Капитан Крюк в Итоне

Этот рассказ является своего рода ответом на вызов, брошенный мне Ректором. Я был здесь на празднике, посвященном 4 июня, и за ланчем он предложил мне опровергнуть ужасное обвинение: «Джеймс Крюк, капитан пиратского судна, был великим итонцем, но хорошим итонцем он не был». По моему мнению, Крюк был хорошим итонцем, пусть и не великим, и теперь я испытываю более или менее страстное желание убедить вас в этом — так сказать, восстановить его репутацию — которое и привело меня сюда (вопреки моим убеждениям). Чтобы доказать свою позицию, я посвятил последнее время сбору фактов, касающихся первой половины жизни Крюка, и нужно признать, что он — Старый Итонец, по поводу которых эта школа сохранила некоторые традиции. Мы не должны были даже подозревать, что он был из Итона, но на это указывает девиз «Итон и Бэйлиол!», обнаруженный мной в работе, которая, впрочем, может оказаться весьма ненадежной. Из столь же ненадежного источника мы узнаем, что его последними словами было «Floreat Etona.» Что касается обучения Крюка в Бэйлиоле, то здесь я навел лишь немногие справки, чувствуя, что Итон гораздо более важен. Он совершенно точно проживал здесь в течение нескольких семестров, и нам известно, что он взял в библиотеке несколько книг. Все они были сборниками стихотворений, что весьма странно, и большинство из этих стихотворений принадлежали перу поэтов Озерной школы. На эти книги еще можно случайно наткнуться в букинистических лавках, и на них указано «Jacobus Hook» в качестве имени владельца. Таким образом, уже в то время он начинал обращаться к классике. Как мне удалось выяснить, в Бэйлиоле он не блистал в области спорта, однако я нашел любопытную запись, согласно которой в результате травмы на футбольном поле у него произошло «кровотечение желтым». Лучшее из его спортивных достижений состояло в том, что он пришел двенадцатым в забеге на 100 ярдов. Как и многие люди, впоследствии ставшие известными, однажды утром он покинул Оксфорд. ЮНЫЙ ЛЮБИТЕЛЬ СУХОПУТНОГО СПОРТА В Итоне он предпочитал наземные виды спорта, чего сложно ожидать от человека, будущее которого связано с морем, но, мужчиной или мальчиком, он ненавидел прикасаться к воде и всегда последним покидал корабль. В Итоне он завоевал право носить множество цветов — да, их у него было много. Его тетушка Эмили, которую мне удалось отыскать, показала мне три из его спортивных знамен, которые занимали теперь почетное место над ее каминной полкой. Как человек, не учившийся в Итоне, я не знаю, что они означают, но вы наверняка узнаете — одно красно-синее, другое бордово-синее, а третье полностью голубое. Она сказала, что он специально заказывал их в маленькой мастерской в городе. Кроме того, у меня есть доказательства того, что в последний свой итонский год он был членом, возможно, самого достойного собрания в мире — Итонского Общества — или, как их еще называют, «Поп». Общество состоит примерно из тридцати наиболее выдающихся учеников, которые избираются исключительно на основании умственных способностей. «Поп» — это главная достопримечательность Итона, и по особым случаям они выходят на парад в носках и гетрах, рука в руке, по шесть или восемь в ряд, на два ярда впереди знамен. Легенда (недостоверная, как и всякая легенда) гласит, что избрание в это общество Крюка стало большим сюрпризом для других его членов, единственных, кто имеет право голоса, и что Джеймс просто подтасовал результаты тайного голосования. Но даже если это и правда, Боже мой, какая страсть к превосходству, какая неукротимая страсть! Лист книги Общества, содержащий его избрание, был таинственным образом уничтожен, и некоторое время я подозревал, что этому могло быть только два объяснения — либо это сделало правление Общества, поскольку считало его последующую карьеру (головокружительную, по своей сути) угрозой для доброго имени школы, либо это было делом рук охотников за автографами. Позднее мне удалось установить подлинную