на дне нашей жизни

Все его прикосновения отдаются по всему телу ужасающим холодком. Словно сама зима целует нежно тебя в щёку, пытаясь передать своё тепло, совсем позабыв о том, что греть-то она совсем не умеет. Вся их любовь лишь кровь на снегу. Полыхающая печь и горящие рукописи — единственное, что может согреть этих двоих. Корявые строчки, прочитанные недавно, больно жгут ладони, на которых до сих пор остались чаинки из дешёвого пакетика. Их связывает не страсть, даже не любовь. Это что-то совсем непостижимое, что-то, что известно лишь гениям и безумцам. Так, кто же они в толпе этих жалких произведений и крыс? Хотя, даже самый прекрасный человек может оказаться крысой, в то время как самая гнусная крыса отдаст своё тело и душу в горячие, словно уголь, ладони добросердечного бога. Понятие добра и зла чуждо им. Пока один видит спасение в смерти, другой считает, что жизни этих людей крайне важны. Но каждый раз, когда Осаму задумывается об этом, ему всё больше и больше кажется, что он постепенно сходит с ума. Засыпать каждую ночь и видеть во сне смерти всех, кто тебе дорог, думая при этом: «Жаль, что теперь они бесполезны». Страх, отчуждённость, одиночество, потерянность — вот, что он чувствует. Фёдор понимает, что это — неправильно. Понимает, но продолжает просыпаться посреди ночи и уходить в свой кабинет, пока кто-то тихо не постучится и, не дождавшись ответа, бесцеремонно войдёт. Хотя, как сказать. Каждый раз, когда Осаму осторожно входит с чашками в руке, он, так или иначе, спасает Достоевского. Спасает, не давая ему упасть на дно жизни, совершено забывая, что тот давно уж пал. А Фёдор лишь встречает его взглядом и безмолвно просит прощения за все свои деяния. Но каждый вечер, при свете лампы, они сидят и молчат. Им не надо говорить; им лишь бы ощущать этот мороз, это одиночество в прогнившей душе, которое невозможно восполнить ни чем. Им нравится целовать друг друга обветренными губами, напоминать об этой вечной агонии, прокручивать в памяти камин с горящими рукописями и уже остывший, то ли от температуры в комнате, то ли от того ледяного оскала в душе, чай. Они оба понимают. Что им никогда не отделаться от этого смутного ощущения обречённости, но всё равно пытаются заглушить свою боль окурками и похоронным маршем в голове. За этими холодными улыбками кроется жуткий обман, страшная похоть и отвратительная жажда смерти. Каждый раз, видя его, перед глазами пробегают тысячи чёрных, как смоль, и ярких, словно цветочный луч, чертят, толпы оголённых дев и кавалеров в изящных сюртуках. Всё это они вынуждены лицезреть, уподобляясь обычным людям. Но оба — гении, оба — безумцы, оба — писатели. Вскакивать ночью с постели, сразу хвататься за ручку и начинать, словно в тумане, словно в бреду, писать строчку за строчкой на помятой бумаге, которой повезло быть не выброшенной в окно. И каждый раз безумно глядеть в пустоту, вновь взывая к ушедшей музе. Пытаясь тщетно ухватиться за ту мысль, которую он хотел донести. Не догадываясь о том, что мысли этой не было вовсе, забывая, что всё это лишь бесполезная трата времени. А Фёдор стоит в дверном проёме, наблюдая за происходящим, и не может выдавить из себя поддельную ухмылку, узнавая себя в Осаму, оплакивая его и свою жизнь. Он всегда стоит тихо, пристально глядя на страдания Дазая, пока тот не повернётся с пустым, напуганным лицом, взывая о помощи. И Достоевский медленно идёт, опускается на колени и прижимает к себе мужчину с кофейными глазами. И они вновь молчат. Уставшие всхлипы Осаму доносятся из комнаты. Холодные руки Фёдора судорожно сжимают каштановые волосы, перебирают бинты, под которыми кроется поле. Личное поле скорби Дазая. Сколько боли и сожаления похоронено в этом теле. Всё оно скрывается под хилыми бинтами, а Осаму терпит, переносит эту боль утраты, в себе. Его жизнь действительно бессмысленна, впрочем, так же, как и любая другая. Оба это понимают, но смириться не могут. Фёдор уверенно скрывает, по вечерам ожидая, когда время остановится, и цифры в часах закончатся, то, что он, так же, как и Осаму, неутомимо желает обрести смысл жизни, топя свою грусть в чёрном чае без сахара. Оба жалеют, оба понимают и оба молчат. Очередной вечер проходит в печальном молчании, само небо молчит, оплакивая их судьбы, ни один звук не смеет прервать этот немой диалог. Они сидят рядом и наполняют тела друг друга сухим одиночеством. В глазах Фёдора читается боль. Боль, сравнимая только с болью самого Осаму. Утопая в своём унынии, умирая на самом дне своих жизней, они продолжают сидеть дома и молча совершать самоубийства.