***
Арсений молча пялится на свою руку, на которой вновь распустилась очередная роза, поверх старых. Роза прямо на его глазах вырисовывалась, окрашивалась, но вдруг расцвела еще одна, прямо поверх только-только вырисовывающейся. Он уже даже не удивляется. Привык. Сене шестнадцать. Он осознал, что он гей, его прозвали цветочным педиком и пять лет тому назад он понял, почему на его теле так много роз. Сене всего шестнадцать, но он уже курит. И отчаянно не понимает, что с его блядской родственной душой не так. Либо чертов мазохист-суицидник, либо… Он старательно не думает об этом и лишь молча достает из кармана пачку сигарет.***
Сене восемнадцать. Парень хмуро оглядывает своего нового соседа, с которым он живет уже целую неделю, за которую этот блондинистый кусок дерьма успел заебать его не меньше десяти раз. Арс думает, что родственная душа этого мелкого гомофоба видела цветы на своем теле разве что раза два в жизни, и то на пальце мелкий-мелкий цветочек — бумагой от книг, с которыми он спит, порезался. Он тихо усмехается, отворачиваясь на кровати к стене, и в мыслях проносится вот же блядский неженка. Лишь краем глаза Зимник замечает, как ботаник на соседней кровати тихо шипит, словно от боли, и пытается устроиться поудобнее на кровати. (Отчего-то вспоминается огромный букет белых роз на его собственной спине, но Сеня просто гонит эти мысли.)***
Даня роется в сумке, что-то выискивая, а Арс просто сидит на кровати, убирая бинты с перекисью обратно в тумбу. Он с горем пополам обрабатывает свои раны — очередной раз ввязался в драку — и тихо вздыхает. Да-аня. Даже имя какое-то чересчур ботанское. Арс думает, что в нем все ботанское. И имя, и прикид, и голос. И родственная душа, наверно, тоже ботанская. Интересно, учебник по химии может быть чьей-то родственной душой? Когда ему протягивают тюбик с тональным кремом, Сеня сначала молча пялится на худощавую руку с костлявыми пальцами. Потом он так же пялится и на обладателя этой руки. А потом давится воздухом. Данил смотрит на него с легким прищуром и поджимает губы. Он непонятливо склоняет голову, пока Арс пялится на кожу под глазом Вишневского и вспоминает, под каким глазом его собственный синяк. Он наблюдает, как рыжая маргаритка украшает его бледную — со своими книгами солнца никогда не видел, ботаник хренов, и откуда у него веснушки? — кожу и невольно думает, что это чертовски красиво. — На, замажь, — фыркает Даня, тыкая тюбиком ему куда-то в ребро. Зимник вновь опускает взгляд на его руку и подмечает, что на костяшках его пальцев расцветают такие же яркие, рыжие маргаритки. Его собственные костяшки, кстати, сбиты в кровь. Он тихо хмыкает и берет тюбик из чужих рук, невольно дотрагиваясь до бледной кожи, и едва заметно вздрагивает. Совпадение, убеждает себя Арс, просто совпадение.***
Арс уже совсем ничего не понимает. Что с этим блядским Данилой, почему он так паникует из-за одного пропущенного дня в институте и какого хрена ведет себя так, будто сейчас его утащат в какой-нибудь ебучий подвал, где будут нещадно избивать и ломать хрупкие кости. Единственный раз за эти ебаные пару месяцев он нормально выспался, но из-за этого проспал почти все пары. Арс думает, что это как минимум тупо — мучить себя так сильно, что потом проснуться не можешь. Данил трясется, как осиновый листик, молится богу и каждые несколько секунд проводит ладонью по подозрительно сильно блестящим глазам. Черт возьми, какого хрена он ревет из-за того, что наконец-то поспал больше двух часов в день, хоть и прогулял тем самым один день? У него этих ебаных знаний на пару лет вперед — Арс уверен в этом. Из его тихих слов Сеня различает лишь три — «отец меня убьет». — Дань, ты чего?.. — он старается говорить тихо и, по мере возможности, мягко, сам не понимая, какого черта так осторожничает с этим бесячим гомофобом. Вишневский качает головой и на негнущихся ногах плетется на небольшую кухоньку. Он бормочет что-то вроде «пойду поем» и достает нож из шкафчика. Да что с ним, сука, не так? Арс плетется за ним и встает у двери, разглядывая фигуру Данилы. Он впервые задумывается о том, какой же все-таки Даня нескладный и худой, с костлявыми пальцами и совсем маленьким тельцем, которое можно переломать одним неосторожным нажатием. Рыжий тихо матерится, вдруг замечая, что никогда не видел рук или ног Дани. По крайней мере, выше пяток или ладоней. Его тело