причину, несомненно, одну из самых мрачных, но вместе с тем славных страниц в истории Итона. Я расскажу вам об этой ночи и, надеюсь, это будет триумфальным ответом Ректору, который вряд ли может выражать недовольство этой отсроченной реабилитацией его бывшего фагмастера. [1] Я слышу, как вы нетерпеливо спрашиваете о том, каковы были интеллектуальные достижения Крюка. Здесь мы можем быть уверены: он был в Первой Сотне. Он также писал для одного из оригинальных журналов, который (кто знает, почему) назывался «Эфемералс». [2] Как я слышал, его работа вышла под названием «Диссертация о жареном поросенке» и не была лишена ценности, но по какой-то неясной причине вмешался его тьютор, и Крюк не получил от журнала денег. Вот открытие, которое должно тронуть тех из вас, кто не обладает каменным сердцем, если таковые имеются. После фатальных событий, результатом которых стала гибель Крюка, в его каюте на борту старой посудины провели обыск, обнаружив, что в течение всех лет своего пиратства он оставался преданным подписчиком Итонских Хроник. Сотни экземпляров, хранящие следы пальцев капитана, были найдены в беспорядке разбросанными на его койке. ВНЕШНОСТЬ И МАНЕРЫ Я располагаю противоречивой оценкой внешности и манер Джеймса во время его пребывания в Итоне. По словам его тетушки Эмили, он был милым симпатичным мальчиком, набожным, с большой учтивостью, которая позже так поражала его жертв, когда он уколами шпаги подгонял их к концу доски в открытом море. Благородная душа, добавила она, он был настолько чувствительным, что она умоляла школьные власти наказывать тростью не Джеймса, а какой-нибудь предмет мебели рядом с ним, что производило такой же эффект на впечатлительного мальчика. Этому совету не последовали, и она до сих пор чувствует, что такое суровое обращение мучило его мятущийся дух. Впечатление о нем тех немногих современников, с которыми мне удалось проконсультироваться, было для него гораздо менее лестным. Они признают дух дешевой известности, в которой он, казалось, был приятно для себя уверен. Но в основном они вспоминают его как прожорливого мальчишку. «Его одежда была настолько грязной, — пишет один из них, — что если при игре в пристенок притиснуть его к стене, на ней оставался его отпечаток». Другие подробно останавливаются на его крови, которая, как они ее описывают, «была желтой после того, как высыхала». Этот цвет, как мне известно, неоднократно спасал его от побоев старосты, который, хоть и был капитаном игры в файвс, упал в обморок при первом взгляде на его кровь — о чем Джеймс знал и чем хвастался. Если у него случалась нужда в деньгах, он наносил себе небольшие порезы за трехпенсовик и серьезные за клубничное пюре. Это демонстрирует, что от отсутствия почитателей он не страдал. Как говорят его противники, его набожность проявлялась только тогда, когда он елейно молил Бога о том, чтобы его участие в определенного рода бесчестных проделках не было обнаружено. Одним словом, мальчик был «темпераментный». Тщетно пытался я найти фотографию Крюка в те времена, когда он был мальчиком. Те из вас, кто посещал Итон, знают, что до тех пор, пока мальчики не получат собственные чековые книжки, что совершенно изменит их характер, их столько раз фотографируют в итонских шляпах, что на деньги, выплаченные фотографу, можно было бы купить загородный дом. Я писал многим учителям о своих поисках, говоря, что знаю, что мальчики обычно оставляют собрание своих фотографий своему тьютору в наследство. Я надеялся на то, что, когда тьютору приходит время покидать школу, он не забирает фотографии с собой, а оставляет их в мешках для своего удачливого последователя. Мне сказали, что это далеко от истины; но к несчастью, новости о моих поисках распространились среди учеников младших классов — тех самых, которые являются проклятием Итона, путаясь у всех под ногами — и некоторые из них — в поисках скорой славы — прислали мне свои собственные фотографии, подписанные «Искренне твой, Джес. Крюк». Вот мы и подошли к той ночи, к рассказу о которой я вел. Речь идет о его поразительном последнем визите в Итон; моим главным информатором стал мистер Г. Ф. Т. Джаспарин. Мистер Джаспарин — один из тех высокоуважаемых итонцев, которых любовь к их родной школе мягко парализует. Вместо того, чтобы избрать себе профессию с окончанием университета, они возвращаются в милый городок Виндзор, лежащий в тени Итона, и обустраиваются там, не имея никакой связи со школой, кроме воспоминаний, но пытаясь верить, что они все еще счастливые младшекурсники. У них есть клуб, который называется «Буфетная Стойка» (бывший Джорданс) и возможно, самый безобидный из всех привилегированных кружков. ПРИКЛЮЧЕНИЕ МИСТЕРА ДЖАСПАРИНА Мистер Джаспарин пишет мне, что в ту ночь он направлялся в клуб на Китс-лэйн из своей квартиры в Виндзоре (которую он обставил в точности, как комнату в Итоне, с картиной, изображающей охотника, падающего в ручей, походной кроватью и шляпной коробкой для тайного хранения угля). Он чувствовал себя подавленным, поскольку час закрытия дверей уже миновал, а он всё равно, увы (!), имел право оставаться на свободе. Я попытаюсь процитировать его слова. «Улица, — писал он, — казалась заброшенной, но когда я приблизился к проходу, ведущему к нынешней штаб-квартире Итонского общества, я осознал, что на стене, окружающей колледж, неподвижно восседает темная фигура. На той низкой стене, на которой не может сидеть никто, за исключением членов дискуссионного клуба. В тот же момент, сколь бы невероятным это ни казалось, я понял, что нахожусь в присутствии Джеса Крюка. До этого я никогда не видел его во плоти — и, более того, я знаю, что «плоть» — неподходящее определение для земного пристанища этого человека. Он был одет по последней моде в несравненное одеяние члена дискуссионного клуба, на голове у него была шелковая шляпа, из-под которой волосы падали ему на плечи длинными локонами, походившими на черные витые свечи, готовые растаять (так не по-итонски, но я полагаю, ему необходимо было принимать во внимание мнение своей команды). Вы можете предположить, что я узнал его по ним, но это не так. Вместо кисти руки из его правого рукава выглядывал крюк, но я узнал его даже не по этому. Его лицо имело такой оттенок, будто он потерял всю кровь в ходе внутренней, невидимой глазу борьбы. С прискорбием сообщаю, что в действительности я не видел, чтобы у него шла кровь. Все эти детали я заметил уже позже, в подтверждение своей догадки, но я узнал в нем Крюка по бросающейся в глаза печати обязывающего положения. Я имею в виду не просто то, что на его челе стояла печать Итона: было что-то большее, как будто (осмелюсь сказать) Господь в щедрости своей слепил двух итонцев воедино. Словом, это был самый красивый человек из всех виденных мной. И тем не менее, возможно, в то же время слегка отвратительный» «Луна, — продолжает мистер Джаспарин, — на мгновение застыла (что она, как мне кажется, так часто проделывает над Итоном, будто ожидает чего-то необыкновенного). Я наблюдал за одинокой фигурой из прохода, где стоял, и могу заверить, что никогда не представлял, что этот Колосс так съежиться. Прискорбно было наблюдать, как он широко раскрытыми глазами вглядывается сквозь тьму своего настоящего в невинность своего прошлого, глазами монстра, которым он стал в Карибском море, глядя на человека, которым он был в Итоне, и эффект лишь усиливали мутные слезы, медленно скатывающиеся по его лицу. Пока я размышлял, не удалиться ли мне, со стороны колледжа подошел полицейский, и я увидел, как поднимается крюк, будто для какого-то ужасного развлечения. Я почти закричал, но мои страхи показали мне, сколь мало даже я, который так жадно глотал воздух Парнаса, знаю материи, из которых состоят наши люди, даже пираты. Полицейский зажег свой фонарь, и состоялся следующий странный разговор. — Вы член дискуссионного клуба, сэр? — хрипло поинтересовался полицейский, поскольку