Юдоль

Полтора года тому. Бешенство пульсировало в крови, отдавалось за ушами и застилало взгляд. Тот, кто сравнивал злость с красной тряпкой, маячащей перед носом у быка, был идиотом. Быки вообще не различают цвета, им всё равно, какого цвета раздражитель, у них есть только ярость. И она — серая, тёмная, как дым; как дым, удушающая, не дающая ни секунды на обдумывание, потому что только уничтожив эту душащую серость, можно начать дышать. И сейчас, чтобы сделать хоть один вдох, ему надо было, как тому быку, броситься хоть на что-то. Улыбающаяся рожа силиконового тренировочного болвана подвернулась как нельзя кстати. Удар, другой, кулаки впечатывались в безучастную ко всему плоть с противным звуком, пока не встретили сопротивление. Звук, с которым кулак входит в живое тело, Не Минцзюэ не спутал бы ни с чем. Это и помогло немного развеять ярость. Окончательно прийти в себя он смог, услышав знакомый голос. — Минцзюэ! — судя по тому, что Сичэнь уже почти кричал, звал он его долго. — Всё, пришел в себя? — Я… да, — как всегда, после такого недо-припадка навалилась усталость, и если бы не дружеская поддержка Лань Сичэня, он бы, наверное, стек по болвану-Жоханю прямо на пол тренажёрки. А так вполне достойно был усажен на скамейку у стены. — Что на этот раз? — Сичэнь сел рядом, не жалея безупречно-белого делового костюма, которых у него, наверное, не один десяток. Брат бы приметил разницу в оттенках, но Минцзюэ они все казались белыми, между алебастровым, кокосовым и опаловым он не видел разницы. Да сейчас это и не было важно. — Комиссия… Ознакомили, блядь, с заключением, — пальцы сами сжались, и на костяшках, рассеченных об рожу силиконовой куклы — по старой традиции названной именем самой главной паскуды, до которой они старались добраться, но пока не могли, — высыпал кровавый бисер. — Все плохо, — Сичэнь не спрашивал, а утверждал, значит, уже знал, что все. Он уже не боец, а… гражданский, и это было хуже всего. Вылезти из такой задницы, выбраться живым, пусть и полуразобранным, и вот… пожалуйста. Приступы, невозможно предсказать… с прискорбием сообщаем. Хотелось разбить что-нибудь хрупкое, но хрупкого в тренажёрке не водилось. А еще хотелось, чтобы всё, что сейчас произошло, было сном, отходняком от наркоза, чем угодно. Минцзюэ даже согласился бы снова проснуться привязанным к прозекторскому столу этого психа Мэн Яо! Потому что теперь всё, что от него осталось, можно было с легкой душой собрать и сжечь — А пепел — съесть, — Сичэнь хлопнул его по плечу и поднялся на ноги, варварски выступил из ботинок и повесил свой пиджак на плечи Жоханя. Белая ткань отлично контрастировала с красным силиконом, из которого был выполнен манекен. — В ринг, — он первым подлез под канаты и, пока Минцзюэ отскребал себя от матов, успел надеть перчатки и зацепить липучки на запястьях. Это только в костюмах Лань Сичэнь казался тонким, как перелив бамбуковой флейты, и нежным, как акварельный пейзаж, на самом деле под белыми пиджаками и крахмальными рубашками скрывались широкие плечи, а тонкие пальцы сжимались в увесистые кулаки. На следующий час мир за пределами очерченного канатами пространства перестал существовать. Они дрались, не ставя задачи победить, потому что давно уже знали сильные и слабые стороны друг друга, и один давал другому возможность проораться, в движении выплеснуть всю накопившуюся обиду, чтобы потом с ясной головой начать думать. — Закончишь — зайди ко мне, — Сичэнь ушел к себе, в административный корпус, наверняка собираясь переодеться уже в кабинете, чтобы не смущать возможных посетителей взъерошенным видом, а Минцзюэ остался в раздевалке, перед шкафчиком. Теперь, после новости о том, что его комиссуют, форма, к которой он уже привык, как некоторые привыкают к домашним тапочкам, казалась странной, словно не на него была подогнана. Впрочем, к этому тоже предстояло привыкнуть, как и к тому, что в его жизни, наверное, больше не будет этого… братства. Так ведь бывает всегда, когда один человек выпадает из обоймы, не важно, по ранению ли или по личным причинам. Сперва всё продолжается, будто ничего не произошло. Выбывшего зовут на регулярные посиделки, созваниваются, треплются и сплетничают обо всём, а потом приглашения становятся реже, звонки короче и суше, и тем для разговоров почти не остается, и в итоге через год-другой никто уже не вспоминает, потому что новый напарник врастает в коллектив, становится своим, понимает внутренние шутки. Только иногда как корочку со ссадины сорвет, когда увидишь знакомое лицо в толпе или придет сообщение с, казалось бы, давно позабытого номера. Но и это проходит. Минцзюэ сердито шарахнул дверцей шкафчика и развернулся к нему спиной. Он не хотел быть тем, кто останется в чужой памяти смазанным силуэтом на краю сознания, о котором вспоминают, как о покойнике, раз в год, на день поминовения. — Эй, Минцзюэ, чего грустишь? Скоро вернешься? — Вэй Ин, заскочивший в раздевалку вперед Ванцзи, не мог остановиться, тарахтел, выстреливая сотней вопросов в минуту, и никто бы не поверил, что вот это лохматое чучело и есть тот самый Илин, которого действительно боятся и о котором ходят легенды. — Как только, так сразу, — Минцзюэ цеплялся за оставленный комиссией призрачный шанс, высказанный так завуалированно, что он дошел до него только сейчас. Если у него получится взять под контроль эти приступы, если он сможет, они ведь не откажут! Об этом тоже надо было поговорить с Сичэнем, а значит, хорошо бы поторопиться. — Ааа, скажи Лань Сичэню, что Лань Ванцзи со мной уедет, хорошо? — голос Вэй Ина догнал Минцзюэ уже в коридоре, впрочем, он был уверен, что младший уже поставил в известность старшего, и просьба передать — это только дань вежливости и одному из непреложных правил семьи Лань. — Садись, чай сейчас будет готов, — когда бы Не Минцзюэ ни зашел в кабинет Лань Сичэня, у того всегда был почти готов чай. По отряду даже ходила как-то шутка, мол, старший Лань — киборг, который на чае работает, как машина на бензине, но она очень быстро увяла. Но да, чай Сичэнь был готов пить всегда, разбираясь в тонкостях, правильно заваривая и наслаждаясь ароматом так отчётливо, что Минцзюэ порой бывало стыдно, когда он не мог уловить каких-то особенно заковыристых нюансов вкуса. Но он сел напротив, уместив под хрупким чайным столиком ноги, и взял предложенную чашку. Настой слабо золотился и, как оказалось, поблёскивал крапинками пищевого золота. Поймав одну такую блёстку на край чашки, Минцзюэ удивленно посмотрел на друга. А тот дернул плечом — Подарок за покупку, а у меня, как назло, все запасы к концу подошли. Ты додумался до чего-нибудь, или не помогло? — Помогло, — Минцзюэ качнул в ладони чашку и посмотрел на Сичэня, безмятежно сидящего напротив. Ну воплощение же прекраснодушия и неземной рассеянности, если не приглядываться. А если, как он, знать, то под всей этой мишурой такой омут полный голодных бесов… — Ты же понял, что у меня, в принципе, есть шанс, да? — Я удивлён, что ты понял только сейчас. Там же ясно написано, черным по белому. — Кому как… Я в такие тонкости не вникаю. — Так чем займешься? — Сичэнь долил себе еще чая и легко подтолкнул друга носком ботинка. Минцзюэ приобрел нехорошую, на его взгляд, привычку впадать в задумчивость, и ладно бы действительно думал, а то в голову, и так-то здорово ушибленную после встречи с Мэн Яо, приходила всякая ересь. — Недалеко от моего дома тренажёрка старая есть. Так себе зал, на последнем издыхании, если честно. Думаю, может, с хозяином поговорить, за сколько уступит. А там видно будет. Получится — хорошо, нет, ну так я попытался хотя бы. — Нужна будет помощь, — Сичэнь не стал договаривать, а Минцзюэ не стал отвечать. Они оба знали, что если что-то случится, то один попросит у другого помощи, в том и был смысл. Полтора года спустя. Нечестивая Юдоль приносила стабильный доход, хоть до огромных сетевых фитнес-центров, прущих тут и там, как грибы после дождя, ей и было далеко. Но с другой стороны, Юдоль и не была прибежищем офисного планктона всех мастей и хрупких девочек, старательно принимающих красивые позы на тренажёрах. Нет, здесь работали много и тяжело, на результат, а не для того, чтобы покрасоваться. Сам хозяин зала, Не Минцзюэ, впахивал так, что некоторые посетители диву давались. Впрочем, когда они видели, какие веса тягали его друзья, глаза у них и вовсе на лоб лезли. И трудились ещё старательней, чтобы соответствовать. Как так получилось, что ему всё-таки удалось продержаться на плаву первые три месяца после покупки, Минцзюэ до сих пор не мог понять. Дни слились в какую-то бешеную круговерть встреч, проверок, закупок, скандалов и бумаг, которые требовалось согласовать, подписать и хорошо бы успеть прочитать перед подписанием. Он тогда не стал выпендриваться и строить из себя крутого героя, а сразу позвонил Сичэню, когда понял, что тонет в этом бумажном море. Старший Лань не подвел и, если продолжать аналогию с морем, взял его на буксир и провёл между всеми рифами и отмелями к нужному течению. А потом все успокоилось. Нет, всплывали кое-какие проблемы, но их он решал уже сам. И очень удивился, поняв, что, может, в отставку-то он и вышел, но вот служба его забывать не желала. Один за другим к нему в зал приходили все, кого он знал. Первым пришел Вэй Ин, обошел каждый тренажёр, подёргал канаты ринга и остался до вечера, пока его не забрал проходивший очередное нудное дисциплинарное наказание младший Лань. Потом они пришли вдвоём, потом заглянул освободившийся наконец от навалившихся дел Сичэнь, и вот уже в Юдоли сплошь и рядом знакомые лица. И от этого ему становилось легче. Еще одним несомненным, пожалуй, плюсом, было то, что после его выхода в отставку Хуайсан наконец стал спокойней. Минцзюэ даже не сразу понял, что это именно из-за него брат так нервничает. Раньше он думал, что это всё из-за учебы. Художники же, они такие… нервные и впечатлительные, но оказалось, это было из-за него. Привыкший всё время быть защитником Минцзюэ впервые ощутил себя источником проблем, и это было странно. Но время шло, и жизнь катилась дальше. — Минцзюэ, у меня к тебе просьба, — Сичэнь смотрел на него сверху вниз и выглядел если не расстроенным, то озабоченным чем-то. Впрочем, заботы и мысли о них не мешали ему страховать приятеля, в очередной раз жавшего какой-то совершенно невообразимый вес от груди. — Свернуть Илину шею? Это запросто! — говорить нормально не получалось, оставалось всего пять повторов, и Минцзюэ отделывался фразами покороче. — Не думаю, что мой брат оценит твой порыв. Слышал о нашем снайпере? О Призрачном Генерале Минцзюэ прожужжали все уши, но, как ни странно, реальной информации почти не было. Он знал его позывной, знал, что точность и скорострельность у парня запредельная, и больше, пожалуй, ничего. — Ну, так, а что? — последний раз, и гриф, звякнув, лёг на стойку. Минцзюэ полежал на скамейке ещё и выпрямился, потянулся за водой и полотенцем. — Там… очень паскудная история была. Короче, парню нужна реабилитация, ну и форму набрать. Я его к тебе пришлю Это уже стало традицией, в Юдоль приходили после сильных травм, восстанавливать форму, близкую к идеалу, а иногда и превосходящую