***
- Мадам Андре! - Бен Коллинз из первой квартиры обгоняет Рид на лестнице, буквально слетая с неё со своим могучим весом, и стучится в занавешенные стеклянные двери привратницкой - Мадам Андре, скорей! Он всё бьётся и бьётся в хлипкие дверцы, как бабочка в прозрачное стекло окон, пока девушка медленно спускается к почтовым ящикам. Наконец дверь открывается, чуть отталкивая мужчину, и из неё появляется голова Ханны с седым пучком. - Что здесь написано? - она показывает пальцем на табличку по ту сторону дверного стекла. - Р-режим работы с семи до... Но мадам Андре! - Коллинз взмахивает руками, видимо, от перевозбуждения, которым его накрыло. - А время? - перебивает его строго Ханна. - Время? - эхом повторяет Бен. - Шесть сорок три, мадам, - откликается Рид, хоть её и не особо спрашивали. Коллинз растеряно поворачивается к ней, ищет что-то в силуэте девушки, и снова отворачивается к консьержке. - Мадам Андре, во второй квартире труп! - наконец договаривает он. Но Ханну это, кажется, мало волнует. - Чей? Пальера? Так вызовите врачей сами, у вас что, телефона нет? Я-то тут причём? Перед лицом Бена хлопает дверь. Гейв тушит смешок в кулаке, доставая письма и счета. Коллинз последний раз взмахивает руками и снова несётся к своей квартире. Рид берёт все бумаги подмышку, плотнее запахивает полы халата и бредёт к лестнице. Ханна Андре открывает двери и окрикивает девушку. - Габриэлла! Сейчас без пяти семь, чёртова девчонка! Но Гейв уже взбегает по лестнице, выше и выше, к своему родному пятому этажу. Старуха Ханна (не такая уж и старуха, если честно, ей всего лишь пятьдесят три, но всё же) не любит семейство Рид вполне заслуженно: за всё время работы здесь отец и мать Гейв были самыми невыносимыми соседями, с которыми только пришлось познакомиться и Бену Коллинзу, и Антуану Пальеру, и всем остальным долгожителям дома номер пятьдесят семь по улице Гренель, имеющим одну из огромных квартир-этажей. Мать Гейв, Анжелика Рид, была истеричкой с огромным стажем. Она кричала в собственной квартире, падала в обморок на лестнице, будила Ханну посреди ночи - просила, чтобы консьержка выпустила "подышать воздуха, а то, знаете, мадам Андре, мне тошно с этими людьми" и указывала тонким пальчиком в сторону хмурого заспанного мужа. И так каждый месяц. Иногда соседи звонили в полицию, но это заканчивалось ничем: полисмены выслушивали их жалобы, получали от хмурого Адриана Рида несколько купюр, желали "хорошего дня", не смотря на то, что на дворе, обыкновенно, царила ночь, и уходили. Когда же семейство Рид выносило чемоданы, кажется, весь дом выдохнул спокойно. А Габриэлла осталась. У неё - институт, и сценарный факультет здесь, в Париже. Что она сможет найти на тёплом Лазурном берегу**, куда уехали "лечить нервы" её многоуважаемые родители?***
Процессия, сопровождающая чёрный мешок с телом покойного Пальера, могла сравниться с похоронами Джона Кеннеди - те же плачущие женщины, идущие за "гробом", те же скорбящие мужчины, чинно стоящие у дверей своих квартир. Гейв думает - самое забавное, что сосед из второй квартиры практически ни с кем не общался и был тем ещё надутым петухом, которого никто, толком-то, и не знал. Гейв думает - что может быть лучше, чем закончить в ростовом пластиковом мешке? Рид вытаскивает свою громоздкую махину на лестничную клетку и направляет её дуло ровно вниз. В объектив попадают кусочки чёрного пластика, взмахи женских рук. Микрофон улавливает всхлипы соседок и их торопливые шажки, но Габриэлла отводит его к себе и шепчет: - Теория рыб в аквариуме: многоуважаемый Пальер всю жизнь плавал в своей квартире с пустыми интрижками и временными женщинами, редкими походами