Твоё любимое красное

— А знаешь, я тут понял, ты была лучшим, что я имел, — очередной бокал вина опрокидывается, и на губах Хосока застывает грустная усмешка. Даже любимое красное его больше не радует. — За тебя! — он протягивает руку с фужером к камере и вновь заливает в себя жидкость, которая растекается слишком быстро, что вкус ускользает с его языка, так и не запомнившись. Сейчас он выглядел совсем по-домашнему, без тех напыщенных дороговизной костюмов или дорогих часов на левом запястье. Прямо сейчас перед камерой сидел парень, которого ты знала слишком хорошо. Он был таким только с тобой. С тобой и, может быть, с мамой. Но Хосок сидит в глухом одиночестве, а четыре стены удушающе давят на него. — Я вдруг понял, что меня перестали радовать многие вещи. Даже это чёртово вино, — он прокручивает бутылку в руке и ставит на стол перед собой, ударяя громко о поверхность. — Твоё любимое, — он рукой указывает на тёмный стеклянный бутыль и отводит взгляд, не желая встречаться с очередным предметом, который напоминал о тебе. Да что там, ему всё напоминало о тебе как в этом доме, так и за его пределами. — Дождь пошёл, — его внимание на несколько мгновений перетягивает на себя погода. На его лице появляется скромная улыбка, такая же скромная, какой ты была в ваш первый дождливый вечер. Ты долго пыталась поймать такси. Вот проезжало уже шестое, которое ты насчитала за целый час. А погода не радовала. Тучи затянулись над городом, предвещая о неспокойных осадках, которые слегка покрапывали, заставляя твой макияж слегка растекаться по лицу, отчего появлялось ощущение грязи на коже. Неприятное чувство гложет. В тот вечер Хосок чисто случайно остановился у цветочного магазина недалеко от тебя, безуспешно мигающей в своей жёлтой куртке на тротуаре. Он до сих пор не знает, что послужило толчком к действиям, но парень купил букет ромашек, совершенно обычных и даже без обертки и смело пошагал в твоём направлении. Тогда ты смущалась как никогда прежде. Парень был красив в своём черном прямом пальто, под которым скрывался такой же чёрный пиджак и белая рубашка. Его волосы изрядно намокли, прилипая ко лбу, из-за чего он старательно зачесывал чёлку назад. И тогда тебе казалось, что ты оказалась совершенно не там и совершенно не в то время. Он неловко переминался с ноги на ногу, держа в руках ромашки. От былой уверенности не осталось и следа. Он был мальчишкой перед тобой с этими скромными цветами и горящими щеками. Хосок услужливо предложил подвезти тебя, а ты не отказала. Не смогла, да и не в той ситуации ты была, чтобы отказывать. В конце концов, он внушал доверие. Он чувствовал себя полным придурком, вручая тебе ромашки. Ему казалось это слишком дешево для такой, как ты, а ты была неимоверно счастлива такому подарку. Это было самое начало вашего пути. — Я думал недавно начать всё заново. Ну, знаешь, без тебя. Хотел забыть, — кусает губы, боясь посмотреть прямо в камеру. Кажется, что вместо этой самой камеры появишься ты. Как обычно красивая, с тёплым взглядом, полным любви, обращённой ему одному. Ты бы взяла его за руки, крепко сжав в своих, которые были значительно меньше. У тебя тонкие, аристократичные запястья. Это он помнил так хорошо, даже лучше, чем свою дату рождения. Но вместо уюта во взгляде в него стреляет непроницаемый зрачок объектива, а красный огонек светится напоминанием, что запись продолжается. И от этого Хосоку становилось не так одиноко. — Я даже хотел завести собаку, — ему становится смешно. Он думал заменить тебя домашним животным? Собака — это, конечно, хорошо. Но она вряд ли даст дельный совет, которые давала ты, пока сидела с ним в обнимку на диване вашей гостиной без света. Когда не видишь — начинаешь чувствовать. Ты его этому научила. Научила использовать то, что тебе дано на максимум, без остатка. Но кто же знал, что ты будешь