его. Иногда после очередного такого визита, когда выправлять приходилось не только тело, но и мозги, Минцзюэ подумывал о том, чтобы всё-таки заняться образованием. Правда на ум почему-то лезла только спаренная специальность вроде психолог-хирург, и полученный гибрид вызывал желание заржать, а не пойти и выучиться наконец. — Присылай. Только не завтра, я тут завтра не появлюсь до вечера, опять по кабинетам носиться нужно. Послезавтра пусть с утра приходит. За следующий день, который пришлось посвятить кабинетным разговорам и сбору очередных подписей и печатей, Минцзюэ почти забыл о том, что пообещал другу приглядеть за новичком и посмотреть, что там у него не в порядке. После этих разговоров он устал так, что даже думал оставить Бася на стоянке, а до дома добраться на такси. Но любовь к мотоциклу и упрямство всё-таки победили. Бася была его с того самого момента, как он зашел в салон и увидел матово-чёрную пружину, сжатую, стиснутую, загнанную в тесные рамки тормозов и жаждущую свободы. Как покупал, как расплачивался и регистрировал, он почти не запомнил, словно сидел не дыша и смог сделать вдох, только когда мягко рыкнул, заводясь, мотор. Хуайсан тоже был впечатлён, когда брат заехал за ним в академию, чтобы забрать домой. Причём мелкий ещё и умудрился подкатиться с просьбой, и как-то так ловко всё устроил, что Минцзюэ так и не понял, как у него вышло. Он на месяц отдал Бася в чужие руки. Хуайсан вместе с какими-то своими сокурсниками не пускал его в гараж, причём буквально, навесив замок и таская ключи с собой. Минцзюэ даже один раз попытался взломать замок, чтобы посмотреть, что там такое творится и не обижают ли его девочку. Да, он тогда был пьян, потому что встречался с Вэй Ином и терпел, пока тот изливал ему душу, страдая. Видимо, из-за того, что Улыбки Императора в нём плескалось много больше, чем было необходимо, он и нашумел так, что смог разбудить младшего. Вот всё в этой жизни из-за Илина, все неприятности! Поэтому пришлось делать очень гордый, независимый и самое главное, трезвый вид и идти спать. Вот после этого случая Хуайсан и стал таскать с собой ключи от гаража, а Минцзюэ понял, что в принципе он даже готов поныть, чтобы брат хоть одним глазком разрешил заглянуть. Впрочем, до нытья он всё-таки не опустился. А самое обидное было, что вот Сичэня туда пускали! И хотя друг успокаивал, говорил, что всё нормально, но ждать было почти невозможно. Минцзюэ и так-то не отличался терпением, а уж тут. Но наконец время подошло, и утром Хуайсан положил перед ним ключи от гаража. — Мы все сделали. Забирай. Минцзюэ стоило чудовищных усилий спокойно доесть завтрак и не сорваться в гараж бегом. Нет, он шёл спокойно, ну, может, самую малость стискивая ключи в кулаке. Было даже немного страшно открывать дверь, но он наконец толкнул створку и вошел. Первой мыслью было — перекрасили. Но это было ошибкой. Брат и его компания не перекрасили, а только дополнили Бася, расписав её ломким бледно-золотым узором, таким же матовым, как и основной цвет. Не имея никакого блеска — все металлические детали были тонированы в один цвет и не выпирали — она все равно светилась. С бензобака, аккурат под основным экраном, скалился рогатый демон — семейный символ Не, такой же был оттиснут на кожаной плашке брелка, на который были подвешены ключи. — Хуайсан… — Тебе не нравится? Если что-то совсем не так, мы перекрасим, быстро, правда. Минцзюэ не стал отвечать, просто обнял младшего за плечи и прижал к себе. Говорить комплименты у него обычно выходило плохо, особенно сейчас, когда он глаз не мог оторвать от того, что брат для него сделал. И так-то выглядевшая опасной, ещё когда была исполнена в одном цвете, сейчас, после тюнинга, Бася обрела законченный образ и стала одним целым со своим именем. Официально зал открывался в девять и работал тоже до девяти, но Минцзюэ приезжал к восьми, а уезжал как придется, потому что иногда друзья приезжали и после официального закрытия. Однажды даже на них натравили полицию. Какая-то древняя, как черепаха, старушка, живущая по соседству, была очень возмущена тем, что после девяти вечера в «Юдоль» то и дело наезжают здоровенные бугаи. То, что некоторые из этих «бугаев» закончили с отличием Академию по классу флейты, а кое-кто подавал большие надежды как художник, обещая превзойти Сюй Бэйхуна, старую черепаху не волновало. Наезжают, и всё тут. Так что в один из вечеров, когда все как раз съехались в Юдоль для празднования дня рождения Сичэня, кульминацией оказался вовсе даже не именинный торт, а появление полиции. Трое мужиков с шокерами ворвались в открытые по случаю праздника настежь двери и очень грозными голосами предложили присутствующим упасть лицом в пол и положить руки за голову. Двадцать четыре удивленных бойца спецназа даже не знали, как отреагировать на такое смелое заявление. Потом, конечно, всё встало на свои места, но эта сцена довольно часто появлялась у Минцзюэ перед глазами. Это непонимание на лицах друзей, и медленное осознание того, что они по-крупному что-то перепутали, у полицейских. Бесценные мгновения, поднимающие настроение даже в такое утро, как сегодня. Сегодняшнее утро по шкале мерзости болталось где-то около «лучше бы я не рождался». Мало того, что половину ночи Минцзюэ постоянно скатывался в кошмар, стоило ему только задремать, так еще и кошмар этот был не привычный, в котором Мэн Яо измывался над ним, отрезая-таки в итоге голову и оставляя ее на столе в качестве пресс-папье, а другой. В этот раз Минцзюэ был наблюдателем, а на секционном столе бился в ремнях его брат, с которого этот псих сдирал кожу. Так что даже солнечное утро его не порадовало. Минцзюэ припарковал Бася у заднего входа «Юдоли» и посмотрел на часы. Даже раньше, чем обычно, половина восьмого, но дома сил не было торчать, дожидаясь привычного времени. Улица по утреннему времени не радовала народом. Здешние обитатели уже разъехались по делам, а может, наоборот, ещё не вернулись. Так что было пусто. Минцзюэ пнул подвернувшийся под ноги пустой бумажный стаканчик с логотипом местной кофейни и пошел к главному входу. Привычка открывать сначала его сложилась как-то сама собой. Когда зал только ремонтировался, пробраться в свой кабинет можно было только через основной вход, потому что у заднего всегда была свалена куча каких-то ведер, банок с краской, остатков, обрезков и кусков. И все это добро воняло растворителем, а на запахи, да еще такие резкие, он тогда реагировал, как беременная. На ступеньках у входа сидел какой-то пацан и копался в рюкзаке. Видимо, археологические изыскания затянули его настолько, что он даже головы не поднял, когда Минцзюэ остановился перед ним. Пришлось подать голос. — Спортивная школа сразу за перекрестком. Ты адресом ошибся, малёк. — Я знаю, я туда на гимнастику ходил, на художественную, — мальчишка наконец оторвался от раскопок и протянул Минцзюэ конверт. И улыбнулся. — И еще на бальные танцы, но недолго. Конверт, который ему передал этот бальный гимнаст, был самым простым, без меток. А внутри была коротенькая записка «Минцзюэ, это наш снайпер. Помоги парню» и три буквы подписи. Минцзюэ перевёл взгляд с записки Сичэня на собственно пацана. Тот, кстати, так и не спешил подниматься со ступенек, обнимаясь с рюкзаком и пряча руки в рукавах толстовки. И если толстовка не удивляла, то поддетая под нее водолазка была как-то совсем не в тему. По нынешней погоде Минцзюэ под обязательную для езды на Бася куртку цеплял только майку, потому что днём разогревало прилично. — Ну пойдём, что ли… — он подкинул на ладони ключи, и мальчишку как ветром сдуло со ступенек, так быстро он поднялся. Если присланный Сичэнем мальчишка думал, что его за просто так пустят в зал убиваться на тренажёрах, то он здорово ошибался. Минцзюэ и не подумал вести его в раздевалку, а сразу пошел наверх. На втором этаже у него был кабинет. Ну как же, большой начальник, куда без кабинета. В принципе, иногда он сюда сбегал пожить, потому что когда у брата начинались периоды зачётов, сессий и показов, проще было пересидеть тут, чем наталкиваться на бродящего по дому зомби, с ног до головы перепачканного краской. И хорошо ещё, если без кисточки в волосах. После того, как все экзамены заканчивались, Хуайсан, конечно же, отмывал квартиру, да и вообще становился гораздо более адекватен, но во время… Поэтому диван в кабинете раскладывался до весьма приличного спального места, а в выдвижном ящике лежал плед и комплект белья. И какие-то запасные майки и рубашки хранились в шкафчике в раздевалке. Запасная берлога, в которой, случалось, ночевал не только он. Но сейчас все было прилично: диван сложен, бумаги разложены по папкам, договора подшиты, и даже подаренный на день рождения Хуайсаном боевой веер стоял на подставочке, радуя глаз блеском металлических накладок. Вроде и декоративная штука, но Минцзюэ, когда развернул, первым делом попробовал. Оказалось что не просто красивая копия, а вполне себе рабочая вещь. — Располагайся, — он скинул куртку на диван и уселся за стол. Парень опускался на стул осторожней, чем до этого вставал, придерживая по привычке рёбра, которым, видимо, досталось. — Ну, я Вэнь Нин, не из тех Вэней, если что, мы даже не родня никаким боком, я узнавал. Ещё я снайпер в Гу Су Лань, меня туда Вэй Ин привел. Моя сестра вам руку пришивала. Ну… в смысле она нейрохирург, и когда Мэн Яо брали, когда вы вместо заложников пошли, вот Лань Сичэнь её очень просил вас посмотреть, чтобы всё хорошо было. Всё же хорошо? — Вэнь Нин замолчал и выжидательно посмотрел на него из-под длинной спутанной чёлки, которой не помешала бы расческа. Минцзюэ как-то даже и не нашелся сперва с ответом. Он слабо помнил время после операции, обезболивающего на него не жалели, так что кто там приходил, что делал, всё было размыто и как-то словно во сне. Он уже потом узнал, что оба Ланя без каких-либо вопросов легли на переливание, а вот братишка, хоть и хотел, но не смог стать донором, у них кровь никак не совпадала. Какая-то резкая на язык девица вспоминалась, но не так чтобы в подробностях. Тогда ему больше хотелось зацепиться за жизнь и выбраться, а в идеале — вернуться обратно в отряд, а не запоминать, кто и как его штопал. Ну зацепиться он зацепился, а вот с возвращением как-то не вышло. — Да нормально… — он перекатил в пальцах авторучку и почесал извилистый шрам чуть выше локтя. Мэн Яо, чтоб ему в Дифу вечно перерождаться и подыхать там же без надежды на освобождение, пытался распилить его сообразно своим представлениям о красивом, так что след, пусть и подправленный в больнице, выходил всё равно впечатляющим. Как ни странно, легче всего оказалось убрать шрам на горле. Если пилить привязанного к столу пленника можно было заходя так, как ему было удобно, то полоснуть по горлу Мэн Яо почти не успел, свалился раньше с дыркой аккурат между глаз. Так что на память о том приключении у Минцзюэ осталось три шрама. Один на руке и два на бедрах. С какого перепугу этому придурку вздумалось ещё и ноги ему отрезать, Минцзюэ до сих пор понять не мог. Сичэнь говорил, что логику маньяка постичь нормальному человеку не дано в принципе, но должно же было быть там что-то, нельзя же без