Глубина

— Ты — тупой уёбок, — объявляет Скольд. Джинджер думает, что это уже восьмой раз за один вечер. И сообщает об этом Скольду. Прямо так и говорит. — Ты меня так уже восемь раз назвал. — Ну, потому что ты ту… — Девять. — Не считается, я не договорил. Джинджер думает, что Тим, может, и прав, но постоянно это повторять — перебор. И думает, чем можно задеть Тима. Не смертельно, но чтобы счётчик тупых уёбков наконец-то заглох. Думает недолго, и потому устраивает, вдобавок ко всему, локальную катастрофу. Которая грозится выйти из берегов. Он говорит: — Ты контролируешь себя лучше, чем мне казалось. Может быть, тебе не так уж нужна моя… Тут он понимает, что это уже не самоповреждение, а натуральная такая попытка суицида. Потому что Тим стискивает пальцы на его горле, и глаза у Тима темнеют до почти чёрных, что физически невозможно. И на какой-то момент Джинджеру кажется, что он действительно сверхъестественная тварь с клыками. Тим думает, что ему нужна чёртова кровь. Но теперь, вдобавок, ему нужно ещё кое-что, если это вообще у Джинджера есть, и он шипит сквозь зубы, что хочет сожрать его душу. Тим отпускает его за секунду до того, как он мог бы потерять сознание, и смотрит с выражением разъяренного быка. Джинджер кашляет, надеясь не выплюнуть лёгкие, и хочет попросить воды, но… Он боится Тима. Он его никогда не боялся, пьющее кровь существо казалось ему несчастным, и даже в чём-то очаровательным, и он вообще не так себе это представлял. Он думает, что надо бежать отсюда куда подальше, и лечиться от этого наваждения, но вместо этого прижимается к гневному Тиму и хрипит что-то похожее на извинения. Ладно. Финала у эпизода нет никакого. Тим как-то успокаивается, Джинджер как-то перестаёт бояться, и они как-то даже целуются, через какие-то странные промежутки времени, которые текут не вперёд, а вверх. *** Джинджер думает, что всё ещё не хочет встречаться со Скольдом, и это вполне взаимно, но никто никуда не уходит, так что они и не встречаются, перемотав сразу на совместное проживание. На которое тоже никто не соглашался. Их, типа, высшие силы посадили рядом, связали воедино невидимым сантехническим скотчем, и отчалили в свои прозрачные небесные сферы. Хотя это Джинджер так думает. Тим думает, что сферами там даже и не пахло. Там обязано было пахнуть серой, дымом и копчёной плотью. Тим злится, и продолжает отказываться от крови, что для него вообще немыслимое деяние. Но он откуда-то знает, что Джинджер никуда не денется, и будет предлагать до тех самых пор, пока Тим его не простит, так что… Отказываться ужасно приятно. Создаёт иллюзию контроля ситуации, которую он, конечно, нихуя не контролирует. И которая опять превращается в катастрофу, когда Джинджеру надоедает предлагать, и он находит тот самый скальпель, которым Тим резал его, и неосознанно забрал на память, и потом резал себя, о чём Джинджер понятия не имеет, потому что Тим не настолько тупой, чтобы не обрабатывать порезы. И не настолько сумасшедший, чтобы так глубоко резать. Так вот, Джинджер его находит где-то на полу, и не додумывается даже протереть. Хотя бы это, потому что вообще-то их нужно выбрасывать, и их где-то есть целая коробка чистых. Одноразовые скальпели выглядят как очень тонкие заточенные пластинки разной формы, которые почти моментально покрываются зазубринами. И ещё — у них плоские, белые, пластиковые хвостики, которые почему-то ассоциируются у Джинджера с чем-то ужасно пошлым, так что он запихивает хвостик в рот и облизывает, прежде чем совершить очередную глупость. Он рисует зазубренным лезвием свои блядские, аккуратные параллельные линии. Под левым соском. И под правым, для симметрии, и капли крови текут вниз по рёбрам тонкими, красивыми дорожками, и теперь это снова вообще не больно. Тим, вернувшийся из душа в одном полотенце, думает, что убьёт его, и ловит его стоны даже раньше, чем запах крови. Там даже не темно, там очень светло, он не помнит, чтобы когда-либо включал столько света, и это даже учитывая павшую в неравной битве с его одержимостью настольную лампу. Он видит всё, в подробностях. Из одежды на Джинджере только трусы, да и то непонятно, зачем, потому что они вообще не там, где обычно бывают трусы, и Тим удивлённо думает, стараясь дышать поменьше, что никогда не видел Джинджера без трусов. Ну, то есть, он видел, да, но там было темно, и