got you seeing stars

Тошинори-сэнсэй ставит в пару Мирио Изуку. Это со всех сторон грамотно и правильно, потому что там, где Изуку уступает алмазам в прочности, в Мирио ее на двоих с лихвой, а патрулировать один Мирио не может. На Тамакин повторяющийся вопрос, почему Изуку, а не он, сэнсэй только вздыхает и гладит его по волосам. Тамаки злится. Не то чтоб он вообще имел право на злость, но у него больше ничего нет, только разводы под пудрой да аргументы как об стенку горох. Он сбегает от сэнсэя к морю, мечется от грота до скал, пугливо отскакивает от ластящихся к ногам волн. Соль его калечит, резкий ветер — тоже, и это невыносимо, это очень тяжело. Быть хрупким и слабым среди стойких мира сего. Идти трещинами с полтычка, когда другие вон стекло режут ногтями. С кончиков челки его сыплется флюоритовая крошка. Мирио запрещает ему уходить далеко от UA, но Мирио здесь нет и никто не узнает, что он опять разбил себе руки о камни. Иногда у него подозрение, что даже медузки в пруду прочнее него. В лазарете Очако строжится и затирает пудрой отколотые места на его ладонях. Тамаки вообще завсегдатай ее услуг, и пока она подклеивает ему пальцы, он щурится от розовых закатных бликов в ее волосах. Кварцам тоже почему-то не место на поле боя. — А если смолой намазаться? — В очередной раз он предлагает бред, и Очако качает головой с улыбкой. Опытным путем уже сто раз было установлено, что его хрупкости не помогает даже толстый слой смолы. Только движения замедляет. И не отмоешь потом. Очако ждет Изуку с патрулей так же, как Тамаки скучает по Мирио. С кем бы его ни ставили, сколько бы самоцветов он ни спас, сколько б лунных лучников ни сбил, Тамаки дожидается его в их комнате и вешается ему на шею с недовольным видом. Недоволен он очень часто, и Мирио всегда это веселит. Мирио тянет его в объятия с гораздо меньшей силой, нежели способен, берет лицо его в ладони и аккуратно прикладывается лбом к его лбу, чтоб не стукнуть нечаянно, и на следующий день все повторяется снова. Мирио не может собирать с ним цветочки на лугу, а больше Тамаки ни на что не годен. И его это бесит. Раскидывание книжек в библиотеке его расстройству не помогает. — Почему я бесполезный? — Напрямую спрашивает он, сваливая на стол пергаменты. Тошинори-сэнсэй смотрит на него удивленно. — С чего ты так решил? — Тон у него мягкий, ласковый, как разлетевшиеся от ветра одуванчики, и Тамаки в принципе-то знает, что сэнсэй любит их всех одинаково, но они все разные, и у каждого своя роль. А Тамаки один неприкаянный. — Все что-нибудь делают! — Он вновь заводит старую песню, и сэнсэй еле слышно вздыхает. — Эйджиро с Катсуки патрулируют по ночам, Очако нас чинит. Тэнья и Момо проводят собрания, Неджире следит за цветами. — Он загибает пальцы, внезапно не обнаруживает ногтя на левом мизинце и пугается. — Коджи кормит медуз. Мина шьет, Ханта делает бумагу. Рикидо в кузнице, Юю в библиотеке, Тэнко в лаборатории. А я ничего не умею. — Тамаки. — Сэнсэй деликатно прерывает его самоуничижительную тираду и вкладывает в ладонь ему его собственный сине-фиолетовый кусочек. — Ты энциклопедию составил? Тамаки морщится, приделывая ноготь на место. Если честно, он и не собирался ее составлять, потому что это страсть как скучно и бессмысленно. Они все знают окрестности наизусть, и у него как-то нет желания шляться по мысу и выискивать чуть менее похожие друг на друга травинки. Но выбора явно нет. Напоследок Тошинори-сэнсэй нежно смахивает пальцем излишек пудры с кончика его носа и шугает его из школы, и он грустно телепается до грота, чтоб и там наткнуться на дистресс. — Здесь ничего не растет, — сердито бурчит Катсуки, высунувшись из-за камня. С берега Тамаки видно только его макушку и глаза, но цирконовое свечение его преломляется в отражении волн и красиво играет по стенам пещеры. Тамаки завороженно рассматривает оранжевые тени на сталактитах, а потом Катсуки гонит его с пляжа, и он уходит несолоно хлебавши. Под вечер Эйджиро приходит извиняться за своего