shallow

      Это знаешь, пустые хлопоты - попытки держать себя ненапряжно, развязно, потому что мы друзья, которые пьют пиво под фильмы про тачки, которые стукаются кулаками при встрече; это, знаешь - головная боль моя, тревожность и долгие часы с гитарой в обнимку - потому что у тебя две пуговички расстегнуты на рубашке, потому что имя твое мятным леденцом на моем языке перекатывается, потому что я взрослый и держу мир в кулаке, а ты держишь меня метафорически за воротник поло, спасибо господи что не даешь прыгнуть, но, блять, дать дышать ты мне тоже не можешь; это все юность твоя, это твоя вчерашняя напыщенная подростковость и воспаленные глаза, это твой почти первый глоток вискаря прямо из горла, пока мама не видит, это то, как ты поднимаешь глаза на меня, как на большого, на старшего, а я подвожу тебя, я тебя предаю, потому что сам в тебе по уши, как маленький, как глупый ребенок; пусть воспитатели разведут нас по сторонам и не дадут мне с тобой играть, я играть не хочу больше, у меня сердце в чердачной коробке серое от пыли и порванное на куски, как тряпичная кукла, я не хочу играть, я хочу тишины, милый мой, тишины.       Это то время, когда ты поешь - когда ты берешь высокие ноты, и мне колет сердце, потому что голос твой ведет меня в нирвану и дверь за мной захлопывается, твой голос растекается внутри меня как водка с вишневым соком, горячо и трепетно, твой голос бьется у меня в пульсе, твой голос меня возрождает, как ебаного феникса из пепла собственных воздушных замков, которые горели бесконечно все последние годы, и не было конца великому пожару, не было конца страшному, ужасному огню, всепоглощающему, все сжирающему на своем пути, но тут ты, и я господи возрождаюсь.       Твои пальцы длинные сжимаются на моем воротнике, и я молюсь господу богу ну убей ты меня уже, пожалуйста, потому что противоположного я не вынесу, я, двадцать пять лет отроду, серьезный и взрослый, со своими детскими мечтами, которые сбылись все до одной и все до одной оказались дрянью, со своими демонами, которые восстали из ада, со своими кошмарными снами, связанный по рукам и ногам о-бя-за-тель-ства-ми.       Я большой весь такой и жизнью наученный, ключи-от-дорогущей-тачки-верчу-на-пальце, превращаюсь в желеобразное нечто, когда ты обнимаешь меня со всей своей искренней теплотой, и это, мама, финита-ля-комедия.       Лучше уж убей меня, пристрели меня.       Ты для этого мира слишком хороший, слишком чистый, непорочный, красивые люди обоих полов в гуччи вьются вокруг тебя, как змей вокруг Евы, предлагают тебе яблоки красные, сочные, одно слаще другого, а ты улыбаешься излишне-канадски-вежливо, ямочки отчетливые на загорелых щеках, отказываешься мягко и дружески, что и на отказ совсем непохоже. Смотришь на меня, ждешь, думаешь, я всему научу тебя, расскажу тебе, что делать и как быть, но смешная шутка в том, милый (очень смешная шутка, все потом смеются немного с горчинкой от неё, и ты будешь), что я нихуя не знаю. Вообще нихуя не знаю, как этот мир устроен, сюрприз, вау.       Он то смеется тебе в лицо и тянет за руку на бал в стиле Гэтсби, где все танцуют в экстазе и целуют друг друга в пурпурные губы, и все вокруг взрывается красками и конфетти, и в ушах стучит музыка, и тебе кажется, что мир вокруг весь до последнего его жителя охуенно влюблен в тебя, готов пальцы твои целовать один за другим, а потом, все ломается, и ты падаешь в пыль и грязь, и ночь кажется бесконечной, и ты пьешь, чтобы забыться, а потом таблоиды светят твоей фоткой с заголовком, что у тебя, мол, проблемы с алкоголем, что тебе нужно лечиться, ха-ха, мальчишка поехал по наклонной, ну не он первый, не он последний, с ними со всеми так бывает, ха-ха, господи, и тишина кажется такой же оглушающей, как шум, когда ты один на один с собой в пустом номере, и эти пальцы твои превращаются в десять никому не нужных кусков мяса, потому что они не желают играть на гитаре, они дрожат, и в голове твоей перемешано все в однообразную массу, из неё не вытащить никаких песен, она тяжелая, как чугун, но потом.       Но потом ты.       Опускаешься рядом и кладешь холодные ладони на горящее лицо, и вдруг весь мир вокруг затихает, становится кротким, дракон пятится в пещеру, свежий ветер дует с морского побережья, ты и для меня слишком хороший. Я тоже змей. Я тоже хочу выманить тебя на дешевые натертые воском яблоки и съесть тебя живьем.       - Заткнись, - смеешься мягко. Ложишься рядом и вжимаешься холодным носом в мою шею. Тишина вокруг расстилается невесомым покрывалом, нежная и прохладная, как первый снег. Я слышу только, как ты дышишь сзади немного учащенно, и как сердцебиение гулко отдается у меня в том ухе, которое прижато к подушке.       - Я ничего не знаю, Шон, - выдаю обессиленно. Ты усмехаешься, целуешь у кромки волос, проводишь ладонью от плеча до предплечья. - Я нихуя не взрослый.       - Никто не знает, - отвечаешь. - Поспи, хорошо? Я буду здесь.       И я громко и пульсирующе думаю, что я люблю тебя, и как же это глупо будет выпалить сейчас вслух, и как же бьется твое сердце у моего плеча, и какая же человеческая жизнь дурацкая и короткая, и как же ты возрождаешь меня, как же ты возрождаешь меня, господи, и я засыпаю. И ты действительно рядом. И мир погружается в мягкую темноту.