в числе того, что он использовал, не оставляя ничего взамен. — Я хочу сказать так много, но слова застревают, — он сглатывает, а в горле сушит. Немедленно опрокидывает в себя ещё один бокал уже неприятного ему напитка. — Я все испортил, да? — он опускает голову, как нашкодивший кот. — Я знаю. И ты знала. Ты знала всё изначально, но позволила этому быть. Ты была умна, о, как ты была умна. Ты знала обо всём, что я делал; знала каждую мою ложь. Я всегда удивлялся, откуда ты всё узнаёшь. А оказывается, это я был глуп. Всё для тебя было таким очевидным. Но каждый вечер ты встречала меня с улыбкой на пороге, скромным поцелуем в щёку и подогретым в сотый раз ужином. Я видел твою усталость от всего этого, но не мог отпустить. Не мог, понимаешь? Я чёртов эгоист, признаюсь. Я даже лишил тебя мечты, — его горло дерёт от нахлынувшего потока слов, и Хосок закашливается. — Ты хотела стать актрисой, — продолжил хрипло, словно и не своим голосом, но даже так ты узнала бы его из тысячи. — Хотела разъезжать по городам, а то и странам. А я снова не мог отпустить. Хотел видеть тебя рядом постоянно, а сам уходил из дома. Боялся тебя потерять, а сам терялся где-то с друзьями. А знаешь, мне и друзья сейчас не нужны. Ничего не нужно… без тебя. Мгновение затягивается в минуты, а парень продолжает молчать. Может показаться, что он заснул: голова низко опущена, а тело обездвижено. Но спустя секунду он поднимает высоко голову, задрав её назад и шумно выдыхает в потолок. — Возможно, я никогда не любил тебя. Скорее привык к твоему присутствию, а ты и этому была рада. Тебе хватало того, что я находился только с тобой, отворачиваясь от всех остальных девушек. Я не мог себе такого позволить, ты знаешь. Наверное, это единственное, чем я мог бы похвалиться в наших отношениях. И я никогда не смел в тебе усомниться почему-то. Может, твой взгляд внушал такое доверие, что в мои мысли никогда не прокрадывалась ревность, — он складывает руки в замок перед собой и опускает тяжелый взгляд на них. Подмечает настольные часы, которые сопровождающе тикают всё время, засекая вместе с камерой время его монолога. — Надо же, пять утра. Ты бы сейчас удивилась, если бы я не спал в это время. Я всегда любил поспать. А вот ты вставала рано, отдавая предпочтение утренней зарядке и полезному завтраку. Ты молодец, ты знаешь? Поверить не могу, что ты так идеальна, — красный маячок на записывающем приборе начинает медленно мигать, сообщая о своей скорой разрядке и благополучном сне. — Я многого не сказал и вряд ли когда-нибудь скажу. Я сказал, что не любил тебя. Но знаешь, вчера ночью я проснулся с твоим именем на устах. Это не был кошмар, скорее долгожданный крепкий и здоровый сон. Ты там была счастлива. Абсолютно счастлива, я видел это по твоей улыбке. Ты улыбалась так широко и так ярко, что я невольно залюбовался даже. Но я понял, что в этом сне я являюсь наблюдателем со стороны. Некий режиссер; увы, не главный герой. И улыбалась ты тоже, увы, не мне. Но чёрт побери, как же шла тебе улыбка. И я был готов остаться этим скрытым шпионом до конца, твоего или моего, — не важно. Просто до конца. И когда я проснулся, я понял, что поступил правильно, отпустив тебя наконец. Пусть без меня, но ты должна была вкусить это чувство полноценного счастья. Хосок широко улыбнулся в камеру, не оголяя зубов, но совершенно искренне, без натянутости. Он осознал, что отпускать — это то, чему стоит учиться. Ты была его учителем на протяжении всех отношений. И он прислушался к тебе. Ведь ты была умна, а он был слишком глуп, чтобы вовремя осознать, как дорога ты ему. — Пора заканчивать, малышка. Я надеюсь ты счастлива, — он поднимает новый бокал со свежей жидкостью. — Снова за тебя! — бокал сталкивается с уже пустой бутылкой и это последний глоток, выпитый залпом и не жмурясь.

Запись завершена. Отправлена. Не прочитана.