партнера. Перед сном Тамаки думает о том, что сказал сэнсэю. Они все самые-самые в чем-либо конкретном, один Тамаки никакущий. Юга сияет ярче всех, прочнее Мирио только Тошинори-сэнсэй, у Изуку ангельский характер, Тэнья самый быстрый, Катсуки самый суровый, Нейто мастерски копирует чужую окраску, Фумикаге не нужен солнечный свет, чтоб активничать ночью. Неджире самая красивая, с голубоватыми крапинками по щекам и чисто сапфирной прозрачностью. И далее по списку. А Тамаки самый непрочный. Такое себе достижение. Он не делится своими переживаниями с Мирио, потому что боится задолбать его вконец или тоже расстроить. Мирио приходит с патруля вымотанный, рассказывает, как они с Изуку сегодня отбили у лунных лучников маленькую Эри, ту самую, которая из селенита и меньше Тамаки по шкале твердости. Тамаки видел ее всего раз, но уже ревнует. Негоже это, она же младше всех, да и Мирио никогда ни с кем не проявляет столько привязанности, нежели в его адрес. Сложно у них симпатии формируются, это да. Иногда Тамаки кажется, что не зря люди однажды выдумали закон про притягивающиеся противоположности. Утром сэнсэй вверяет ему новые полномочия — помогать всем, кто попросит, ибо все вроде как заняты по отраслям, а помощников днем с огнем не сыщешь. На него тут же бросаются с мелкими заданиями. Каоруко, старшая сестра Неджире и Тэньи, вручает ему рулон бумаги и с этим отправляет на склад, ибо от тяжелого у него сразу отваливаются руки, а кроме Мирио никто не готов носиться за ним с клеем и пинцетом. Все сапфиры добрые, и Тамаки они нравятся — и мерцающие слюдяные вкрапления в роскошных волосах Неджире, и густые синие разводы, просвечивающие сквозь Тэнью, и мягкий колокольчиковый звон голоса Томоко. Полдня он проводит с ними, помогает Неджире ухаживать за лилиями, а потом за ним приходит Ибара, сестра Тсую и Изуку, и до вечера он состригает разросшийся плющ со стен школы, а потом вместе с ней пропалывает грядки паслена. В лазарете Очако осторожно промакивает смешавшуюся с землей пудру с его тела. — Я правда не бесполезный? — Недоверчиво уточняет он, чуть повернувшись на столе. Очако прячет спонж в карман и щедро проходится пуховкой по его лицу, чтоб молчал и не молол чепуху. Вдали Тамаки замечает изумрудные проблески Изуку. — Правда, сэнпай. Мирио не спрашивает, почему у него под ногтями черно.

***

Тамаки заканчивает энциклопедию, когда Тошинори-сэнсэй приносит с берега новорожденный самоцвет. Она чудо какая хорошенькая, молчаливая и большеглазая, и сэнсэю почти не приходится обтачивать правильные черты ее лица. Форма ей пока велика, и она вполовину ниже сэнсэя — ему приходится наклоняться, чтоб положить ладони на ее плечи, и Тамаки восхищенно разглядывает неровные срезы ее темной челки и треугольные отметинки инклюзий на щеках. Без пудры она немного похожа на него самого. — Вот тебе сестричка, Тамаки. — Сэнсэй чуть подталкивает ее к нему, и она делает нетвердый шаг вперед. Сверкает вся, тоже фиолетовая и звонкая, поочередно хлопает ресничками. — Ее зовут Киёка. Присмотри за ней, пожалуйста. Тамаки кивает, протягивает ей руку — Киёка дотрагивается до него с пронзительным «дзынь» и находит в глотке первые попытки в голос. — Позаботься обо мне, нии-сан. — И кланяется Тамаки. Про энциклопедию Тамаки сразу же забывает. Разумеется, все сбегаются посмотреть на младшую: последний раз новорожденные были у них лет триста назад, и их почти сразу забрали на Луну, да еще Эри-чан, но ей всего шестьсот пятьдесят один, совсем малышка. Киёка озирается испуганно, прячется за Тамаки, пока он бережно бафит пудру на лицо ее и прогоняет любопытных кисточкой. — Милая такая! — В один голос вопят Ханта и Мина, пытаются подойти поближе, но Тамаки кышкышкает на них и для верности грозит тапком. Он скорее сам разобьется о кого-нибудь из них, чем даст им ее поцарапать, и пуще всех отличается Дэнки — он умудряется тыкнуть в нее пальцем со спины и сковыривает идеально ровный слой пудры, и Тамаки орет на него, загораживая Киёку собой. Дэнки