он знал, что каждый камень в стене слушал их. Одинокий силуэт на стене не только опустил свой крюк, но и, что удивительно, спрятал его за спину. После мучительной борьбы с собой он ответил: — Нет. Таков был его ответ. Однажды став одним из членов общества «Поп», человек остается им навсегда, но во имя чести Итонского Общества, он отказался от этой почетной принадлежности. — Тогда вы не имеете права сидеть на этой стене, — сказал полицейский. — Слезайте. Каждый камень в стене произнес: «Слезай». Одинокой фигуре на стене нужно было бы лишь описать круг правой рукой, чтобы оборвать жизнь парня, но во имя чести школы он смиренно покинул стену — свою стену. — Вы С. И.? [3] — спросил полицейский. — Нет, — ответил Джеймс Крюк, будучи таким образом первым Старым Итонцем, отрицающим это почетное звание. Но это было все, что он мог сделать для чести школы. Он уже ускользнул прежде, чем мистер Джаспарин, которому я должен выразить свою благодарность, вновь обрел способность смотреть на мир. Но позже той ночью Джеймса видели другие люди из тех, с кем я говорил — угрюмо сидящим на Овечьем Мосту и бродящим вокруг Голландской Фермы, вновь пробирающимся на Эйгарс Плау. Который, осмелюсь предположить, назван так потому, что те, кто проявляет себя на нем лучше всего, иногда испытывают позже трудности со сдачей экзаменов. ВЗГЛЯД МАЛЕНЬКОГО МАЛЬЧИКА Возможно, самое мрачное событие этой ночи произошло, как это часто бывает, с существом, обучающимся первый или второй триместр, которое абсолютно не знало о нем до тех пор, пока расспросы мистера Джаспарина не пробудили в нем чувство опасности, которой он подвергался, и его важности. Этот мальчик или юноша занимал комнату в здании, где сейчас, полагаю, проживает мистер Хэдлем, бывшим частью старого места встреч дискуссионного клуба Итона (теперь размещенного с большей роскошью), и проснулся около полуночи, и обнаружил Крюка в своей комнате. Получив в свой адрес негодующую фразу, тот был слишком погружен в свои мысли, чтобы услышать его, и мальчик уже собирался сделать новое замечание, когда вновь уснул. Никогда он не будет ближе к тому, чтобы быть разорванным, точно пара коротеньких штанишек. Как Крюк попал в эту комнату, неизвестно. В нее сложно войти незамеченным, потому что сразу за дверью находятся несколько ступеней, ведущих вниз, из-за чего она пользуется популярностью у мальчиков, ожидающих своих родственников. Однако Джеймс не был чужим в старом помещении дискуссионного клуба и, должно быть, пришел и ушел тише, чем падает снег. Возможно, у него был старый ключ от святая святых, поскольку одним из его хобби было коллекционирование ключей. Полагал ли он, что эта комната все еще была частью клуба гигантов, и потому искал ее в преддверии того ужасного самоотречения, которое должен был совершить, остается только гадать, но позже той ночью он совершенно точно проник в действующую штаб-квартиру Итонского Общества и уничтожил в его книгах доказательства того, что когда-то он был его членом. Стереть память о себе в обители, которую он осквернил, было единственным, что заблудший сын Итона мог сделать для возлюбленной школы. В тот самый момент разве не был он хорошим итонцем? Когда он стер себя из памяти школы, разве не заслужил он права оглянуться на нее, спящую, и воскликнуть: «О, если бы мне быть счастливым сном, проникшим в ее ласковое сердце!». Так он исчезает со сцены, и все ее двери закрываются за ним навсегда. Уверен, стены Итона никогда не тревожило более мучительное возвращение, чем визит скромного пирата. Никто не видел, как его одинокая фигура покидает школу, чтобы вернуться к своей ужасной роли. Мне приятна мысль о том, что Ректор смотрел на это из своего окна. Странно думать, что существует одно привидение, о котором он не знает, итонское привидение — однорукий призрак, мертвецки бледный и болезненный, серый и тусклый, который, как говорят, возвращается в Итон, чтобы появиться там раз в год — в ту беспокойную ночь