логики! — Я тогда передам сестре, что у вас всё хорошо! — Ага… Вот что, Вэнь Нин, который не из тех Вэней, давай-ка выкладывай, чего тебе можно, чего нельзя, и чего хочется, — Минцзюэ стянул со сбившегося хвоста резинку и прочесал волосы пятернёй. Вэнь Нин негромко говорил, перечисляя диагнозы, и чем дальше, тем больше скисал. Если про сломанные — и уже совсем зажившие! — рёбра было сказано довольно бодро, то дальше, после тихого замечания о мигренях, и так-то негромкий голос и вовсе увядал. Сейчас парень напоминал Минцзюэ брата. Хуайсан точно так же в детстве убирал громкость, когда боялся признаться ему в каких-нибудь выходках. И проказы-то были все глупые, за которые ругать он даже не собирался, потому что ну с кем не бывало, но Хуайсан все равно боялся и едва шептал. — Давай погромче, а? Вэнь Нин до хруста выпрямил спину, расправил плечи, но смотреть все равно предпочитал на свои сцепленные руки, опять занавешиваясь чёлкой. Гордый, это хорошо… Если ещё и по-правильному злиться умеет, то все у него получится. А если не умеет, ну так Минцзюэ его научит. — Вэнь Жохань хотел, чтобы я стал его личным лютым мертвецом. Он хотел армию таких сделать. Ну или отряд, чтобы слушались только его, боли не чувствовали, а если живыми взять, чтобы молчали, как мертвые. Я не знаю, мне кололи какую-то дурь постоянно, только я никак не слушался. Вообще никого не слушался, рычал и бросался. Говорят, кому-то горло перегрыз… Я не знаю, правда это, или нет, я не помню ничего почти, — Вэнь Нин не мог посмотреть в лицо сидевшему перед ним человеку, потому что сейчас он врал. И от этого было стыдней всего. Всё он помнил. И как от каждой инъекции сначала по телу прокатывалась волна холода, и как руки и ноги становились ватными, а мысли путались, причём так, что он не мог даже свое имя вспомнить, не то что что-то более сложное. А потом в затылке словно взрывалась светошумовая граната, и его накрывало яростью. В первый раз его пытались удержать вдвоём, но он вырвался, вырвался и действительно вцепился зубами в чьё-то горло, прокусил, вырвал кусок мяса и чуть не захлебнулся хлынувшей в рот кровью. Потом его, наверное, как-то вырубили, потому что все остальные манипуляции над ним проводили, только когда он был в цепях. Жохань приходил всякий раз после новой попытки, то ласково уговаривая, то пытаясь пугать, но Вэнь Нин не мог в том своем состоянии ни повестись на лесть, ни уложить в голове угрозы. Он только рычал и рвался из держащих его креплений, пока в него, как в дикого пса, не стреляли транквилизатором. А когда его пришли освобождать, и вовсе бросился на своих, и покалечил бы, наверное, кого-нибудь, не успокой его тогда Вэй Ин. Почему-то именно его голос пробился сквозь вязкую, мутную слизь, застилавшую мозг, и именно его Вэнь Нин послушался, замер без движения, пока с него снимали кандалы и ошейник, и именно Илину пришлось оказывать ему первую помощь. Любые другие руки Вэнь Нин тут же порывался если не сломать, то оттолкнуть. Это всё, конечно, прошло уже потом, в больнице, когда из него вывели всю дрянь, которую ему вкатил Чжао Чжулю, и он попытался извиниться перед Лань Ванцзи, на которого, собственно, и пытался тогда наброситься. Но все его извинения брат начальника пресек одним коротким взглядом. Он — понимал. Вэй Ин ведь тоже не был удачливым сахарным пряничком, в его жизни было такое, о чем с общего молчаливого решения всем отрядом не то что не заговаривали, а даже не задумывались. — Ну сейчас ты при памяти, я надеюсь, а броситься на меня проблематично. Уделаю с размаха, — Минцзюэ вышел из-за стола и хлопнул парня по плечу. Надо было ещё посмотреть, что прячется под всеми его одёжками. Может, он как Лани. Оба брата в одетом виде походили на профессоров каких-нибудь естественных наук или искусства, а в раздевалке или душевой становилось понятно, что шутить с этими «профессорами» чревато травмами различной степени тяжести. — Пошли, начнем потихоньку. В раздевалке оказалось, что Минцзюэ был прав в своих подозрениях. Под бесформенной толстовкой прятались широкие плечи и сильная спина. Вэнь Нин, конечно, быстро переоделся, но всё, что надо, Минцзюэ уже увидел, да и шорты с футболкой не скрывали почти ничего. Для того, кто почти месяц провел в больнице, приходя в себя, начальные данные были весьма и весьма приличными. Но сильно гонять его в первый раз Минцзюэ не собирался. Рёбра за месяц, конечно, должны были уже зажить, но зачем же надрываться с места в карьер. Он по себе знал, что толку в этом никакого. А еще, поглядывая, как Вэнь Нин методично работает на тренажерах, Минцзюэ понимал, что завидует парню. У него был шанс вернуться обратно, тогда как у самого Минцзюэ… Приступы, конечно, были редкими, но были, не сходили на нет, что бы Минцзюэ ни делал, к кому бы ни обращался. По совету Сичэня он пробовал и медитации в каких-то там холодных источниках, и иглоукалывание, и гипноз, и даже ходил на чёртову арт-терапию! Не помогало ничего, а с этих вот последних курсов он вылетел впереди собственного рыка, так взбесило его заявление психологички, которой, видите ли, не понравился серо-чёрный рисунок с вкраплениями алого. Зал постепенно заполнялся. Приходили постоянные клиенты, с ними Минцзюэ перебрасывался парой слов, кому-то из новичков корректировал программу, но все равно краем глаза следил за Вэнь Нином. Не то чтобы его тут могли обидеть, нет, просто… мало ли. Была тут парочка идиотов, которые любили привязаться по какому-нибудь пустяку и отвязываться не желали ни в какую. Но пока всё шло нормально, и он расслабился. А потом и вовсе ушёл к себе, понадеявшись на то, что из окна, прорубленного в сам зал, увидит намечающееся непотребство. Не увидел. Почему-то всякий раз, когда он приходил в кабинет, оказывалось, что внимания требовали какие-нибудь очень важные бумаги, а смотреть одновременно и в документы, и во все стороны сразу он пока не научился. В отряде было проще, там как раз и надо было смотреть вовсюда, а в делах, увы, приходилось большую часть ресурсов сосредотачивать на чем-то одном. Так что Минцзюэ насторожился, только когда услышал не предвещающий ничего хорошего шум. — Дебилы… — Минцзюэ перескакивал через две ступеньки, но всё равно не успел. — Нян Чжи, Шу Чжи, заткнулись! — близнецы посмотрели на него с одинаково непонимающими улыбочками и пожали плечами. А ответил почему-то Вэнь Нин, которого эта парочка, судя по всему, доставала последние полчаса. — Ничего же не произошло, мы просто поспорили с Нян Чжи и Шу Чжи. Сейчас разрешим спор, и всё будет тихо, — Вэнь Нин аккуратно положил штангу на стойки так, что металл даже не звякнул, и улыбнулся. — Показывайте, куда идти. Кто принес доску для дартса, Минцзюэ уже и не помнил. Может, она осталась ещё от старого зала, бывший хозяин не стал вывозить всё свое барахло, и кроме кирпичной коробки, Минцзюэ оказался гордым хозяином кучи хлама, собранного, наверное, ещё когда его отец пешком под стол ходил. Эту кучу он раздал за бесплатно, и что удивительно, забрали её со свистом. Видимо, кому-то были интересны скрипящие пыточные установки, с которых ещё и краска хлопьями облезала. Ну и где-то в этот же момент на стене коридора самозародилась доска для дартса и несколько наборов дротиков для неё. Линию, с которой надо было поражать цель, никто специально не чертил, просто поставили на этом месте кулер и так и считали. После тренировок, а иногда и вместо, тут устраивали свои мини-турниры, без правил, чисто на общий счёт. И вот туда близнецы и привели Вэнь Нина. Разумеется, половина бездельничавших и просто любопытствующих пришли следом, посмотреть. — Держи, — один из близнецов протянул Вэнь Нину дротики, — три пристрелочных твои, за ящик не заступать. Вмешиваться сейчас было бы глупо, так что Минцзюэ встал так, чтобы было хорошо видно, и решил понаблюдать. А посмотреть было на что. Вэнь Нин повертел в руке дротики, выгладил оперение, поправляя какие-то только ему понятные заломы, провел пальцами по игле и, прищурившись, метнул первый. Красный хвостик мелькнул в воздухе, и дротик закачался аккурат в середине значка-копирайта над названием фирмы. За красным последовал синий, воткнувшийся около тройки, в самом низу, а потом белый вонзился около восьмерки, но неудачно, соскочил. Вот только Минцзюэ видел, что этот соскок не от неумения, а оттого, что Вэнь Нин придержал руку, чуть-чуть, самую малость. Ну что же, близнецов следовало проучить, и если он может сделать это сам, то Минцзюэ постоит в стороне. Как и следовало ожидать, битва была короткой. Вэнь Нин согласился бросать последним, и после того, как близнецы отстрелялись, чётко и красиво уложил все дротики в центр мишени. В первый раз все решили, что новичку повезло. Вэнь Нин повторил. На третий раз близнецы сами выбирали, какой дротик дать сопернику, но уходили они всё равно в бычий глаз, и никак иначе. — Всё, концерт закончен. Нян Чжи, Шу Чжи, до конца недели чтобы носа не показывали. А-Нин, заканчивай на сегодня, завтра придёшь. Любопытствующие разбрелись кто обратно на тренажёры, кто в раздевалку, как близнецы, и в коридоре остались только они с Вэнь Нином. — Ну и зачем это было? — Ну, им просто надо было показать, и всё. Теперь они не будут меня задирать, — улыбка у Вэнь Нина была хоть и смущённая, но довольная, и Минцзюэ его понимал. — А можно… — Что? — Можно, я ещё немного останусь? Меня сестра забрать хотела, но у нее ещё прием в клинике, освободится часа через два. — Ну оставайся, только на тренажёры не лезь. А лучше двигай ко мне, как отмоешься. Я же обещал Сичэню за тобой… приглядывать. Вэнь Нин улыбнулся снова, кивнул так, что мотнулся хвост, и пошёл вниз, за полотенцем. Он действительно явился к нему в кабинет и сидел тихо, будто и нет его, ну так на то и снайпер. — Слушай, а с чего вдруг такой позывной? — самого Минцзюэ в отряде звали по-разному. Начиналось все с Демона, по семейному знаку, но как-то не прижилось, и в итоге для своих он стал Чифэн-цзунем, Красным жалом. — А? Ну, сначала Призраком звали, а потом, на соревнованиях, кто-то, не помню, Мо Сюаньюй вроде, вспомнил про генерала Нина, ну и как-то пошло генерал-призрак, призрачный Нин, Призрачный генерал. Мне неловко сперва было, конечно, но привык вот уже, — Вэнь Нин замолчал, опять уткнувшись взглядом в сложенные на коленях руки, и Минцзюэ подумал, что разговор увял сам собой и, видимо, ему придётся что-то придумывать, чтобы не сидеть в тишине. Тишину он терпеть не мог, во-первых, привык с детства, что в доме всегда было шумно, носилась куча чьих-то сыновей, племянников, приятелей сыновей и племянников, и он носился вместе с ними, куда ж без этого. А второй причиной было то, что всё, что Мэн Яо с ним творил, он делал в полной и абсолютной тишине. Поэтому тишина… навевала. Минцзюэ, даже если спать ложился, либо оставлял открытым окно, чтобы слышать хоть что-то, хоть шум проезжающих мимо машин, либо оставлял включённым радио, бормочущее тихо-тихо, так, чтобы только различать голоса. Но нет, снайпер-бальный гимнаст встрепенулся и поднял на него взгляд — А правда, что вас заставили раздеться, прежде чем идти к Мэн Яо вместо заложников? Минцзюэ такого вопроса не ожидал, поэтому, наверное, выглядел очень