куда-то не за развлечениями. И сейчас он спускается по винтовой лестнице вниз в сопровождении людей, которые запомнят его имя на три секунды, а после забудут навсегда. Какая ирония... Дверь на четвёртом этаже открывается, и наверх взбегает беспокойная Элиза Фаулера. - Мадемуазель Рид! Будто добры, уберите свою камеру до конца недели - у дорогого Пьера нет претендующих на квартиру родственников, так что её приедут смотреть жильцы! Габриэлла переводит прицел чуткой оптики на женщину. - Мадам, что вы думаете о том, что ваш муж оставляет окурки под ковриком перед дверью квартиры? Ханна отскребает их каждый день и с великим трудом. И да, кстати, его звали Пальер. Гейв смеётся, а камера ловит удивлённую и злую Элизу, разворачивающуюся, чтобы бегом спуститься всё туда же вниз. - Девчонка! Когда же ты съедешь отсюда и дашь нам спокойно пожить?! - её тихие восклицания лишь задорят Габриэллу. - Не волнуйтесь, мадам, - камера снова повёрнута на лестницу и записывает нервно сжимающиеся на перилах руки Фаулер, - уже достаточно скоро. Последние слова она договаривается шёпотом. Рид выключает камеру, отодвигает её от края площадки и ещё какое-то время сидит на холодных мраморных плитах, уставившись в противоположную стену.***
На очередной стук Ханна проклинает всё сущее, но всё же встаёт с тёплого места. Сумо, её верный друг, встаёт следом, но к двери не подходит. Мадам Фаулер придерживает под руку какого-то молодого мужчину - Ханна видит это сквозь тонкие белые шторы на двери, отделяющие её скромную обитель от остального богатого внешнего мира. Новый жилец оказывается молодым человеком в белом халате, и Ханне сначала кажется, что это врач. Но то, что консьержка сначала приняла за медицинское одеяние, оказывается пиджаком, и новый житель второй квартиры смотрит на неё спокойно, без отвращения. - Мадам Андре, это Ричард Стерн. - Ханна кивает. - Ему нужны ключи от квартиры и почтового ящика. Ричард, по всем вопросам можете обращаться к мадам Андре... - С семи утра до восьми вечера. - Вставляет Ханна. Ей это уже порядком надоело. Женщина вручает ключи жильцу. - Да. С семи до восьми. - повторяет Мадам Фаулер. Ричард, стоявший неподвижно, вдруг улыбается и говорит: - Спасибо, мадам Андре. Вы очень добры. Не то, чтобы Ханне это никогда не говорили, просто услышать такие слова от жильцов этого дома было даже странно. Как и для Элизы, лицо которой вытянулось на мгновение. И Ханна бы сейчас закрыла дверь, а мадам Фаулер увела бы нового жильца, но произошло ещё кое-что. Произошла Габриэлла Рид. Точнее, съехала по мраморным поручням лестницы в одном халате и, как ни в чём не бывало, отправилась за почтой. Мадам Фаулер, кажется, готова была взорваться прямо здесь, но мягкий голос Ричарда опередил её гневную тираду: - Доброе утро, мадемуазель, я Ваш новый сосед. Вы не замёрзли? - Стерн вырвался из хватки Элизы и подошёл к Габриэлле, снимая пиджак. Под ним оказалась простая чёрная рубашка, и наклонившись к девушке, будто надевая ей этот самый пиджак, прошептал, - Эта женщина, кажется, сейчас утащит меня прямо в пучину Ада. Не проводите ли Вы меня? Рид вскинула брови, смотря в голубые глаза нового соседа. Он был молод, красив, а позади него стояла взбешённая фурия Элиза, и грех было не утереть ей нос. - Ах, Вы так добры! - самым елейным из всех возможных голосов пропела Гейв. - Знаете, я нехорошо себя чувствую, может быть, доведёте меня? Ричард принял игру. Взяв девушку под руку, направился к лестнице. Ханна, цыкнув, закрыла дверь. Мадам Фаулер яростно покрутила головой и, обиженно цокая каблучками не по годам, отправилась на улицу. Когда хлопнула входная дверь, Рид рассмеялась, снимая