не до того. А тут света, как в операционной, и можно хоть с лупой в мельчайших деталях рассматривать. Не то, чтобы он любит смотреть, как кто-то дрочит, тем более, если у этого кого-то есть член, ему кажется, это вообще неинтересно. Но он всё равно смотрит, потому что такого он точно никогда не видел, и потому что, пока его не было, кровь успела стечь достаточно низко. Джинджер размазывает по собственному члену собственную кровь, и стонет, и Тим гарантированно знает, кого именно он представляет. И снова думает, что убьёт его. Но не сразу, потому что кровь должна быть живая и тёплая, и должна течь из раны прямо в глотку. Во рту у Джинджера пошлый, теперь и с точки зрения Тима, белый скальпельный хвостик. Джинджер держит его зубами, между которыми временами мелькает его блядский язык, облизывающий и хвостик, и нижнюю губу, и, каким-то образом, внутренности Тима, которые сжимаются в один неразборчивый комок от подобного обращения. Пожелания смерти Джинджеру выветриваются из головы Тима Скольда, теперь он хочет, чтобы эта тварь жила вечно, и хочет как-нибудь нормально его трахнуть. Без крови, чтобы не отвлекаться. Он бы записал это в ежедневник, просто затем, что это хорошо смотрелось бы. И вряд ли бы выполнил, потому что они тут оба помешанные, так что кто-то кого-то повредил бы в любом случае, даже если вынести из дома всё острое, запереться изнутри, и выбросить ключи в окно. Зубами. Ногтями. Осколками чего-нибудь. Джинджер давно его заметил, но сказать об этом ртом он не может, потому что рот у него занят вылизыванием внутренностей Тима, хотя он об этом даже не подозревает. И он говорит это так, как получается — просто замедлив движения руки на члене, замедлив их до полнейшего слоу-мо, что вообще никак не способствует продвижению вперёд, зато выглядит красиво, и создаёт магнитное поле, притягивающее голодного и совершенно охуевшего Скольда. Который больше не может сопротивляться, который хочет всё и сразу, и не знает с чего начать, который молчит, потому что сказать ему решительно нечего. Который заменяет руку Джинджера своей, и тихо обалдевает от того, насколько неудобно дрочить, когда там не то, что скользить нечему, но ещё и песок свернувшейся крови в складки кожи забивается. — Как тебе, блядь, не больно, — выдаёт он в конце концов, потому что его действительно это поражает. Тим вытаскивает изо рта Джинджера пошлый скальпельный хвостик, неожиданно для себя облизывая его сам, а потом и лезвие тоже, но оно настолько тупое, что абсолютно ничего не повреждает, если особо не нажимать, и Джинджер таращится на него, как на привидение, потому что белый пластик напрочь в его слюне. Конечно, они целовались, но это не то совсем, это вообще совсем другое. Джинджер вздрагивает, его лицо принимает умоляющее выражение. — Сделай со мной что-нибудь, — Джинджер говорит, вложив в слова всю силу убеждения, которую смог наскрести, и ему кажется, что это очень мало, что у него вообще никакой силы убеждения и в помине нет. Тим кусает его за нижнюю губу. Больно и резко, так что Джинджер вскрикивает от неожиданности, и слышит тихое змеиное шипение Скольда, повествующее о его желании причинять боль, много боли. Тим говорит, как его заебало себя контролировать и заботиться о том, чтобы Джинджер не пострадал на самом деле, как его заебало откровенное желание Джинджера всё-таки пострадать, как он жаждет принять столь настойчивое предложение. — Ну так прими уже, ты заебал, сделай со мной что угодно, я… — тут Джинджеру становится неловко, и он спотыкается, но всё-таки умудряется договорить. — Я хочу быть твоим обедом. Блядская фраза про обед, которая появляется в его голове чаще, чем желание поссать. «Что угодно», — думает Тим, и гордится собой, потому что любой другой на его месте потерял бы контроль. Он просто зайдёт немного дальше, и у него останется ещё куча щитов, которые хранят его самого от знания, чего же ему угодно на самом деле. Он не знает, понятия не имеет, но думает, что там что-то вроде забытого авиаснаряда, какое-нибудь эхо какой-нибудь войны, и он совершенно не желает с этим знакомиться. Джинджер извивается, пока Скольд думает, что же ему можно, и заранее соглашается на любую войну, и любые похороненные внутри Тима снаряды. Потому что он тупой, и считает, что сможет выдержать что угодно. Тим наконец-то додумывается до чего-то, что