько смятых купюр. — Говяжья и конская колбасы, наверное, вкусные, я уже не помню, — Чимин толкает рукой висящую колбасу, внимательно следя за её покачиваниями. — Откуда в Восторге мясо, Намджун? — ему совершенно без разницы, просто нужно держать Намджуна при себе и заставлять идти на контакт хотя бы самыми глупыми и очевидными вопросами. — В этой колбасе мог бы быть ты, — фыркает, что-то там представив себе, и отдаляется — наверное, отходит к следующему прилавку, Намджун не видит. — Но знаешь, я бы с удовольствием, — внезапно оказывается у самого уха, — съел тебя, — полный предвкушения шёпот пробирает до костей похлеще ледяной воды. — Ты бы не нашёл меня, — нужно сказать хоть что-нибудь. Чимин несёт бред, но Намджун привык, а ещё жить пока хочется, поэтому отвечает чем-нибудь абстрактным. — Нашёл бы, — Чимин прижимается носом к шее и делает глубокий вдох. — По запаху. — И чем я пахну? — Мм, — внезапно вонзает зубы в кожу на плече, но не смыкает челюсти — просто касается. — Не мной, — голос становится жёстким, скрипит, как несмазанные дверные петли, Намджун уже отгоняет появившийся на задворках сознания страх, но Чимин успокаивается: — Но скоро будешь, — в голосе улыбка, у Намджуна на плече — влажный шершавый язык, а на рёбрах — крепкие пальцы. Чимин страшнее любого монстра под кроватью. Чимину нравится в Аркадии: он не любит шум Форта «Весёлый», не любит вечно слоняющихся по «Дарам Нептуна» сплайсеров, потому постоянно тащит Намджуна сюда, требует вернуться и прогуляться ещё разок. — Раньше мне сюда путь был закрыт, — мечтательно вспоминает, касаясь зелёных листьев бледными руками. — А теперь прихожу, как к себе домой, — усмехается. — Забавно. — Переворот есть переворот, — Намджун колеблется, думает и передумывает, а потом осторожно обнимает Чимина со спины — тот замирает, после чего, довольный, откидывается назад, — то, что раньше стоило целое состояние, становится дешёвкой, а обыденное — величайшей ценностью, — теперь в Восторге даже постоять спокойно нельзя, если ты человек. А они стоят. Наверно, потому что давно уже не люди. Пугающий шорох позади щекочет нервы и фантомно вопит свойственной сплайсерам руганью. — Вкалывай, — раздаётся голос Чимина из-за спины. Намджун вздыхает, молчит пару мгновений и отзывается: — Я и так вкалываю тут каждые сто метров, — и очередной взломанный робот поднимается в воздух, но тут же оказывается отключен: если Намджуну приятны их дружеский скрежет и обнадёживающее жужжание, то Чимин от них в восторг не приходит. Под ноги падает сосуд с плазмидом — Чимин по-прежнему настойчиво пытается сделать Намджуна таким же, как и он сам, но получает отказ за отказом; как он ещё не убил его — загадка. — Инженерных тоников мне хватает, — Намджун кивает на рухнувшего робота, — зачем мне плазмиды? Чимин мешкается какое-то время, сглатывает, складывает руки на груди и прислоняется плечом к серой колонне: — Не хочу, чтобы кто-то трогал тебя, когда я окончательно свихнусь. Лжёт. «Хочу, чтобы ты свихнулся вместе со мной».       Из оцепенения Намджуна выдёргивает звук, оповещающий о рекламной записи: по всей Аркадии, по всему, кажется, Восторгу звучит один звенящий сигнал. — Что такое, Мэри? — в унисон с мужским голосом наигранно взволнованно восклицает Чимин: за всё время здесь он уже успел наизусть выучить все дорожки и любит временами повторять, требуя порой, чтобы Намджун подыграл ему. Мужчина в рекламе успокаивает девушку, обещая, что после небольшого отдыха все побочные эффекты плазмидов пройдут, и Чимин вторит ему: — Просто надо немного меньше их употреблять... Меньше употреблять... — голос становится тише, жёстче, будто уже сам организм Чимина отвергает саму мысль о том, чтобы употреблять меньше плазмидов. Они всё ещё стоят в обнимку, и Намджун понимает, что со всем страхом, который наводит на него Чимин, со всеми попытками оторваться от него, как-нибудь уйти, потому что Чимин — монстр, давно уже не человек... со всем этим он, честно сказать, и не хочет от Чимина отдаляться: что толку? Долго он здесь не проживёт, долго здесь никто не проживёт. Просуществует — возможно, но жить, как раньше? Чимин создаёт иллюзию живого человека рядом, кого-то, кто ещё не совсем съехал, ещё не сгнил заживо. Он холодный, он сам лёд и постепенно тратит возможность любить, заботиться, сопереживать, но при этом он — целый. На фоне мутантов, давно превратившихся в зомбиподобных ненавистников всего, что движется вокруг них, Чимин — словно семилетний ребёнок среди толпы людей, ещё открытый, ещё не познавший горькой боли подростков и серого уныния взрослых. Намджун перестаёт наконец заставлять себя считать, что Чимин его отторгает, и принимает совсем уже очевидный факт того, что с Чимином ему куда лучше. Было бы без Чимина хуже? Нет, наверное, но с ним лучше — и здесь определённо да. Чимин в его руках словно оживает: чуть шевелится и осторожно выпутывается из объятий. По радио включается какая-то мелодия, которую они слышали уже сотню раз. — Какая музыка тебе нравится? — ему, опять же, неважно, но молчание неприятно: Чимин был очень общительным, и постепенная мутация, убрав из него искреннее желание поговорить, сблизиться, узнать новое, оставила только