удивлённым. А вот Вэнь Нин принял его удивление как бы не за злость, потому что сразу принялся извиняться. — То есть простите, пожалуйста, я как-то… как-то оно само, не знаю, почему… — И шел я, сверкая голой жопой, через площадь, да. А мне навстречу шли пятнадцать первоклашек и их училка. Теперь у всех психологические травмы. Даже у меня. У меня так особенно, потому что они смеялись, — Минцзюэ сам не удержался и фыркнул, до того сочно нарисовалась в воображении картина. А вот Нин, похоже, впечатлился еще сильней, потому как замер, кажется, в ужасе. Ну или он не подозревал, что Минцзюэ умеет шутить. — Нет, раздеться пришлось, но уж через площадку-то я шел одетым. Разоружился на середине, отошел еще, потом детей выпустили. Солнце било в глаза, отражаясь от зеркальной поверхности. Центр был современный, сплошь углы, выступы и сияющая облицовка, превращавшая его в произведение современного искусства и ночной кошмар снайпера по совместительству. Минцзюэ чувствовал каждый камешек, попадавший под берцы, слышал, как в полной тишине потрескивали липучки и шелестела ткань, когда он прошел ровно до середины спортивной площадки. Здесь пришлось разоружиться. На покрытие лег сперва пистолет, потом нож, ещё один, каска с переговорным устройством, броник, обвес со всем остальным добром. Минцзюэ развёл руки в стороны и медленно повернулся, показывая, что больше ничего лишнего на нем нет. А потом снова пошел вперед и опустился на колени, заводя руки за голову, когда до раздвижных дверей осталось метров пятнадцать, не больше. Двери раскрылись, и из них цепочкой, держась за руки, вышли дети, которых, собственно, и держали в заложниках. Но мало, всего четверо. Последней, замыкающей, шла их учительница. Когда дети прошли мимо так и не шелохнувшегося Минцзюэ, она положила перед ним конверт. Видимо, дальнейшие указания были там. Можно было и не подставляться, можно было организовать захват, прочесать здание и вынести урода, но увы, он знал, какой именно класс похищать. В этом училась пара деток из золотых семей, и их родители, конечно же, были против, чтобы над их милыми крошками повисла хотя бы тень опасности. Почему-то Минцзюэ был уверен, что не будь там кого-то такого же статусного, те же министры дали бы отмашку на захват, и плевать, сколько детей бы пострадало. Когда дети и их училка ушли дальше, он так же медленно, как до этого шёл, потянулся к конверту. Указания не блистали новизной. Надо было войти в холл, раздеться и опять же встать на колени. Спасибо хоть зонд с камерой в задницу пихать не надо было, а то вдруг он винтовку в прямой кишке спрятал! Собственно, это и было последним, что он сделал. Потом его, как зверя, подстрелили транквилизатором, и очнулся он уже хрен знает где, в полной тишине, прикрученным к секционному столу. А дальше было очень больно. — Из-звините… — Забей, — Минцзюэ улыбнулся опять посмурневшему парню. Тот ответил робкой улыбкой и, видимо, хотел ещё что-то сказать, но не успел, опять закопался в рюкзак, выуживая из него телефон. — Да, сестра? О, так быстро… Да, конечно, сейчас выхожу. Да, всё в порядке, да. Я потом расскажу, — Вэнь Нин пристроил рюкзак на плечо и прикрыл динамик ладонью. — Простите, сестра приехала. Я завтра… приду? — Приходи, только не так рано, чтобы у порога не сидеть. Я к восьми обычно приезжаю, — Минцзюэ протянул Нину руку, и тот ее тряхнул, пожимая, а потом со скоростью ветра вымелся из кабинета. Да, ему стало любопытно, и стыдиться этого он не собирался, поэтому осторожно выглянул в окно. Встрепанный Вэнь Нин вылетел из дверей и чуть не сшиб молодую женщину в белом брючном костюме. Та, впрочем, отнеслась к этому философски, но вот брата ощупала, покрутила во все стороны и, забрав ему чёлку за ухо, потянула к машине. Машина, если честно, заинтересовала Минцзюэ больше, чем сестра Вэнь Нина. Врачей, а уж тем более хирургов, он с некоторых пор не очень жаловал. Да и в целом женщин хоть и любил, но в восьми случаях из десяти предпочитал им парней, от которых проблем было в разы меньше. Так что, проводив взглядом встрепанную макушку Вэнь Нина, Минцзюэ сосредоточился на машине. Душераздирающе-алый цвет бил по глазам, но в целом подходил этой фурии. Машина подтолкнула и другие воспоминания. Он очнулся в реанимации, под мерный писк кардиомонитора. Глаза пока даже не получалось открыть, казалось, все силы ушли на то, чтобы просто удержаться в сознании, и так-то зыбком. Кроме пищащего прибора, тишину нарушал мерный шелест, с таким по окну стекают дождевые капли, когда погода окончательно портится. Сейчас, наверное, тоже испортилась. С этими мыслями Минцзюэ снова уснул. Следующее пробуждение было более интересным: болело горло, словно от долгого крика, глотать получалось с трудом, даже слюну, а дождь все не кончался, шелестел, убаюкивая. А потом послышалось шуршание подошв по полу, и рядом с ним остановилась женщина, заслонив мутный квадрат окна, видный с его места. Минцзюэ запомнился ненакрашенный рот, губы, сжатые в узкую полоску и нахмуренные брови. И ногти. Ногти были острижены коротко, но накрашены ярко-алым, неуместным в этой белизне. Женщина ничего не говорила, только заставила его согнуть пальцы по одному да потом ощупала левую руку, пострадавшую от скальпеля Мэн Яо сильней всего. — Дождь идет, — собственный голос был похож на хрип, но его услышали. Женщина дернула плечом, но ответила — Нет дождя, и не обещают. — Шумит же… — А, это ИВЛ, не ваш, но в реанимации лежат в компании. Поправляйтесь. — Она ушла, а Минцзюэ опять заснул. В реанимации и потом, в больнице, ему ничего дурного не снилось. Кошмары пришли дома. Город накрыло жарой, и он маялся от нее, как мается больной в лихорадке под ставшим слишком жарким одеялом, которое он не в силах скинуть. Что-то бродило в небе, и иногда казалось, что вот-вот сгустятся тучи и мягкий асфальт зашипит под хлынувшими дождевыми струями. Но ничего не случалось. Набегавшие тучи словно высыхали под жадными солнечными лучами и пасторальными белыми облачками улетали дальше, оставляя город без защиты. Синоптики обещали грозу ближе к выходным, рассказывали про атмосферные фронты, утешали тем, что аномалия не продлится долго, а пока предлагали обходиться своими силами. Небо словно давило на плечи, пытаясь пригнуть, распластать, заставить сдаться и забить на все обязанности. Но Минцзюэ был сильней чужой воли, хотя сказать правду — хотелось хоть раз забить на обязанности, остаться дома и если и идти куда-то, то только в душ или к холодильнику, до отказа забитому минералкой и соком. Он даже помечтал об этом минут пять, пока окончательно не проснулся. Утреннее солнце било в распахнутые окна, плясало солнечными зайчиками в зеркале и жарило уже сейчас, как проклятое! Можно подумать, что это Жохань после смерти умудрился не рухнуть в Дифу, чтобы составить Мэн Яо компанию, а стал солнцем и теперь наверняка злобно скалился, выжаривая город и заодно всех причастных к его падению. К вечеру — к гадалке не ходи — квартира будет напоминать духовку, никакой кондей не поможет, это он знал точно. Возвращаться в неприятно нагревшуюся квартиру, да ещё и к одиночеству, не тянуло совершенно. Хуайсан уехал вместе со своей группой на пленэр и изливал брату душу по телефону, страдая над тем, что в Пристани Лотоса третий день шелестит монотонный дождь, и писать натюрморты и виды на озеро и лотосовые бутоны ему уже до смерти надоело. Минцзюэ брату завидовал, а ещё хвалил себя, что додумался в последний момент перед накрывшей город жарой купить Бася накидку. Вообще она должна была беречь от дождя, но неплохо справлялась и с жарой. По крайней мере, когда он заводил Бася вечером, то бёдра к корпусу не приваривались. Так, грело немножко сквозь плотную джинсу, но терпимо. Но в принципе, можно было никуда и не возвращаться. Минцзюэ достал из шкафа рюкзак, быстро скинул в него необходимую мелочёвку и с лёгкой душой вышел из квартиры, запирая дверь. Жить следующую неделю он собирался в зале. Там было куда как легче переносить жару. Толстые, на совесть сложенные стены Юдоли словно сопротивлялись жарящему солнцу, не давая тому раскалить зал до смертельной духоты. Народу в зале не было. Когда Минцзюэ уже было решил, что дурацкой идеей было в принципе его сегодня открывать, явился первый посетитель. А потом все-таки дошло ещё несколько. Близнецы не появлялись, и это радовало. Разбирать ещё и их грызню у Минцзюэ не было сегодня никакого желания. Постоянные клиенты отработали программу, но без огонька, а потом попрощались и ушли, но Минцзюэ этого даже не заметил. Сегодня он работал только с Вэнь Нином. Парень постепенно увеличивал нагрузки, и прогресс не мог не радовать. Но кроме этого, Минцзюэ радовался тому, что вместо футболок с длинным рукавом или водолазок Вэнь Нин перешел на майки и в обычной жизни, больше не пряча не желавшие проходить следы. — Давай, шесть раз, не больше, я подстрахую. Штанга поднималась ровно настолько, насколько было необходимо, и замирала почти у самой груди Вэнь Нина, чтобы снова пойти вверх с кажущейся лёгкостью. Кажущейся, потому что Минцзюэ видел, как напрягались мышцы, как ходуном ходили желваки и сурово сдвигались брови, образуя морщинку, которую тянуло разгладить пальцем. — Я могу больше, — Вэнь Нин не смотрел на Минцзюэ, сосредоточившись на своих действиях, куда только делась вялость, с которой он начал тренировку. — Можешь, но сделаешь ещё три, а потом займемся ногами. А то плечи раскачал, а ноги — как у девчонки. Хоть в модели тебя выпускай. — Мне предлагали. — И чего не пошёл? — Минцзюэ помог уложить штангу на подставку и протянул руку, помогая подняться. Вэнь Нин вцепился в его ладонь, подтянулся, садясь, и замер в неудобной, неустойчивой позе. Свободная рука слепо зашарила вокруг в поисках опоры, натолкнулась на стойку и бессильно по ней соскользнула. Вэнь Нин обмякал на глазах, словно кости растворились в теле, а мышцы мгновенно потеряли возможность держаться, разошлись дрожащим желе. Хорошо ещё, Минцзюэ его удержал, а то бы как пить дать свалился Призрачный Генерал на пол, и повезло бы, если голову не разбил о какой-нибудь выступ. Но больше всего его напугала не эта вот неживая мягкость, а глаза. Обычно чёрные, яркие, сейчас они словно были подернуты мутной белесой пленкой, как у мертвеца. И закатывались под лоб. — Эй, эй, не уплывай! А-Нин, посмотри на меня, ну! — Минцзюэ осторожно похлопал Вэнь Нина по щеке, и тот скривился, вздрогнул и попытался втянуть голову в плечи. — Сссвет… — по глазам било с такой силой, что слезы уже не просто повисали на ресницах, а лились по щекам, и стыдно не было. Боль пульсировала в затылке, то замирая на удар сердца, то опять разбухала и дрожала, как храмовый колокол. На этом фоне мысль о том, что Минцзюэ, оказывается, может быть таким взволнованным, размылась, прошла мимо сознания, поглощенного очередной вспышкой боли. Как его сперва вели, а потом, неразборчиво выругавшись над ухом, подняли на руки и понесли, Вэнь Нин не помнил. Очнулся он уже потом. Когда они дошли до лестницы, Минцзюэ понял, что по ступенькам они не поднимутся. Вэнь Нин еле переставлял ноги и норовил упасть. Пришлось подхватить его на руки, и так дело пошло быстрей. Дверь