пиджак Ричарда. - Габриэлла. – девушка протянула руку. Стерн сжал её в в своей. - Ричард, - представился он в ответ, - уважаемая мадам Фаулер рассказывала мне о Вас. Вы и правда учите иврит? - Да, немного. Но я не слишком быстро соображаю, чтобы разговаривать на нём достаточно хорошо. – Рид пробормотала это совершенно тихо. Её иврит и правда был плох в произношении, так сказал ей один пожилой еврей в «болотном» квартале***, куда она когда-то ходила гулять. Один из тех несчастных людей, что жмутся вдесятером в маленькие подвальные комнатки, тогда как она, Габриэлла Рид, богатая дочь богатых родителей, живёт одна на целом чёртовом этаже посреди Парижа. Он, этот старик, разговаривал на французском также плохо, как Рид – на иврите, но это понимание настигло Гэйв гораздо позже. - Позвольте поправить Ваше произношение. «Соображаю» - вот так, немного мягче. – Стерн смешно вытянул губы в трубочку. У Рид так не получалось. Она фыркнула. То, что новый знакомый из тысячи тысяч языков почему-то знает именно иврит немного раздражало, но, между тем, мадам Артанс, каждую неделю заказывающая журналы по эзотерике и астрологии, точно углядела бы в этом подставу высших сил, никак иначе. Абсурдный Ричард с абсурдной умирающей Гэйв. - Со-обра-жа-ю,- Рид тянет слоги. Ричард усмехается, и кивает. Высшие силы, никак не иначе. Распрощавшись с новым соседом, Габриэлла поднимается в свою квартиру. Лёжа на кресле в дальней комнате, Рид размышляет о неминуемом конце. Закрыв глаза, она представляет. Как умрёт мадам Фаулер? Сердечный приступ в относительной старости, долгая госпитализация и кончина в семейном кругу. Рид отфыркивается. Как умрёт мсье Коллинз? Его собьёт машина, когда он будет опаздывать в своё министерство – смерть будет мгновенной, он даже не поймёт, что случилось. Габриэлла морщится, представив толстого Бена, распластанного по асфальту и лицо несчастного водителя. Как умрёт мадам Андре? Рид открывает глаза и осознаёт – она не знает. Сложно представить Ханну как-то ещё, Ханну, не занятую повседневными делами в коридоре или у себя в каморке. Ханну мёртвую. Гейв щурится, пытаясь увидеть хоть что-то, но все варианты кажутся ей неправдоподобными и жутко скучными. «Наверное,- думает Рид, - если бы у неё был револьвер, она бы застрелилась». Но, увы и ах, Ханне нужно не есть около года и не кормить своего толстого пса, чтобы купить оружие и заплатить за лицензию на его использование.***
Габриэлла не помнит, когда впервые увидела Ханну. Кажется, она была тут за бесконечность до Ридов, и будет ещё столько же. Иногда Гейв вспоминает «старую» мадам Андре, которая отводила её к родителям. А ещё у Ханны была семья – сын и муж. Кажется. Рид уже точно не помнит. Помнит, как Ханна пела, пока прибиралась в холле, а маленькая Габриэлла сидела на ступеньках и слушала. Помнит, как играла с Сумо и чуть не попала под машину. Помнит, как Ханна не появлялась несколько дней, а потом пришла и стала такой. Всё это было как будто в прошлой жизни и к нынешней Габриэлле Рид не имеет никакого отношения. И Гэйв, ведомая какими-то ностальгическими чувствами, выходит, чудом никого не встречая на лестнице. Она несколько раз стучится в стеклянные двери, но те сами приветливо открываются в ответ. В привратницкой никого нет. Рид проходит и Сумо, поднявший уши ей навстречу, ложится обратно. Габриэлла садится на пол рядом. И, то ли от запаха, спёртого и в тоже время такого уютного, то ли от по-прежнему большого шерстяного Сумо, но в этой уютной каморке Габриэлле Рид, богатой дочери богатых родителей, здесь хорошо. Она прикрывает глаза и начинает тихо напевать:Au clair de la lune, mon ami Pierrot, Prête-moi ta plume, pour écrire un mot. Ma chandelle est morte, je n'ai plus de feu. Ouvre-moi ta porte, pour l'amour de Dieu.****