таращится на нее с приоткрытым ртом. — Сэнпай, кто из вас прочнее? — Он вертится вокруг с зеркалом, чтобы солнечный свет отражался синеватым в ее волосах и рикошетил в Тамаки. Тамаки может только предполагать, раз уж это первый случай, когда у него родился сиблинг. Дэнки как младший брат Мирио и Химико должен понимать, что такое знание приходит с опытом и не всегда приятным. Но алмазы вообще редко понимают проблемы других самоцветов, это да. Только Тамаки повезло со своим партнером. — Полагаю, я. — Киёка ловит на своем плече Тамакину руку со спонжем, но не пытается царапнуть его, а просто смотрит на выщербленные линии по его запястьям. От Тамаки кусок порой может отвалиться просто так, а она только-только родилась — все равно он заполировывает ее до густого белого цвета и провожает в ее комнату, сидит с ней до темноты, припахивая за себя доделывать энциклопедию. Отчего-то теперь он чувствует себя невероятно важным и дуется от гордости, пересказывает Киёке все что знает сам и категорически запрещает ей пока покидать UA. Конечно, со всех уголков школы к ней стекается народ: Момо вызывается устроить ей экскурсию по кампусу, Очако на Тамаки демонстрирует, как приклеивать отколотые части на ходу, Тсую приносит ей светлячка в банке. Под шумок Тамаки сваливает наружу, потому что патрульные всегда возвращаются в это время. Он не прыгает на Мирио со ступеней, хотя хочет, но Мирио все равно хватает его и кружит над плиткой, будто в нем веса меньше, чем в тростинке. Изуку возвращается в школу за Очако. — Сэнсэй принес мне сестричку, — сообщает Тамаки, когда они идут к холму за руку. Мирио удивленно присвистывает. — Назвали Киёкой. Ночь сегодня ясная, и над ними расправляется карта лун — шесть изогнутых полумесяцев в разных фазах, пульсирующие медленные кометы. Тамаки мерещатся очертания лунного города далеко вверху и все их братья и сестры, однажды покинувшие их по частичкам и разбитые в пыль. Он плакал, когда забрали Сэцуну и Тору. — Помню день, когда ты родился, — шепчет Мирио чуть позже, стоит им разлечься под звездами в траве и согнать с себя мурашей. Тамаки тоже помнит, но, если честно, предпочел бы забыть ощущение зубила по голой коже. — Никогда не видел такую красоту. Они живут вместе уже очень давно, но Тамаки регулярно смущается от подобных откровений. Сэнсэй однажды сказал, что когда-то давно это называлось «с первого взгляда», но Тамаки уверен, что с ним оно случилось бы, даже если б у него не было глаз. Он стопроцентно оцарапается и все равно кладет голову прям на грудь Мирио. Они так близко, что, наверное, могли бы фьюзнуться в какой-нибудь странный сплав флюорита и желтого алмаза. — У всех есть работа, а я что, — бубнит он с истовым упорством, играясь с веревочкой на рукояти меча Мирио. Сам сплел из джута в прошлом году. Мирио невозмутимо перебирает его волосы на затылке. — А твоя работа — чтоб я тобой любовался, — припечатывает он ровным тоном, и против такого у Тамаки нет резона ныть дальше. — И ни шагу с дома. Понял? Ну, всегда так. Один раз Тамаки вдребезги разбился на лестнице, запнувшись о ступеньку, и Мирио по-любому слышал с мыса, как громко он звенел. Очако тогда собирала его два дня, а на третий Мирио запер его в комнате и строго-настрого запретил показываться в школе. Такая ситуация. Эйджиро тайком таскал ему в окно книжки, чтоб со скуки не чокнулся. Рубиновое сияние Эйджиро он замечает задолго, как они с Катсуки приближаются со стороны грота. Красные волосы его сверкают даже в лунном свете, и он постукивает своим коротким мечом о бедро и о чем-то переговаривается с Катсуки. Ночь — их черед патрулировать, хоть по ночам лунные лучники не шастают. Но на всякий случай надо. Так сэнсэй говорит. — Вы что тут забыли? — Катсуки как обычно приветливый, хмурится и смотрит тяжело, закинув меч на плечи. Эйджиро догоняет его и почти спотыкается о вытянутые Тамакины ноги — в тишине раздается такой звон, будто Тамаки опять расхлестался в осколки, но Мирио успевает вовремя подтащить