в кабинет пришлось открывать ногой, и, кажется, замок надо будет потом врезать новый, но сейчас это его совершенно не волновало. Минцзюэ как мог аккуратно уложил тяжело и неровно дышащего Вэнь Нина на диван и закрыл жалюзи, отсекая солнечный свет. Потом подумал немного и опустил те, которые висели на окне в зал. В кабинете сразу стало темновато, но, судя по тому, что Вэнь Нин немного расслабился, ему стало полегче. Минцзюэ тихо вышел и спустился в зал. Телефоны, его и Вэнь Нина, лежали рядом на скамейке, собственно, для них и предназначенной. Он нажал на кнопку и провёл по экрану пальцами. Никакого кода, как у него, на телефоне не было. То ли Вэнь Нин не успел приобрести паранойю, как сам Минцзюэ, то ли просто разделял рабочие и личные контакты. Кстати, о контактах. Минцзюэ ткнул в один из номеров, подписанный как «сестра», и поднес телефон к уху. Ответили после третьего гудка. — А-Нин, что случилось? Судя по всему, сестра Вэнь Нина была строгой и спуску не давала никому. Минцзюэ вспомнил алый маникюр и негромкий, суховатый голос и вздохнул. Главное было — не напугать. — Госпожа Вэнь, это Не Минцзюэ. У вашего брата приступ мигрени. Скажите, нужны какие-то лекарства? — У него должны быть с собой. Пусть примет одну таблетку и полежит. — Может, ему холодного чего приложить? — Компресс, да. Холодный компресс. Это из-за погоды, такое давление, даже здоровым нелегко. Простите, мне надо идти, у меня операция. Минцзюэ, собственно, не настаивал на долгом разговоре, прекрасно понимая, что нейрохирургу перед операцией ещё и успокоиться хорошо бы, а не нервничать, как там брат и что за мужик названивает с его номера. Ключ от шкафчика в раздевалке Вэнь Нин цеплял к чехлу, чтобы не потерять ненароком, так что разыскать его лекарства было проще простого. Минцзюэ не любопытствовал, достал только коробку с таблетками, убедился, что именно те, что надо, не от поноса или простуды, и пошел назад. Пришлось пожертвовать льдом, ждавшим в морозилке очередной отрядной встречи. Минцзюэ завернул прилипающие к пальцам кубики в полотенце, пристроил компресс на лоб Вэнь Нину и сел на край стола, вертя в руках полный блистер. Таблетки были мелкие, невзрачные, шелестели в своих ячейках, как погремушка младенца, и, наверное, были очень хорошими. Как-то Минцзюэ сомневался, что сестра-врач будет лечить брата чем-нибудь некачественным. Вэнь Нин заёрзал, приоткрыл глаза и облизнул губы, успевшие запечься корочкой. — Держи, — Минцзюэ помог ему приподняться и подал сперва таблетку, вылущенную из начатого блистера. Вэнь Нин потянулся к его руке и губами снял лекарство с пальцев, видимо, не доверяя себе. Минцзюэ помог ему запить и снова лечь на диван, поправил ледяной компресс, и залпом допил воду из полупустого стакана. — Я позвонил твоей сестре и сказал, что у тебя приступ. — Спасссибо… — Вэнь Нин странно дернулся, то ли порываясь встать, то ли что, но Минцзюэ легко прижал его к дивану, удерживая от резких движений. — Лежи уже, куда сейчас идти. На улице и правда давило, воздух, ещё утром казавшийся просто раскаленным, сейчас превратился и вовсе во что-то неудобное для дыхания. Может, им повезёт и все-таки гроза случится сегодня, потому что сейчас пробрало даже Минцзюэ. Он сел на пол рядом с диваном и откинул голову на сиденье, почти рядом с рукой Вэнь Нина, так что собранные в высокий хвост волосы захлестнули длинные пальцы. Сейчас им можно было любоваться, несмотря на общий замученный вид. Видимо, лекарство действовало, да и компресс помогал, потому что морщинка между бровями разгладилась, и губы Вэнь Нин уже не поджимал скорбно. Минцзюэ было плохо видно, но он точно знал, что ресницы у А-Нина сейчас почти лежат на щеках, густые и чуть загнутые кверху, будто он, как девчонка, завивает их щипчиками. И тени у висков и под глазами почти сошли вместе с болезненной бледностью. С этой мыслью Минцзюэ и заснул, как провалился в темную жаркую яму. Пробуждение же вышло странным. Он проснулся от того, что повернувшийся во сне Вэнь Нин въехал ему коленом по голове. За окном лил дождь и рокотал где-то вдалеке набирающий силу гром. Сверкнула молния, и Минцзюэ прищурился, считая про себя. Выходило, что эпицентр где-то километрах в пяти. Следующая вспышка и раскат дали цифру поменьше. То ли Минцзюэ в первый раз ошибся с подсчетом, то ли гроза и правда приближалась. Он понадеялся, что все-таки второе, и попытался встать. Спать на полу, откинувшись затылком на диван, в его-то возрасте было уже как-то неприлично. К тому же то ли он был слишком высок, то ли диван низок, но шея и плечи затекли просто чудовищно. — Ой, а что, уже ночь? — Вэнь Нин повозился за его спиной и сел, подобрав под себя ноги и начиная машинально складывать влажное полотенце. — Нет, гроза просто наконец собралась. Ну и окна зашторены, поэтому темно. Ты приступ почему проворонил? Говорил же, что успеваешь таблетку принять и все обходится… — Проспал, если честно. С этой жарой шевелиться вообще проблема, а уж что-то делать. Я… спасибо, что помогли. — Ага, мне бы теперь кто помог, — плечи и шею ломило просто зверски, и будь Минцзюэ один, он бы, наверное, завыл. Это всё, конечно, пройдет потом, и даже без следа, а если размять, то очень быстро, но место было такое неудобное… Но вот чего Минцзюэ никак не ожидал, так это того, что ему предложат помощь. — Давайте я, я умею, правда. — Ну давай. Мне встать, лечь, что? — Сидите, так лучше будет. Вэнь Нин спустил ноги с дивана, и Минцзюэ тут же пристроил свои руки ему на колени. Вышло это до того естественно, что он в первый момент замер. Минцзюэ сидел на полу между его раздвинутых ног и терпеливо ждал. Надо было приступать, и Вэнь Нин сперва растер ладони. Пальцы у него всегда были прохладными, даже в самую лютую жару, но сейчас, наверное, это было приятно. Он осторожно пропустил сквозь пальцы волосы Минцзюэ, собранные в высокий хвост, сбившийся за время сна, и начал медленно, вспоминая всё, что говорила ему сперва сестра, а потом и Вэй Ин, разминать затекшие мышцы. У Минцзюэ были широкие плечи и крепкая шея, перечеркнутая у самого основания коротким, видимо, ножевым шрамом. Тонкая гладкая полоска почти не выделялась на коже, её можно было нащупать только пальцами. А если нажать сильней, проминая глубже, прощупывая позвонки, то можно было услышать то ли стон, то ли хмыканье, Вэнь Нин никак не мог разобрать, звуки глушил громыхавший почти без перерыва гром, гроза ярилась над городом и затихать, похоже, не думала. Это было странно, сидеть, пережидая грозу, и выглаживать чужую кожу. А еще Вэнь Нину некстати вспомнилась увиденная в кабинете Лань Сичэня фотография. Она стояла на столе, в простой деревянной рамке, и там на фоне каких-то развалин сидел Лань Сичэнь, а между его ног, точно так же, как сейчас, закинув руки на колени, будто на подлокотники кресла, на каком-то камне сидел Не Минцзюэ. И ещё один человек был на этом снимке. Из-за спины Ланя, неловко, будто хотел прикоснуться к другому своему другу, тянулся Мэн Яо. На том снимке все трое были счастливы, хотя и перемазаны, как черти. Кто же знал, что всё так обернется, и от того счастья не останется и следа… Минцзюэ молчал, наслаждаясь ощущениями. Вэнь Нин касался вроде и осторожно, но вместе с тем правильно, не деликатничая, будто бы он хрустальный. Мышцы под пальцами расходились, становилось так хорошо, что, кажется, он пару раз даже застонал блаженно, хорошо ещё, громыхало за окном изрядно, так что, наверное, никто ничего не услышал. — Гроза… — Интересно, надолго? Мне домой, наверное, пора. Тёплые руки от шеи были убраны, но Минцзюэ даже не шелохнулся, как сидел, разложив удобно руки, так и продолжил. На самом деле вот так расслабляться, позволять себя трогать или расплываться по кому-нибудь он себе не особо-то и позволял, разве что только с Сичэнем, самым своим близким другом. Нет, отряд он запросто пускал за спину, любого из парней, зная, что прикроют, встанут намертво, но вот так развалиться, позволять себя гладить, напрашиваться на ласку, это только с Сичэнем. — Не хочешь домой — оставайся. Диван большой, поместимся. Сестре только позвони, у нее там операция сегодня какая-то. — Его всё-таки толкнули в плечо, аккуратно прося разрешения подняться. Пришлось убирать руки, так удобно лежавшие на чужих коленях и вставать. Показалось, или А-Нин действительно задержал пальцы, прежде чем убрать? — Поеду всё-таки, сестра после операций всегда нервничает сильно, надо успокоить. Провожать его Минцзюэ не стал, только из окна выглянул, выцепив взглядом садящуюся в такси размытую дождевыми струями фигуру. Утро наступило рано. Минцзюэ проснулся от скрипа входной двери и поморщился. Хуайсан что-то тащил и очень старался этим чем-то не оббивать все углы. Получалось у него так себе. — Я не сплю уже, можешь не тихариться, — он сел на кровати и удивленно уставился на прямоугольник, запакованный в разрисованную веерами бумагу. С левого верхнего края свешивалась шелковая кисточка. — С днем рождения, брат, — Хуайсан просиял улыбкой и протянул ему подарок. Минцзюэ первым делом отцепил кисточку, которую потом можно будет прицепить к ключам, заменяя истрепавшуюся с прошлого года старую, а потом потянул за край, надрывая упаковку. От брата можно было ожидать всякого. Тот же самый боевой веер, помнится, в своё время поразил его до печенок. Но сегодня Хуайсан превзошел сам себя. Он подарил Минцзюэ портрет. На рисунке был сам Минцзюэ, одетый как на старинных картинах и с саблей. И смотрелся он так, словно и жил в ту эпоху, и был не меньше чем главой ордена. — Ты где его достал? — Нравится? — брат прислонил картину к двери и сел рядом с Минцзюэ, привычно прижавшись к боку. А он так же привычно обнял его за плечи и коснулся губами макушки. — Очень. Так достал-то где? — Выпросил у даоцзана. Я никак не мог придумать, что же тебе подарить, а тут вот как-то подумалось… Куда повесишь? — В зале, наверное, напротив главного входа. Все равно я там почти живу. Будет господин Не в Нечестивой Юдоли обитать. Как тебе название для клановой резиденции, а? С портретом основателя, всё правильно… — И все адепты — сплошные головорезы, все как один, — Хуайсан рассмеялся и вывернулся из-под тяжёлой руки брата. — Вот неправда, — Минцзюэ и не подумал ловить брата, тому действительно пора была собираться, учёбе было наплевать, что у тебя семейный праздник, — у нас в Юдоли, знаешь ли есть один… нет, два художника и флейтист-недоучка. — И что, это мешает им быть головорезами? — Ни капли. — Ну, вот и я о чём? Я поехал, постараюсь быть вовремя, но, сам понимаешь, зачёт… — Брысь отсюда, пока я ноги тебе не переломал! — Смерть — не повод для неявки, так даоцзан сказал! — кричал Хуайсан из-за двери, и Минцзюэ не стал отвечать, снова вглядываясь в свой портрет. С портрета смотрел он сам, и как художнику удалось передать напряжение, жажду движения, нежелание сидеть, не шелохнувшись, он не понимал. Для Минцзюэ это всё всегда было сродни магии, как, например, Хуайсан мог парой росчерков карандаша нарисовать ту же греющуюся на солнце кошку, чтобы стало понятно, что она такая толстая, потому что ей скоро котиться, и котята крупные, ворочаются, топорща мягкую шерсть на круглом боку. И лениво