ему точно можно, прижимая к себе Джинджера, и даже удержавшись от предупреждений. Тим вставляет скальпельный хвостик между его зубов, дожидается, пока он оближет, закидывает его ноги, спутанные в коленях тканью трусов, себе на плечо, и заталкивает уже точно пошлый белый пластик в его дырку. Выражение лица у него при этом совершенно зверское, пальцы мокрые от перевозбуждения, и он думает, что будет, если металлический кончик ёбаного скальпеля выскользнет из них. Конечно, он затупился, но оказавшись в прямой кишке он точно нанесёт достаточно повреждений, чтобы Джинджер умирал долго и мучительно, пока совершенно ебанувшийся Тим будет высасывать кровь прямо оттуда. Представленное воодушевляет Тима настолько, что он достает чёртов скальпель от греха подальше, и сообщает, что ему нужен новый. Острый. И искать его они пойдут вместе, плевать, что Джинджер вздрагивает, и ходить не может по определению. Хотя бы, потому что его колени всё ещё спутаны трусами. Тим, так и быть, устраняет это неудобство, но ходить Джинджер всё равно может не особенно хорошо. Благо, далеко и не приходится. Правда, когда они возвращаются в кровать, Тима одолевают некоторые сомнения насчёт того, что именно он собрался сотворить, но это должно быть просто больно, вкусно, и практически безопасно, если он хоть что-нибудь понимает. Хотя, для разгона, он всё-таки режет кожу вокруг отверстия. Поверхностными, аккуратными царапинами, изо всех сил удерживая пытающегося брыкаться Джинджера. Джинджер брыкается совсем не нарочно, ему даже немного страшно, но слишком хорошо, чтобы не брыкаться. Тим таращится на порезы, несколько раз зажмуривается, и режет, едва касаясь, там, где изначально хотел, и советует Джинджеру лежать как можно более спокойно, потому что миллиметр в сторону — и лезвие окажется у него внутри. Джинджер, как ни странно, слушается, хотя какие-то его внутренние демоны буквально топят его в ворохе картинок о том, что это чёртово лезвие внутри всё-таки оказалось. И ему совсем не кажется это смертельным, и это даже не потому, что он тупой, хотя и это тоже, конечно. Тим режет ещё, и ещё раз, не думая уже ни о чём. Джинджер, при этом, абсолютно уверен, что он знает, что делает, и как раз поэтому не считает смертельным ничто из того, что могло бы произойти. Тим просто не может его убить, даже, если бы он хотел, и это теперь единственная заповедь в персональной священной книге Джинджера Фиша. — Тебе хотя бы больно? — интересуется Тим, вспомнив, наконец, что к заднице Джинджера прилагается и сам Джинджер — и это охуенное приложение, но почему-то уж слишком тихое и это слегка разочаровывает. — Ты сам просил лежать тихо, — пытается огрызаться Джинджер, но у него не получается, и Тим слышит там всё, что ему нужно услышать. И боль, и жажду, и желание прекратить-таки уже сдерживаться. И последнего там больше всего. — Всё, — говорит Тим, и зарывается в кровоточащую дырку языком, губами и зубами. И Джинджер снова брыкается, потому что больно, потому что хорошо, потому что немыслимо, нахуй, вообще, и ощущения снова не умещаются в слова, и он даже обедом себя больше не чувствует. Он себя чувствует одной огромной дыркой в заднице. И нихуя не замечает собственный стояк. У него в сознании алое бархатное забвение, и судороги, и ещё язык Тима, который вылизывает его внутренности совсем даже не в переносном смысле. Тело, впрочем, действует само по себе, так что Джинджер приподнимает бёдра, заодно выудив из горла Тима совершенно нечеловеческий звук, и сжимает свой член. Он кончает буквально за пару движений, и превращается в желатиновую массу, у которой нет и не может быть никаких мыслей. То, что происходит с Тимом, не умещается не только в слова, но и в ощущения тоже. Он отрывается от сокращающейся и вздрагивающей дырки, поводит носом, вдыхая запах крови и секса, и доводит себя до оргазма левой рукой, правой продолжая сжимать ягодицу Джинджера. Чтобы видеть покрытую слюной и кровью дырку, чтобы эта картина отпечаталась глубоко на сетчатке его широко распахнутых глаз. Немного спустя, Джинджер втаскивает отрубившегося на полу Скольда на кровать, и даже укрывает его одеялом, а потом идёт в ванную и обрабатывает порезы сам. Настолько тщательно, насколько может придумать. Хотя наиболее пострадавшую часть тела он не трогает, потому что ни ром, ни клей, там точно не помогут. END.