навязчивую необходимость иногда завязать разговор; Чимин из-за неё, возможно, мучился, но сделать с этим ничего не мог: ему было всё равно на всех, но он продолжал на автомате изображать светлейшего человека. — Классику слушал, в принципе, — Намджуну тоже всё равно, что отвечать: Чимина-то не волнует, но даже так хочется ответить честно, хочется думать, что Чимин и правда интересуется. — А тебе? Из какого-то коридора доносится низкий женский голос, мычащий какую-то мелодию, вдалеке уныло стонет одинокий Большой Папочка — глаза Чимина расширяются: — Такая, — он восторженно улыбается. Такая же улыбка расцветает на его красивом, не подходящем этому миру лице, когда он прислушивается к скрипу верёвок на площади Аполлона: вправо-влево, вправо-влево медленно покачиваются повешенные, а Чимин прикрывает глаза и довольствуется режущими слух звуками. У Намджуна в такие моменты мурашки от ужаса, у Чимина — от наслаждения. Чимин пристрастился к походам в Гефест: чем-то привлекает его сердце Восторга. Может быть, своими тёплыми красными, жёлтыми оттенками: Чимин любит тепло, всегда любил, и его тянет к теплу, а холод тёмной воды, зелёных и синих улиц нагнетает на него тоску. А может быть, ему нравится опасность, что таится в коридорах Гефеста, множество мутантов и риск на каждом шагу... Намджун понятия не имеет, но не может не идти за ним: Чимин тянет к себе, держит при себе и не отпускает, более того, от него и не хочется никуда уходить. Как это называется? Намджун не желает знать, что творится у Чимина в голове: Чимин уже не думает, как выжить, Чимин просто... доживает. Поглощает пирожные, запивает их «Аркадией» — не жизнь, а малина. Он и так живучий, как собака, а в его крови циркулирует ещё и гентоник «Алко-ищейка». Впрочем, он сам превратился в настоящую «алко-ищейку». Гефест встречает их шумом, голосами и теплом: Чимин снова улыбается, а Намджун осознаёт, что и жёлтые краски играют на его лице так же красиво, как синие, зелёные, фиолетовые... Чимин совершенен. В этом мире, в этом городе, Чимин — само совершенство. Видимо, желанию Чимина увидеть Намджуна свихнувшимся суждено исполниться. «Кто по малу берёт, тот счастливым живёт», — заканчивает мужчина в той же самой заевшей уже рекламной дорожке. Чимин тёмно хмыкает: — А я, может, не хочу брать по малу. В голове у Намджуна щёлкает система безопасности, но он отгоняет её: терять нечего, куда уж деваться из Гефеста от Чимина. — Зачем ты принимал столько плазмидов? — чтобы не оставлять Чимина одного с мыслями, Намджун продолжает разговор. Чимин сначала хмыкает, опустив голову и спрятавшись за отросшей чёлкой, но затем поднимает взгляд: безумный, полный экстаза и экстрима: — Я хотел быть идеальным, — активирует замораживающий плазмид и сжимает в кулак руку, покрывшуюся острыми ледяными иглами. — Мне говорили, что я недостойный, что я слабый, беспомощный... Что я точно не выживу во взрослом мире. Что я слишком наивный. Что никто, — Намджуна прошибает этим взглядом, — никто не полюбит меня, потому что не за что. Краем глаза Намджун замечает мутанта с обломком трубы, задумавшего подкрасться к Чимину со спины. — И что теперь, — усмехается Чимин, а его другая рука покрывается алым. — Теперь я могу не слушать их, — довольная улыбка. — Теперь я могу их сжечь! — восхищённое рычание, бешеный взгляд, а яркое пламя взмывает вверх из его ладони — и спустя секунду мутант корчится в боли и замирает. Вот и всё. — Разве я не идеален? — разглядывая жертву, Чимин усмехается. — Разве в сравнении с ними, Намджун, я не идеален? И ему не нужно ответа. А потом оказывается, что своим действием они привлекли внимание целой кучки сплайсеров — и тут никому не хочется вступать в бой, тратить ЕВУ, и они оба сбегают, петляя между коридорами, гротами, пока Намджун не втягивает Чимина в какое-то углубление в стене пещеры — мутанты пробегают мимо и исчезают в стенах Гефеста. Как так получилось, Намджун не в курсе, но Чимин теперь сидит на его коленях, лицом к лицу с ним. За его спиной течёт магма, работают многочисленные механизмы, цветут розы, растут деревья, жужжат роботы и вопят камеры слежения — а он здесь, выше всех, выше их всех, совершенней, идеальней. Он смотрит в глаза Намджуна: голубым в карий, карим — в голубой. — Красиво, — шепчет почти в самые губы, но дразнит, отстраняется и хмыкает. Тянется рукой к бедру — стягивает маску зайца и осторожно, мягко прикладывает к лицу Намджуна: — Красиво. Ядовитый поцелуй на дне океана словно раскрашивает мир вокруг них в ярко-зелёный, добавляет слепящий белый и неоновый синий, перемешивает и выливает на их головы: холодный мёртвый город, холодные мёртвые губы, холодный... живой поцелуй. Намджун почти не двигается, только аккуратно перебирает пальцами на пояснице Чимина — но ему хватает. Чимин отдаляется на секунду, осматривает шею Намджуна: вены, артерии — неважно, все они давно окрасились в синий, благодаря ЕВЕ. Им осталось недолго: месяц, два, может, год. Может быть, они сгинут прямо сейчас, может быть, секундой позже. Чимин завязывает маску на затылке Намджуна, ведёт пальцем по её скуле на его лице, переходит к ещё тёплой щеке и прижимает к ней ладонь: — Хочу, чтобы ты свихнулся вместе со мной.