постоянно скрыто под тканью, под всякими рубашками, пиджаками, кофтами, которые так и тянуло сжечь, Арс и сам не понимает, почему его так выбешивает чертова Данина одежда. Зимник невольно вырисовывает в памяти цветы на собственном теле и представляет их в виде ран на теле Данилы. Однако он вдруг подмечает, как красная жидкость ровно вытекает из пальца Дани, по которому он попал ножом, пока резал хлеб. Не слишком глубоко, но перевязать надо. Сеня тихо шипит что-то и подбегает к Вишневскому, хватая его за руку и ведя за собой, к тумбе у кровати, где лежали его медикаменты. Он бормочет что-то под нос и совсем ничего не понимает — ни странного поведения Дани, ни своего собственного идиотского желания заботится об этом гребаном ботанике. Даня тихо всхлипывает, жмурясь и совершенно не замечая новой розы, расцветающей на пальце Зимника. Замечает Арс и все, что он делает — это тихо шепчет твою мать. Действительно, твою мать, в какое же дерьмо он все-таки вляпался. Он перевязывает его руку и все же обнимает, прижав худощавое тело к себе и думая о том, что совершенно не хочет его отпускать.***
Ноги его едва держат, тело пробивает озноб, а глаза слипаются — так и заболеть недолго, но Арс уже давно клал на это огромный болт. Мокрая одежда неприятно липнет к телу, он кое-как снимает с себя верхнюю одежду и падает мешком на кровать. Сеня слишком ленив и слишком хочет спать, чтобы нормально раздеться и укрыться, он лишь кое-как тянет на себя одеяло и сворачивается клубком, надеясь поскорее уснуть. Задремать холодной ночью на крыше и проснуться из-за легкого дождика — Арс может, умеет и практикует. Он возвращается где-то в три-четыре утра, почему-то тихо и со всей осторожностью — нет никакого желания будить соседа. Может с Даней у него не самые лучшие отношения, но прерывать его и так редкий сон не хочется. Соседняя кровать тихо скрипит, и вдруг маленькая фигурка приподнимается, а после и вовсе занимает сидячее положение. Даня смотрит сонно — в комнате темно, но лунный свет позволяет разглядеть его вечно прищуренные глаза. — Явился — не запылился, — бормочет он и, кажется, даже беззлобно. — Не хотел тебя разбудить — шепчет Сеня, все еще подрагивая от холода. Даня хмыкает, вставая на ноги, — извини. Спи дальше. — Ты, видно, замерз, — он говорит это даже не осуждающе — так, констатирует факт. Даня берет из шкафа второй плед и подходит к рыжему, цокая. Он получше укутывает соседа и прикрывает вторым пледом. — Тебе надо выпить чаю. Я принесу, — кивает он будто сам себе и идет на кухню. — Не надо утруждаться, Дань. Да и тебе спать надо, — он вздыхает, но чувствует себя намного лучше. Кожа там, где касался Вишневский, приятно покалывает и он невольно прикрывает глаза. — А то снова опоздаешь. Данила его не слушает, молча ставит чайник. Все его движения плавные, а волосы распущены и с ними, вкупе с домашней мешковатой одеждой, мягким голосом и спокойным выражением лица, он предстает перед Зимником другим человеком. Не тем злобным и вредным ботаником, не упускающем возможности напомнить Арсению, какой он бесполезный и ненужный заднеприводный пидарас, а кем-то совершенно другим. Не бесящим его Данилой Вишневским, который ненавидит геев, а просто Даней, спокойным, мягким Даней, который заваривает ему чай и укрывает пледом. По правде говоря, просто Даня ему нравится намного больше. — Сахар класть? — доносится голос с кухни, на что Сеня отрицательно мычит. Вишневский бормочет тихое «угу» и уже через пару минут подходит с кружкой горячего чая. Арс, уже отогревшись, приподнимается на локтях и смотрит на Даню, осторожно принимая из его рук кружку. Он вновь касается его пальцев и делает это, по правде говоря, не случайно. Зимник делает глоток и вновь смотрит на Вишневского, после чего невольно краснеет. Легкая мимолетная улыбка появляется на губах Данилы и он, осторожно растрепав его рыжие волосы, поворачивается к кровати, легкими шажками идет к ней. — Спокойной ночи, рыжик. Рыжик отдается в мыслях эхом и внезапно становится тепло — не от чая и не от пледа. — Спокойной, Данечка, — бормочет он одними губами, улыбаясь в ответ. Он медленно делает глотки чая и смотрит на Даню, который уже спустя пару минут засыпает. Холода больше нет. Только тепло — нежное и мягкое, подаренное ему этим до одури уютным Данечкой. Арс больше не сомневается в том и уверен в том, что это совершенно точно не совпадение.