Ханна, возвращавшаяся из магазина, останавливается перед дверью своей каморки. Её пробирает дрожь. Держась за дверную ручку, женщина закрывает глаза – подсознание подкидывает воспоминания о Коуле, снова делает его таким живым и близким. Коул, где ты, сынок? Под гранитной плитой на городком кладбище. По чьей вине? По вине того водителя, который врезался им в машину поздно вечером одиннадцатого октября, по вине хирурга, который не смог ничего сделать, потому что вколол себе в вену кое-что слабо относящееся к медицине за два часа до столкновения. Все слёзы, казалось, были выплаканы с потерей сына, тогда, в 1998, девять лет назад. Но Андре проглатывает подступивший плачь и заходит. Девушка на полу открывает глаза. Ханна проходит мимо неё, будто не замечая. - Мадам Андре… Ханна, - выдыхает Рид, - послушайте, я… Я не знаю, простите, я не хотела врываться… - Сиди, - бесцветно говорит консьержка, опуская руку на плечо Гэйв, и та оседает на диван, - всё нормально. Вскоре у девушки в руках оказывается кружка с горячим зелёным чаем, рядом опускается Ханна с такой же. Так они сидят, молча смотря в низкое окно с чахлым цветком на подоконнике. - Сколько… - Рид давится первыми словами, - сколько ему было, когда… - Когда он умер? Шесть лет. – Ханна не смотрит на девушку и та, отложив пустую кружку, берёт руку Андре в свою. - Я соболезную, Ханна. Простите, что не могла сказать Вам об этом раньше – я просто не хотела понимать Вашу боль. Я была такой эгоисткой, Ханна!… Женщина успокаивающе кладёт другую руку ей на плечо. Помолчав, Рид тихо добавляет: - Можно я буду приходить сюда время от времени? Андре меряет её своими угасшими серыми глазами и кивает. Гэйв обнимает её, и, попрощавшись, уходит.***
- Мне случалось задумываться о смысле жизни. Иногда я видела, как об это задумываются и другие, «серьёзные», люди. Моя мать любила невежливо выражаться и подолгу сидеть с бокалом шампанского и парой таблеток антидепрессантов, когда я задавала этот вопрос. Она была невероятно грустна в такие моменты. Иногда она разговаривала с собой по этому поводу, но из всей её бессвязной болтовни я только поняла, что она и сама ничего не знает. Как будто просто делает вид, что понимает жизнь. Мой же отец любил говорить о своей молодости, о развеявшемся романтизме и глупых шутках. И вот мне почти двадцать, и хочу кое-что сказать: это всё ложь. Все взрослые – это всего лишь запутавшиеся, запуганные дети. Знание этого придаёт мне… - Габриэллу, сидящую в средней комнате, прерывает звонок в дверь. Камеру приходится выключить, так и оставив недосказанные мысли носиться в голове. За дверью оказывается Ричард с тарелкой чего-то ароматного, прикрытого белым кулинарным платком. - Можно? – Но он уже проходит в квартиру, разуваясь. Рид покорно ведёт его в столовую, внутренне закипая – в её жизни было и так слишком немного спокойствия, а сейчас в ней появился ещё и Стерн. Вот также вошёл, спасибо, что разулся, с чем-то невероятно вкусным в руках, да так и остался. Под платком, кстати, оказался кекс – и Габриэлла готова поклясться, ничего вкуснее она не пробовала ни в одном из французских ресторанов. Под разлитую Рид бутылочку красного полусладкого беседа лилась. Обсудили киноискусство – Ричард, оказывается, когда-то хотел быть режиссёром, но отказался от этой мечты и решил путешествовать, пока может. В чём-то Габриэлла была с ним солидарна. Как-то неторопливо разговор перешёл на мадам Андре. Ричард поделился своими наблюдениями насчёт Ханны: она грубая только на первый взгляд. Углядел он и изящность в её