ей куда-то идти, а вот тут, на солнышке, тепло и хорошо, и вот погладили бы… Или взять те же акварели Сичэня. Минцзюэ как увидел в первый раз, как по влажной, нарочно вымоченной бумаге расплываются пятна, затекают одно в другое, а потом по чуть подсохшему гуляет кисть, меняется цвет, и вот уже хаос становится порядком, а то, что было ворохом пятен — веткой цветущей сливы, поставленной в вазу, так и сказал, что, наверное, это какое-то колдовство, не иначе. Сам он, к сожалению, не мог изобразить ничего даже относительно похожего, хотя оба его учителя — брат и друг — прилагали максимум усилий и терпения. Но увы, после полугода попыток Сичэнь склонил голову и признал, что Минцзюэ безнадёжен. Брат продержался ещё пару месяцев, но потом отстал и он. Ну пусть он не умел рисовать, или играть на флейте, но он мог и умел видеть и слышать, и честно говорил тому же Вэй Ину, когда тот лажал, или же брату, что его картина неправильная, не такая, как должна быть, перегруженная или, наоборот, пустая. Тоже, между прочим, важное умение. Так что на концерты или выставки он ходил с удовольствием. Из размышлений и планов Минцзюэ вырвал звонок. Звонил Вэй Ин, как всегда, позабывший что-то важное и решивший уточнить в последнюю минуту. Времени другого не мог выбрать, зараза. — Чифэн-цзунь! Ты стал старше и умней, да? — Уж поумней тебя буду, ты какого хрена рано так звонишь? — Какое рано? Подъем по казарме в шесть утра! — Так то по казарме, а я теперь гражданский, — Минцзюэ потянулся и щелкнул кнопкой чайника. Варить кофе не хотелось, было откровенно лень. Он достал запрятанную для такого случая банку растворимого кофе и сыпанул в чашку пару ложек. Брат обычно кривился, но в сессию — Минцзюэ сам видел — пил и не морщился, видимо, понимая, что когда нужно заставить себя работать — не до тонких нюансов вкуса, тут нужно что-то крепкое и неотвратимое, как бьющий в висок кулак. — Ну не навсегда же ты гражданский! Запомни, разленишься в отпуске — возвращаться в норму ой как сложно придется, — непрошибаемый оптимизм Илина, казалось, волнами хлестал из трубки и заливал кухню. — Навсегда, Усянь. Теперь — навсегда. Так что не придется, — чайник щелкнул, и Минцзюэ залил коричневые крупинки кипятком. Послушал ошарашенную тишину в трубке, размешал в кружке сахар и сделал первый глоток. Самым сложным было даже не признаться себе. Нет, после третьей попытки он всё понял. Самым сложным было сказать друзьям. Объяснить. И Минцзюэ боялся именно этого, тяжёлой мертвой тишины в ответ. — Минцзюэ… ты это… Может, давай я приеду? — Он чуть не подавился, услышав эти вкрадчивые интонации профессионального переговорщика. «Подумайте, жизнь не кончилась, у вас есть дети, не надо прыгать с крыши». — Приезжай. В Юдоль, вечером, как договаривались. Усянь, брось ты. Всё же ясно стало после первой комиссии. У меня — проблемы. Такие, с которыми обратно я не вернусь. К бумажной работе или к планированию меня подпускать бесполезно, я — боец, а не аналитик. Так что буду жить вот так, я уже привык вроде. — Но, может, попробовать ещё что-нибудь? — Я уже попробовал все и ещё немного. Всё, Илин, закрыли тему. В Юдоли, в пять, чтобы как штык! — Я в пять не могу. Мы задержимся, надо за Вэнь Нином заехать будет, у него тоже комиссия. Без нас начинайте. — Точно же, комиссия, а я хотел ему звонить… Спасибо, что напомнил. — Старость не радость, да? — Только явись вечером, зараза. Узнаешь всё и про старость, и про радость, и насколько я теперь гражданский. Вэй Ин заржал в трубку, как осёл, честное слово, и отключился. Минцзюэ допил кофе и отправился по делам. Завтрак мог и подождать, когда устраиваешь вечеринку для пары десятков друзей, нужно предусмотреть слишком многое, чтобы отвлекаться. И портрет, надо было не забыть забрать портрет. Сегодня Юдоль была закрыта для посещения, о чем желающих скорбно уведомляла написанная от руки табличка. Чуть ниже было оставлено дополнение, уже совсем другим почерком, более лёгким и изящным, что те, кто опоздают без уважительной причины, могут катиться к гулям в пасть. За закрытыми дверями слышались разговоры, звон и странные скрипы. И хорошо, что соседей Минцзюэ предупредил заранее. Ещё раз участвовать в спектакле «спецназ против полиции» как-то не хотелось. — Нам всем места-то хватит? — Не хватит — там щиты оставались, можно их на блины уложить, и нормально будет. Поместимся, в первый раз что ли? Погляди, так? Минцзюэ сидел на верхней ступеньке стремянки и пытался просверлить дырку так, чтобы портрет висел ровно. Примеривался он уже третий раз. Но Сичэню, руководившему снизу, всё время что-то не нравилось. Минцзюэ подмывало уже предложить поменяться местами, но он слишком хорошо знал друга. Заполучив в свое распоряжение дрель, тот мог принести больше разрушений, чем порядка. Когда они делали здесь ремонт, то Сичэнь просто вырвал вилку вместе с розеткой. Случайно. Сейчас дрель была с аккумулятором, но Минцзюэ всё равно решил не рисковать. — Да, так ровно, давай. Дрель взвыла, вгрызаясь в кладку, загудел отсос, сразу же убирая пыль, и через десять минут они уже в четыре руки вешали портрет на место. — Хорош… — Сичэнь отошел к дверям следом за Минцзюэ и откинулся на него, прижался спиной. Судя по незаинтересованному тону, сейчас его ждала как минимум лекция на тему «на что ты гробишь свою жизнь». — Вэй Ин сказал, ты решил остаться? — Ну да, — Минцзюэ постарался говорить как можно более беззаботно, потому что всё-таки нет, не отболело. Он всё понял мозгом, разумом, но принять и смириться… — Я вроде как привык… — Если привык, то, конечно, хорошо, но… — что-то висело в воздухе, пока они вдвоём, как два идиота, разглядывали портрет, и Минцзюэ не выдержал первым. Он двинул Сичэня локтем в бок и хмыкнул, когда тот даже не попытался выкрутить ему в ответ руку. — Что «но», конспиратор? — Но у нас инструктор нужен молодняк гонять. Ты справишься. Идея была заманчивой, да что там, снова окунуться в это всё, готовить, натаскивать щенков, учить их на собственных ошибках и быть там, в той среде, говорить о себе гордо. Хотелось. Хотелось так, что Минцзюэ чуть не выл от желания броситься, как в омут, и согласиться сразу же и окончательно. И Сичэнь это понимал и не давил еще и поэтому. — Скажи мне об этом дня через три, ладно? А сейчас пойдем, мне надо всё-таки выпить, хоть немного. А тебе чаю, я помню, чтобы хоть кто-то трезвый был в этом дурдоме. Дурдом действительно случился, как Минцзюэ и предполагал. Праздник, задуманный как вечеринка для своих, начался, конечно же, не в пять. В пять на месте были только они с Сичэнем и собиравшиеся уходить барышни из кейтерингового агентства, которые привезли еду и посуду и обещали всё убрать потом наутро. Народ стал собираться где-то минут через сорок, и каждого входящего на два голоса строго и сурово допрашивали о причине опоздания. Варианты были разные. Кто-то старательно ныл, что его не пускала мама и пришлось сперва, как примерному мальчику, ложиться спать, потом изображать из подушек свою фигуру и сбегать по веревке в окно. Было три похищения бандитами и два инопланетянами, тигр, сбежавший из зоопарка, уснувшая на коленях кошка, переведенные злыми сёстрами часы. Хуайсана пустили без вопросов, зачёт в художке — это святое, но остальные развлекались как могли. Минцзюэ, правда, ждал Вэй Ина, который должен был приехать вместе с Ванцзи и Вэнь Нином. Отчасти ему хотелось послушать, что же выдумает Илин, но куда как больше он переживал за комиссию А-Нина. Да, результаты у него были замечательные, мигрень вроде бы была из тех, что не мешали ни жизни, ни службе, но кто их, врачей, знает. Сам Минцзюэ, например, думал, что те вспышки ярости, которые у него случались, тоже не мешали бы его службе, но врачи считали иначе. Наконец в дверь постучали. — Здесь ли славят великого Чифэн-цзуня? — орал, судя по голосу, Вэй Ин, и орал на всю улицу, старательно. — Все, кто славят, уже собрались, почему опаздываете? — О великий и могучий господин, хозяин Нечистой Юдоли, чей меч подобен мм… А-Нин, чему меч может быть подобен? — Разящей молнии? — Точно. Так вот, чей меч подобен разящей молнии, а дух неукротим и мра… эээ горд! Мы поднялись из ущелья мертвецов, победили сотню врагов, низвергли в прах злодеев, дабы поприсутствовать на пиру, устроенном в твою честь. Впусти нас, пожалуйста, а? Мы жрать хотим и заколебались от всей этой бюрократии… А еще у нас для тебя подарок! Минцзюэ слушал тот бред, который нес Вэй Ин, и улыбался. От утреннего дурного настроения не осталось и следа. Да, он говорил, что хочет закончить со всем, но… но понимал, что не сможет, что уцепится за возможность, за этот подарок от Лань Сичэня, станет всё-таки инструктором. — Заходите. Раз подарок, то так и быть. — А-Нин, какой он меркантильный, ты посмотри… — Вэй Ин первым делом протянул ему связку ярких воздушных шариков, и обалдевший от такой красоты Минцзюэ машинально их принял. Узкие ленточки рвались из рук намереваясь выскользнуть, но он им не дал такой возможности, связал концы узлом и примотал к перилам. — Проходите, лучшие места для вас. Вэй Ин торопливо плеснул себе обожаемой им «Улыбки» и тут же встал рядом с Минцзюэ. В отряде не любили долгих речей, когда все пытаются навертеть словесных кружев попышней, словно флористы в попытке прикрыть начинающие увядать цветы. Они всегда говорили коротко, вот как сейчас. Вэй Ин поднял свой стакан, чуть тронул край стакана Минцзюэ и улыбнулся. — Будь. — Буду. Это было просьбой и обещанием, паролем и отзывом для своих. В двух похожих словах заключалось всё, что можно было пожелать, и всё, что можно было сказать в ответ, как поблагодарить. — А это тебе — от нас. Заедешь, там всё сделают, — в красном конверте не было денег, была визитка с адресом. И если Вэй Ин говорил, что сделают всё, то Бася действительно сделают всё. И так, как надо. — Как комиссия? — Минцзюэ сел рядом с Вэнь Нином, что-то торопливо набиравшем в телефоне, и улыбнулся в ответ на абсолютно счастливую, шалую какую-то улыбку — Разрешили. Допущен, ну только физподготовку зачеты сдать, а так годен. Лань Сичэню я уже сказал, но тут праздник всё-таки, я потом скажу. — Ну будет двойной, — Минцзюэ выпрямился и пронзительно свистнул, так, что уши заложило. — Гусу Лань, ваш Призрачный Генерал снова в строю! Радостный вопль оказался не слабей привлекающего внимание свиста. Все искренне радовались за Вэнь Нина, и да, Минцзюэ было приятно, что это случилось в день его рождения. Эту победу он считал ещё одним подарком. Праздник шёл своим чередом: кто-то уехал, оставшиеся разбились на группы и переговаривались уже о чём-то своем. Временами кто-нибудь подходил к Минцзюэ и приходилось стучаться бокалами и пить, принимая уже адресные поздравления. Но было хорошо, так, как надо, он это чувствовал. Правда, всю расслабленность, как обычно, заставил испариться Вэй Ин. Подкрался со спины, повис на плечах и зашептал на ухо, обдавая смесью пряных запахов. — Минцзюэ, а что у тебя за портрет висит у входа, а? — Портрет? — Минцзюэ сделал вид, что очень удивлен вопросом, даже ресницами глупо похлопал, но потом всё-таки вспомнил, что по поводу портрета решил еще дома. — Это, Илин, мой предок. Далекий. Основатель