его к себе и тем самым отвести беду. Тамаки собирает конечности в кучу, не вылазит из-под его руки. — У нас свидание. — Мирио напускает деловой вид, и Катсуки с Эйджиро переглядываются, тут же подсаживаются к ним. Это Тамаки тоже в книжке вычитал. Смотреть на звезды вдвоем все могут, но тут явно есть что-то особое. Тамаки явственно слышит тихий стук, когда Катсуки берет Эйджиро за руку. Эйджиро гораздо тверже него, но они всегда были на равных, и Тамаки не помнит их по отдельности. Как не помнит и себя без Мирио. Утром он приходит проведать Киёку и вместе с ней идет в лазарет. С ней-то все в порядке, только пудра местами сошла от прикосновений Дэнки, а вот Тамаки весь покоцанный после вчерашнего свидания. Изуку тоже взял за привычку заходить к ней перед рейдом. — Будь осторожен, — шепчет ему Очако, приглаживая самые непослушные из его кудрей. Изуку молча кивает, наклоняется, чтоб клюнуть ее розовый нос, и на прощание они обнимаются, и Тамаки не может спокойно на них смотреть. Это необыкновенное чувство, вот так воочию наблюдать чужую связь. Киёка тоже с любопытством выглядывает из-за колонны. — Чего это они? — Спрашивает она, наклонив прелестную головку набок. Тамаки недолго думает, как подоступнее объяснить ей, и все ж решает сказать правду. — Они партнеры. У нас так бывает, когда хочется стать парой другому самоцвету. Он терпеливо втолковывает ей, что такое «пара» и «партнер», несколько раз стопорится, когда она интересуется, зачем обниматься. На самом деле он сам не знает, но теперь он нии-сан для нее, а значит, нет ничего, чего он не может знать. Приходится выкручиваться на ходу. — Так мы выражаем привязанность. Показываем свои чувства. — Ему становится неловко от того, что загнул такое, ибо в тонких материях он не особо разбирается и порой сам идет к сэнпаям за советом. Вот Мирио хорошо понимает про чувства и отношения. Мирио бы объяснил понятнее. Ни с того ни с сего Киёка раскрывает руки и пытается легонько приобнять его поперек талии, и Тамаки медлит миг, все ж притягивает ее к себе за шею. По шкале твердости она превосходит его вдвое, но он и так уже весь в царапках от Мирио. Одной больше, одной меньше. Макушка ее до сих пор пахнет солью и океаном.

***

Иногда они собираются втроем на крыше школы и прячутся от кохаев в теплицах. Дэнки страшно замучал Мирио своими просьбами пофехтовать шестой раз за неделю, Тамаки задолбался оттаскивать его от Киёки и умолять не трогать ее руками лишний раз, Мэй ходит за Неджире по пятам и все просит сравнить по прочности свой морганит с ее голубым сапфиром. И вообще забот у них хватает, потому что они старше основного числа самоцветов, но младше старожилов вроде Немури-сан и Рюко-сан, и вся забота о мелких ложится на них. Хорошо хоть за патрульными следить не надо. Отсюда Тамаки хорошо видно Маширао и Мезо. — Тамаки думает, что не нужен нам, — внезапно начинает Мирио, закрывая его собой, но Неджире все равно роняет лилии из букета и прикрывает рот ладошкой в изумлении. Тамаки шокирован не меньше, но, скорее всего, все ж заслужил вот этот едкий стыд своим поведением. — Голову где-то оставил, да? А эта каменная, да? — Неджире подскакивает к нему, чтоб потормошить его за плечи, но вовремя вспоминает, что он неприкасаемый из-за своей позорной «четверки» по шкале, и вместо выволочки Тамаки получает просто выговор. И наказ полить орхидеи между делом. — Мы все разные. Я вот цветы люблю, а ты — ныть и жаловаться. Если тебя на Луну заберут, кого ж тогда Мирио будет любить? Тамаки кидает в нее лофером и промахивается, бросает взгляд украдкой на Мирио. Мирио прикидывается, что не услышал, увлеченно рассматривает свои золотые ногти. Об этом они тоже не говорили, но у Тамаки ощущение, что вот прям сейчас у него во лбу трещина пошла от распирающих эмоций. Ну, может и правда это его работа. Мирио самый твердый из алмазов, но и о нем кто-то же должен заботиться. Да, так и есть. Каменная голова его полыхает от того самого чувства, о котором он рассказывал Киёке.