перед матчем на Площадке Лорда, и посидеть на стене Крюка, сдержанно, но всё же не без трепета ожидая отражения, которое он никогда не увидит. Сегодня те из вас, чьи окна выходят на нее, могут увидеть в свете бледно-голубой луны ежегодное послание этого призрака, вьющееся вокруг нее: «Пусть Ваши соперники победят однажды, но не в этот раз». ГИБЕЛЬ КРЮКА Но нет, нет, закончим на менее горькой ноте. Гибель Крюка, скорее всего, произошла вскоре после его последнего визита в Итон. В газетах того периода я едва нахожу лишь самые бессодержательные отсылки к этому, возможно, потому что некрологи неизменно начинаются со слов «с прискорбием сообщаем», и осмелюсь предположить, что никто не хотел говорить этого по поводу кончины Крюка. Опасаться худшего начали, когда он перестал присылать в школу традиционные карточки к четвертому июня, подписанные на латыни. Постепенно стало известно, что благодаря маленькому мальчику — его заклятому врагу — в списках живых он больше не значится. Он всегда ненавидел детей, и бездушные маленькие дикари в конце концов с ним разделались. Это дитя было единственным человеком, о котором тетушка Джеймса не могла говорить снисходительно. Она всегда утверждала, что, заполучив сокровища пиратского корабля, он оделся в одежду ее племянника, ушитую для него дамой с сомнительной репутацией, скитавшейся с ним, и с крюком в руке и приспособлением для курения сигар во рту, сквернословя, самодовольно расхаживал по палубе — мучительная картина победителя Джеймса, и у меня есть нехорошее чувство, что картина эта может быть правдивой. Позже в портовом кабаке в Манаосе обнаружилась разнородная коллекция из пиратского клада Крюка и другие сокровища, собранные трудом всей его жизни. Они были завёрнуты в рубашку, а рядом были сумки, наполненные дублонами и круглые суммы в испанских серебряных долларах, потрёпанная шелковая шляпа с пятнами черного воска и флейта — инструмент, на котором он, как говорят, небезыскусно играл. Там же нашелся и судовой журнал, содержавший множество душевных излияний о том, как одиноко ему среди неотесанных приспешников, и о тщетности славы. Для некоторых присутствующих может быть небезынтересно сравнение в стиле Плутарха между ним самим и его бывшим фагом, [4] которое он приводит в судовом журнале. В нем он признает, что они оба достигли вершин, но по-разному, и рассуждает о том, что могло бы случиться со школой и с кораблем, если бы они поменялись местами. По своему траурному ритму эти записи перекликаются с меланхолией греков эпохи расцвета. Например, сравните одну из лучших строк Софокла с этой горькой строкой: «Величайшее первое благо Крюку бы совсем не родиться». Более интересным для простых людей, к которым в конечном счете и обращена эта речь, будет завещание Джеймса Крюка, переданное его тетушке береговой акулой из Рио. В нем Джеймс оставил все Итону. Но Попечительский Совет, похоже, не решился принять это — даже шляпу — и потому передал все тетушке Эмили, которая с легким румянцем призналась мне, что не принять эти вещи было бы пренебрежением к памяти Джеймса. Это все факты о Крюке в Итоне, которые я смог узнать. Если вы согласны, что той ночью, единожды в своей жизни, он сделал для своей старой школы все, что только мог, я не собираюсь выводить из этой истории никакой иной морали. При этом его высокое, пусть и одиозное положение — это еще одно доказательство того, что итонцы являются лидерами от природы. С точки зрения образования, как следует из его судового журнала, симпатии его были скорее на стороне классики, чем современности. В политике он был консерватором. Насколько мне удалось узнать, в его жизни никогда не было женщины. Таким образом, он одиноко следовал своим путем. Возможно, будь у него дама сердца — кто знает? Или кто знает, почему такое блестящее начало обернулось такой катастрофой? Возможно, причиной тому было всего лишь то, что в Оксфорде он попал в плохую компанию — компанию выходцев из Харроу.