ордена Не, вот. Меня в его честь назвали. — Основатель, значит… — Усянь вцепился в его плечи, как клещ в собачье ухо, и не хотел отцепляться ни в какую, сколько бы Минцзюэ ни пытался его стряхнуть. — Гонишь ведь, Минцзюэ. Не бывает предков, похожих на потомков до последней родинки. И на фамильных портретах плакатов с чёрными кроликами на заднем плане не рисуют. — Вот я знал, что разведка тебя испортила… Нет бы поддержать, а? — Когда надо будет — поддержу так, что все поверят, а пока… колись давай. Усянь всё-таки перестал висеть на его плечах и сел рядом, поймал проходившего мимо Ванцзи за край рубашки и потянул к себе. И как-то все оставшиеся, те, кого хотелось назвать ближним кругом, семьей, оказались рядом. И смотрели выжидающе. — И почему мне кажется, что я воспитатель в группе детсадовцев, а? — отступать было некуда. С правого бока его блокировал Хуайсан, с левого безмятежно улыбался Сичэнь, а прямо напротив сидел Вэнь Нин и смотрел так, что если бы Минцзюэ мог, он бы покраснел. Словом, деваться было некуда. — Меня Хуайсан попросил. У них там неувязка какая-то с натурщиком получилась, то ли в полицию попал, то ли что… Минцзюэ только-только вышел из больницы и никак не мог привыкнуть к тому, что произошло. Мэн Яо всё ж таки не был ему чужим, и то, что он так сдвинулся мозгами, не укладывалось у него в голове. Хуайсан ходил вокруг него чуть ли не на цыпочках, вел себя тише воды, заботился, как умел, но не помогало. Нет, Минцзюэ и вправду выздоравливал, раны затягивались, он работал, восстанавливая подвижность руки и ног, но вот только это была рутина. Серая и скучная рутина, сводившаяся к затверженному распорядку действий. Проснуться, сделать зарядку, позавтракать, поработать-поесть-поспать. И так весь день. Он отмечал, конечно же, что становится похожим на кастрированного кота, но и эти мысли были какими-то вялыми. Очередной день должен был пройти по накатанной, как и многие до него, но не получилось. Когда Минцзюэ смотрел на горсть таблеток, которые ему необходимо было принять, ожил его телефон. — Брат, спаси меня! Мне очень-очень нужна твоя помощь! — Хуайсан почти кричал в трубку, и в себя Минцзюэ пришел уже у дверей, когда натягивал сдернутую впопыхах с вешалки куртку и пытался одновременно запереть дверь, зажимая плечом трубку, чтоб слышать голос брата. Таблетки так и остались непринятыми. — Хуайсан, что случилось, ты где? — он уже бежал по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек, когда в трубке удивленно рассмеялись. — В академии… Ты приезжай, я тебе всё расскажу. Только поскорей, ладно? Как назло, ни одна машина не останавливалась, когда Минцзюэ пытался голосовать и одновременно дозвониться до службы такси, но наконец удача ему улыбнулась. Нет, в телефоне все ещё тянулись короткие гудки, но, отзываясь на его вскинутую руку, рядом с ним затормозила видавшая виды машина. — В Художественную Академию. Пожалуйста, быстро. Может, у него на лице все было написано, Минцзюэ не знал. Но водитель гнал так быстро, что можно было подумать, у них тут соревнования стритрейсеров среди бела дня проводятся. Но до Академии долетели минут за шесть. Он не глядя отдал мужику столько денег, сколько смог найти в кармане, и выскочил на улицу. Академия жила своей жизнью: по парку прохаживались студентки, кто-то валялся под деревьями, кто-то рисовал, то ли доделывая домашку, то ли просто для удовольствия. И ничего, абсолютно ничего не предвещало беды. — Хуайсан! — Минцзюэ от души рявкнул, увидев выходящего из дверей академии брата, и пошел навстречу. Видимо, он распространял вокруг грозовую ауру, потому что ученики и ученицы от него так и отскакивали, освобождая дорогу, слишком уж он целеустремленно пёр вперёд, не особенно глядя под ноги. Он бы, наверное, сорвался и ударил брата, но тот сбил ему весь настрой, ухватил его за руку и потащил в здание, по дороге путано и сбивчиво объясняя, что-то ли заболел, то ли попал в полицию их натурщик, а других не найти, и он подумал, что брат… В себя Минцзюэ пришел уже в учебном классе, точнее, в небольшой комнатушке рядом с ворохом каких-то серо-желтых тряпок в руках оттого, что у него что-то спрашивали. — Что? — Минцзюэ встряхнул ткань и поднял наконец взгляд на того, кто, кажется, пытался с ним беседовать. — Я спрашиваю, вам помочь одеться, или вы разберетесь сами? — Говоривший был высок и худощав, но не выказывал ни капли нетерпения, хотя, похоже, Минцзюэ всех задерживал. — А, разберусь. Лучше объясните, во что меня брат втянул, — он быстро переодевался, не испытывая никакого смущения от того, что он тут не один, а мужчина, назвавшийся Синчэнем, говорил. — Сюэ Ян написал, что у него неприятности, и Хуайсан сказал, что знает человека, который может помочь. Если вы… сильно против, то я ни в коем случае не настаиваю на том, чтобы вы позировали. Это достаточно долго, и к тому же надо будет сидеть неподвижно. Не все могут. — Я — могу, — Минцзюэ поправил высокий хвост, который пришлось завязать одолженной одной из студенток резинкой, и вышел из комнатки в класс. Студенты торчали у мольбертов, а сам он должен был красиво сидеть на небольшом возвышении у столика. Лучше всего — неподвижно, а в идеале и вовсе не дыша. Это он как раз хорошо умел, служба научила. Так что Минцзюэ подогнул ноги и сел за стол, на который, видимо, для пущей красоты положили саблю. Руки тянулись потрогать, но было уже нельзя. Синчэнь что-то объяснял своим ученикам, иногда указывая на замершего Минцзюэ, а тот нашел наконец брата, мышкой притаившегося за мольбертом, и нехорошо прищурился. Он всё понимал, но кое-кому следовало бы поучиться выражать свои мысли так, чтобы их нельзя было истолковать превратно. А ещё кое-кто должен был помнить, где и, главное, кем работал его старший брат, и какие мысли и реакции у него могут проявиться. Счастье ещё было, что Минцзюэ не стал звонить Сичэню и поднимать Гусу Лань по тревоге. Так что это будет самый сложный урок в жизни Хуайсана. Студенты и студентки рисовали, выглядывали из-за своих мольбертов, а Минцзюэ сидел истукан истуканом, сверлил брата взглядом и улыбался. Хуайсан, кажется, решил работать по памяти, потому что почти на него не смотрел, сидел, уткнувшись в рисунок, и не поднимал головы. А Минцзюэ смотрел и по мере того, как шло время, понимал, что все же благодарен брату за эту встряску. Звонок, суматошная гонка, желание прибить засранца — всё это наконец помогло ему почувствовать себя живым. Не серой тенью, живущей от одной горсти таблеток до другой и спящей в перерывах между приемами, а полным жизни человеком. Хотелось двигаться, встать из-за стола, взять эту саблю, проверить на баланс и прокрутить в руке, встать в стойку и выдать всё то, что он умел. Но Минцзюэ честно не двигался и ждал перерыва так, как, наверное, в школе не ждал переменок. Наконец задребезжал звонок и студенты зашевелились, заговорили, покидая учебный класс, а ему разрешили размяться. — Минцзюэ… — Хуайсан не решался подойти ближе, видимо, сильно был впечатлен радостным оскалом, с которым он схватил саблю. Баланс был, конечно, похуже, чем у той, с которой он учился, но приноровиться было возможно. Минцзюэ шевельнул кистью, вспоминая, казалось бы, давно и прочно позабытые уроки, и тело подстроилось само, словно не было тех лет. Да, он двигался медленней, чем мог бы, но это только поначалу, пока не вспомнил все. Потом выпады стали быстрыми. Минцзюэ всегда больше упирал на силу, чем на изящество, справедливо полагая, что хорошим ударом можно пробить любой блок, нужно только постараться. — А если бы я отряд на уши поставил? — сабля со свистом рассекла воздух, и Минцзюэ аккуратно уложил ее обратно, а сам присел на край помоста. Пока он тут упражнялся, несколько прядей вылезли из хвоста и падали теперь на лицо, щекоча кожу. — Я не подумал… Прости меня, пожалуйста? — Как я за тебя испугался, ты бы знал. В следующий раз хоть объясняй, что случилось, договорились? — Минцзюэ дернул брата за ухо и поднялся на ноги, перерыв подходил к концу, и пора было садиться обратно. — Как-то так… — Минцзюэ пожал плечами и потянулся к нарезанной дыне. — Доволен? — Вот если бы ты голым позировал… Минцзюэ заржал, настолько расстроенным был Вэй Ин, а потом переглянулся с Сичэнем. Голым не голым, но и ему он позировал тоже. Точнее, он просто был рядом, когда Сичэнь рисовал. А потом тот просто показал ему папку, где было столько набросков, что хоть ты картинную галерею строй. Несколько карандашных рисунков, на которых он разминался на тренировочном поле Минцзюэ тогда у друга выпросил, уж больно чисто там получались стойки, да и красиво было. Через пару минут, подхватив смешинку, ржали уже все. А потом зазвонил телефон. Минцзюэ посмотрел на абонента и подавился смешком. — Заткнулись все! — он честно хотел ответить как обычно, но кто-то подтолкнул его под руку, и вместо кнопки ответа он включил громкую связь. Отступать было некуда. — Здравствуйте, учитель Лань, — как Минцзюэ удержался от того, чтобы не поклониться, он не знал, но это было уже в крови — кланяться, услышав знакомый суховатый голос. Может быть, помогло то, что они всё-таки говорили по телефону — Здравствуй, Минцзюэ, — казалось, что Лань Цижень не изменился с тех пор, как Минцзюэ ходил в его школу фехтования. Те же выверенные интонации, и можно предугадать, о чем будет говорить учитель Лань. Так что Минцзюэ вполуха слушал, а сам смотрел на старающихся не спалиться друзей. Брата нейтрализовал Сичэнь, прикрыв ему рот ладонью, Вэй Ина сдерживал Ванцзи — сложно хоть как-то шуметь, когда тебя целуют, что уж тут говорить, а Вэнь Нин молчал без посторонней помощи, прикусив нижнюю губу. — Спасибо, учитель Лань, — и вроде бы после давно уже ставшего традиционным пожелания идти по пути самосовершенствования учитель прощался, но не сегодня. Сегодня он немного помолчал, — Минцзюэ просто видел, как он выглаживает одной рукой бородку, — и продолжил. — И будь добр, Минцзюэ, передай моим племянникам, что я хотел бы их обоих увидеть послезавтра. Желательно — утром. — Конечно, учитель Лань, завтра же скажу. — Сейчас скажи. Можно подумать, я не знаю, что где ты — там и они. Доброй ночи, Минцзюэ. — И вам, учитель Лань Звонок завершился, и Минцзюэ обвёл взглядом оставшихся друзей. — Ну что, племянники учителя Лань, он хочет вас обоих увидеть послезавтра. Желательно — утром. Друзья разъехались ближе к полуночи. Вэй Ин уехал с Ванцзи, а Сичэнь захватил с собой Хуайсана, пообещав довезти до дома в целости и сохранности В Юдоли остались только Минцзюэ и Вэнь Нин, которому было просто не уйти. Он и так-то, в принципе, не торопился, заранее предупредив сестру, что придёт, наверное, очень поздно, если придёт вообще, но хозяин праздника решил не дать ему ни единого шанса исчезнуть. Минцзюэ попросту растянулся на уложенных на пол подушках-сидениях и положил голову на колени Вэнь Нина. Встать стало попросту невозможно. Нет, он, конечно, мог бы аккуратно переложить голову Минцзюэ со своих колен, но… нет. Это напоминало детство. В детстве дома жил кот, огромный, пыльно-серый, лохматый до невозможности, он напоминал бы льва, существуй в природе серые львы. И он точно так же приходил к маленькому тогда ещё Вэнь Нину