движениях, слышал (но рассказывал, как о великой тайне), что по вечерам женщина тихо-тихо поёт колыбельные. Поинтересовался, нет ли у неё детей. - Нет, у неё сын был. – Рид склонила голову. – Он умер – автокатастрофа и неудачная операция. Девять лет назад. - Никто не говорил мне об этом. - Потому что никому это не интересно. Кому важна какая-то старая консьержка, у которой умер сын и сбежал муж? В этом доме и во всём белом свете - никому. - Тогда мадам Андре повезло, что у неё есть ты. Ричард склонил голову, и какое-то время оба молчали. Темы для разговоров кончились, вечер медленно перетекал в ночь. Стерн попрощался, долго смотря в глаза чуть погрустневшей Гэйв, и пригласил зайти к нему. Рид согласилась, дав срок в неделю, и закрыла дверь.***
Как умрёт Ричард Стерн? Габриэлла ломала голову над этим вопросом всю ночь. На ум ничегошеньки не шло, почти как с Ханной. Провалявшись до четырёх утра, Рид вышла в среднюю комнату и включила запись. - Если так подумать, - она запнулась, но продолжала, - если подумать, то какая разница, как мы умрём? Если люди - это всего лишь рыбки, то есть ли смысл разбивать аквариум? А что если за ним - следующий? Что тогда делать? Внезапная безвыходность накатила на Габриэллу, и она, поджав ноги, положила голову на колени. - Важно ли кем ты был, кем ты стал? Или не стал? Кем ты остался в памяти других людей? Нет, не то. Им не до тебя. Как тебя будут выносить отсюда, и кому придётся отскребать остатки твоей черепной коробки от стен, если тебе взбредёт в голову пуля 9 калибра? Нет, тебе это уже не важно. Мы – всего лишь золотые рыбки в аквариуме наших иллюзий. Мы бесполезны сами по себе, но продолжаем наворачивать круги, называя это жизнью. - Значит, - продолжала она после минутного молчания, - не важно, как и когда ты умрёшь. Важно, что ты делал перед смертью. Неспавшая всю ночь, девушка, как обычно, вышла с утра за почтой. Ночи перестали быть по-летнему тёплыми - осень вступала в свои права. Прежде чем подняться, Габриэлла заглянула к Ханне. - Новый сосед принёс кекс. Будешь? - Андре подвинула тарелку. - Нет, нет, спасибо. Ханна, можешь выпустить меня на улицу? Пожалуйста. Консьержка посмотрела на неё очень странно. - Габриэлла Рид, ты превращаешься в свою мать? - Женщина вскинула брови, - только она любила выходить по ночам. А ты, видно, с раннего утра будешь? - Да, наверное, ты права. - усмехнулась Рид, - знаешь, Ханна, Ричард, мне, кажется нравится. Консьержка присвистнула открывая громоздкую дверь. Габриэлла блаженно вдохнула. Ранняя осень была прекрасна. Неожиданно луч света ударил ей по глазам - на дороге стояла маленькая девочка с зеркальцем. Габриэлла метнулась на проезжую часть, оттолкнула ребёнка и услышала рёв машины где-то сбоку. А дальше - лазурь неба, чистого и прозрачного. Что ты делала, когда умирала, Габриэлла Рид? Ты была готова жить. * Лион бишон (другие названия – львиная собака, левхен) – порода миниатюрных декоративных собак родом из Франции. Одна из самых дорогих пород собак: примерная стоимость щенков - 7000$. **Лазурный Берег — юго-восточное Средиземноморское побережье Франции, протянувшееся от города Тулона до границы с Италией. Славится своим мягким тёплым климатом, пляжами и развлечениями. ***«Болотный» квартал – также квартал Маре (Марэ) – исторический район Парижа на правом берегу Сены, с тринадцатого века считается «еврейским» кварталом, несмотря на многочисленные гонения евреев. ****«При свете Луны, Пьерро, друг мой, Одолжи мне свое перо, чтобы кое-что написать. Моя свеча погибла, у меня больше нет огня. Ради Бога, открой мне дверь.» - куплет из французской колыбельной «Au clair de la lune, mon ami Pierrot»