на диван и падал рядом, устраивая голову на его коленях. Жесткие усы щекотали ногу, очень быстро становилось жарко и неудобно сидеть, но сдвинуть зверя не получалось. Он каким-то магическим образом становился неподъемным, словно кости свинцом наливались, но если его гладить— громко мурлыкал, перебирая во сне лапами, словно за кем-то бежал. Минцзюэ Вэнь Нин гладить не решился, хотя, конечно, хотелось попробовать ещё со времени того приступа. Он не рассказывал, но когда гроза началась, он проснулся. Таблетка уже подействовала, да и компресс тоже помог, голова не болела. Но тогда Вэнь Нина это совсем не волновало. Важней было то, что Минцзюэ спал, а его волосы каким-то образом обмотались Вэнь Нину вокруг пальцев, словно он тянулся и не хотел их отпускать. Он до сих пор помнил, как это было приятно, когда пряди скользили по коже, будто бы гладя, когда он осторожно вытаскивал руку. — А-Нин, пошли искупаемся? — Минцзюэ открыл глаза и посмотрел на Вэнь Нина снизу вверх. — Так… ночь же, кто ночью купается, темно. — Я купаюсь, пошли, — Минцзюэ легко встал, словно не было бурно проведенного вечера, и потянул Вэнь Нина за собой. Он и не думал собираться, потому что ну что им собирать, они ж не девчонки, которым, чтобы пойти на пляж, надо кучу всего с собой взять. К тому же ночь, никто ничего не увидит. Хотя полотенце, каким-то недосмотром оставленное на перилах лестницы, он прихватил, закинув на плечо, — будет чем волосы вытереть. Пляжем это, конечно, назвать не получалось, так, более-менее ровный участок берега, удачно скрытый бурно разросшимися кустами и деревцами от чужих глаз. Но зато об этом месте знали немногие, и можно было спокойно купаться, не опасаясь нарваться на компанию. Минцзюэ мог бы спуститься по основательно раскрошенной лестнице хоть с завязанными глазами, но для Вэнь Нина тропа была непривычной, поэтому Минцзюэ медлил. А еще как-то так получилось, что, взяв А-Нина за руку ещё в Юдоли, он не смог отпустить его до сих пор. Нет, они не переплетали пальцы, как иногда делали Вэй Ин с Ванцзи, Минцзюэ просто держал Вэнь Нина за запястье, и пульс бился под его пальцами, выдавая то, на что он в последнее время почти не надеялся. Ступеньки закончились, и тропинка вывела их на берег. Минцзюэ флагом повесил полотенце на отполированный, наверное, тысячами прикосновений сук и качнул верёвочную петлю тарзанки, повешенную тут местными мальчишками. И верёвка вроде бы была крепкой, и сук выглядел целым… И мысли в чуть хмельной голове бродили странные. Он всё-таки повис всем весом, проверяя на всякий случай и прислушиваясь, не послышится ли треск ломающейся ветки, но нет, ничего не было. — Я, конечно, взрослый. Я — умный. Строгий и суровый, — Минцзюэ уговаривал себя вполголоса и методично раздевался. — Я даже иногда адекватный и плачу налоги. Но не сегодня… Раздевшись до белья, он коротко разбежался и прыгнул, вцепившись в верёвочную петлю. Короткий полёт, от которого захватило дух, свободное падение, и вот он уже в воде с головой, и до дна достать не проблема. И хорошо, что безымянная речка тут поворачивает, и этот ее изгиб по дну затянуло мелким песком, иначе можно было бы здорово разбиться. — А-Нин, ты чего застрял? Давай сюда, тут замечательно! Лететь с тарзанки одному — это прекрасно, но вот смотреть, как с обрыва к тебе почти птицей слетает кто-то другой, вопящий от искреннего удовольствия, и скрывается под водой, и не всплывает… Это совсем другое. Нет, Минцзюэ не запаниковал и даже не стал нырять, чтобы найти Вэнь Нина, в конце концов, он знал, как его учили. И не ошибся. Буквально через минуту тот вынырнул, отфыркиваясь и отводя от лица мокрые пряди. — Действительно здорово! — А я о чем, — Минцзюэ фыркнул и снова нырнул. Вода была теплой, и хотелось, как в детстве, плыть, ни о чём не думая, или раскачиваться на воде, раскинув руки, пока река сама тебя несет навстречу чему-нибудь прекрасному. Но это в детстве каждая река — путь в мир чудес, сейчас-то он знал, что конкретно эта упирается в водозабор, и попасть в него — попасть в турбины. Тоже, конечно, мир чудес, но немножечко не тот, которого бы сейчас хотелось. Тем более, что сейчас рядом Вэнь Нин, и он плывёт уверенно и быстро, и можно поднырнуть и схватить его за пятку, и постараться доплыть до берега первым, чтобы его тут не попытались притопить. Какое-то время они плескались в реке со всей страстью взрослых людей, еще не забывших о том, как они были бесноватыми мальчишками, а потом стало ясно, что пора вылезать. Не то чтобы у них пропало настроение, нет, но они переглянулись и вышли из воды. Если в реке казалось, что ещё тепло, то как только они выбрались на берег и пошли по кривой тропинке наверх, стало ясно, что это не так. Минцзюэ холод всегда переносил проще, и ему было вполне терпимо, а вот Вэнь Нин за его спиной резко выдохнул. — Замерз? — Да как-то… начинаю скучать по жаре. — Потерпи чуть-чуть. На полянке, откуда они прыгали в реку, Минцзюэ быстро вытер полотенцем лицо и промокнул волосы, а потом передал его Вэнь Нину, чтобы тот хоть что-то с себя стер. — Держи, — Минцзюэ накрыл плечи Вэнь Нина своей курткой и сел на выступающий из земли корень. Спиной он прислонился к его ногам, а потом голова как-то сама, Минцзюэ ни о чем таком не думал, честно-честно, откинулась на прохладные после купания колени. Он щурился, разглядывая небо сквозь листву и молчал. Вэнь Нин молчал тоже, и нарушать эту тишину не хотелось никому. Сейчас было так хорошо, что в голову закралась шальная мысль о том, что было бы здорово праздновать так дни рождения и дальше. Или не дни рождения, а просто любые дни, провожать закаты, пить чай, забравшись на плоскую крышу Юдоли, знать, что у тебя есть кто-то, кто поймёт, когда ты молчишь, и будет молчать вместе с тобой. За этой мыслью пришла другая, о том, что, наверное, у А-Нина сейчас и губы прохладные, и кожа у ключиц стала гусиной и, если согреть ее дыханием, а потом попробовать на вкус, она будет как речная вода. Минцзюэ попытался приподняться, открыл рот, чтобы позвать А-Нина, но рука подломилась, и он понял, что это был сон. Тот самый наркотический трип, который обещал ему Мэн Яо. Под спиной был жёсткий и холодный секционный стол, сам Минцзюэ был мокрым с головы до ног, видимо, уроду пришлось облить его водой, чтобы он пришёл в себя. Он чувствовал себя на удивление сносно, значит, Мэн Яо расщедрился на обезболивающее, наверное, чтобы он не сдох тут или не свёл его с ума воплями. Впрочем, последнее скоро могло повториться. Мэн Яо пилил его в час по чайной ложке, то ли не имея сил сделать всё сразу, то ли наоборот, ему доставляло удовольствие видеть, как Минцзюэ вздрагивал, пытаясь удержаться от стонов, как рычал, а потом начинал материться. И это были единственные звуки, которые здесь были слышны. Мэн Яо все манипуляции производил в тишине, даже скальпель у него ни разу не лязгнул, у паскуды, видимо, откладывался на какую-то тряпку. Даже дышал этот урод беззвучно, и Минцзюэ уже думал, что скоро сойдет с ума, слыша только стук своего сердца и свое же дыхание. Но похоже, сегодня его пленитель решил поиграть. Мэн Яо трогал его, осторожно и почти ласково, но Минцзюэ всё равно передергивало, потому что руки у него были холодные, как жабьи лапы. Пальцы касались висков, проходили по шее, чуть сжимались в попытке обхватить горло, давили на кадык так, что вдохнуть становилось в какой-то момент просто невозможно, а потом исчезали, чтобы через минуту заплясать уже по плечам. Мэн Яо все сильней сжимал его плечи, так что боль пробивалась сквозь дурман отходящих анальгетиков, тряс и всё приближался, Минцзюэ видел, как кривятся губы, произнося его имя. А потом он понял, что свободен. То ли крепления не были затянуты как следует, то ли он их расшатал… Он! Был! Свободен! Минцзюэ так обрадовался своей свободе, что первый удар в этот кривящийся рот нанес, даже не целясь. Мэн Яо снесло чуть ли не к стене, он попытался пошевелиться, и Минцзюэ понял, что это такое — боевое бешенство. Он рванулся со стола, зацепился то ли за приступку, то ли подвела располосованная нога, и они с Мэн Яо покатились по полу. Он хотел только одного — разорвать, уничтожить, в кровавую пыль растереть эту тварь, пока у него есть такая возможность, и бил так, чтобы наверняка. А Мэн Яо, этот сраный гнилой червяк, каким-то образом уворачивался и не переставал его звать. Орал во весь голос и, улучив момент, умудрился оттолкнуть его от себя, а потом навалился, прижался всем телом, не давая ни встать, ни дернуться, зафиксировал его четко, как на учёбе, и когда Минцзюэ приготовился его скинуть — отвесил ему такую пощечину, что перед глазами будто черный экран повесили. Когда он проморгался, то не поверил своим глазам. Вокруг была та самая полянка, на которую он притащил Вэнь Нина, чтобы искупаться. И Вэнь Нин тоже был здесь — нависал над ним, коленями зажимая бедра, и всем телом наваливался на его правую руку, прижимая ее к земле. — Минцзюэ! — Длиннопалая ладонь мелькнула в воздухе, и Минцзюэ ее перехватил, прежде чем Вэнь Нин ударил его еще раз. Левая щека и так-то горела, обещая к утру налиться синяком. Силы тут, похоже, не пожалели. — Я… в себе, А-Нин. Всё хорошо. — Ну зато теперь мне точно не холодно, — Вэнь Нин длинно выдохнул и расслабился, садясь ему на ноги. А Минцзюэ рассмеялся. Его только сейчас догнало ощущениями. Кошмар, это был всего лишь кошмар, и, видимо, А-Нин понял, что ему снится что-то нехорошее, и попытался его разбудить, а сознание, слишком поглощенное приснившимся, как-то очень хитро выкрутило ощущения. — Ну тоже хорошо. Минцзюэ кое-как сел, удержав попытавшегося подняться Вэнь Нина, и выдохнул, будто перед новым заданием. Черные глаза были близко-близко, и чужое тело ощущалось на коленях приятной тяжестью, и надо было уже что-то решать, потому что руки Вэнь Нина лежали на его плечах, и отказываться от этого ощущения не хотелось. Он нервно облизнулся и понял, что говорить сейчас не сможет, ни за что, только делать. И начал. Губы Вэнь Нина раскрылись навстречу поцелую, пальцы вцепились в плечи крепче, и может быть, к утру кожа процветёт синяками, но Минцзюэ это не волновало ни капли. Он целовал А-Нина, и тот ему отвечал, льнул ближе, прогибался, когда Минцзюэ вел ладонями по спине, откидывал голову, открывая доступ к горлу, и да, кожа у его ключиц на вкус была как речная вода, а гусиные пупырышки исчезли, стоило только согреть ее дыханием. И это было счастьем. Но если бы с кем-нибудь другим Минцзюэ было бы наплевать, где они и что вокруг, то с А-Нином… Он заставил себя прекратить его целовать, но это помогло ненадолго. Ненасытное чудовище, тот самый семейный демон, скалившийся с герба, не желало отпускать, ярилось, и приходилось усмирять его короткими поцелуями, долгими прикосновениями, между которыми можно было вставить хотя бы пару слов. — Прости. Я больной… Останься, — это было, наверное, самой отчаянной просьбой, и Минцзюэ боялся услышать отказ. — Останусь, — А-Нин сам потянулся за поцелуем, и уже Минцзюэ пришлось подставлять губы и жмуриться от удовольствия, чувствуя, как затихает, укладывается, довольно ворча, его зверь, усыпленный поцелуями, хриплым шепотом, ласковыми прикосновениями.