Верный слуга

С тех пор, как королева перестала пить вино из-за боязни повредить ребенку, ее характер, и без того непростой, начал портиться; в добавок ко всему Серсея была подвержена перепадам настроения: вспышки безудержного гнева, когда ее милость могла лишить головы любого неугодного, сменялись слезами, тоской по погибшим детям, или смехом, рожденным предвкушение победы; служить Серсее было все равно, что пытаться удержать дикий огонь голыми руками, но Цитадель и годы странствий научили Квиберна управляться и с более капризными пациентами. Несмотря на корону и Железный трон, Серсея Ланнистер была женщиной, жаждущей заботы, любви, внимания; ей не удалось получить того от семьи и мужа, потому она искала утешения во власти. Столица приняла ее как государыню, лорды и леди преклонили перед ней колено, однако из памяти народа очень нескоро выветрятся воспоминания о позорном шествии Серсеи. Квиберн отчаянно жалел, что не смог уберечь королеву – это бросало слишком длинную тень на нее, как на правительницу, делая трон под ней если не шатким, то изрядно замаранным. Если бы можно было выколоть глаза тем, кто видел Серсею обнаженной, выжечь из их голов все до единой мысли о позоре его королевы, Квиберн, не раздумывая, принялся бы за дело; он не сомневался, что ее милости это понравится, а ей в последнее время было очень непросто угодить. Предательство брата и наступление армии Дейнерис Таргариен расшатало ее и без того слабые нервы; Квиберн заваривал травы, готовил бальзамы и настойки, с готовностью принимал отвары сам на глазах у королевы, желая убедить ее, что его снадобья не отравлены, но в зеленых глазах Серсеи ледяным крошевом искрилось подозрение и недоверие. Сомнения королевы ранили Квиберна, сидели язвами на его сердце: разве не он был с ее милостью все это время? Разве не он помог ей захватить Железный трон и Королевскую гавань, самое сердце Вестероса? Квиберн остался с Серсеей, когда все остальные предали ее, покинули, даже родные братья, был самым верным ее слугой, зная, что она щедро наградит его за верность. И вот, когда цель так близка, когда все Семь королевств практически пали к ее ногам, подобно перезрелым яблокам, готовые вот-вот сорваться с ветки, Серсея подозревает его в измене? Какая нелепость, но она простительна беременной королеве, стоящей на пороге войны. Квиберн ни лицом, ни взглядом не выразил обиды и возмущения, когда ее милость потребовала, чтобы он отпил из ее чаши. Настой пах озером в жаркий день, язык немел после пары глотков, но иного вреда успокаивающий травяной сбор причинить не мог; деликатно промокнув губы платком, Квиберн протянул чашу мнительно сузившей глаза Серсее. Она приняла чашу неохотно, гадливо кривя губы, коснулась прохладными тонкими пальцами руки Квиберна, намеренно или ненароком, но от мимолетного касания, мазнувшего по коже весенним ветерком, по всему телу прокатилась колючая волна. Как и всякий мужчина, бывший мейстер был падок на женскую красоту, хоть и предпочитал сердечным томлениям научные изыскания, однако к Серсее тяжело было остаться равнодушным. Когда он только приехал в столицу, на троне сидел Джоффри, но правил страной его дед, Тайвин Ланнистер, а Серсея была только вдовой Роберта и матерью короля. Она не носила траура по мужу и была удивительно хороша в зеленом атласе и алом бархате, а в волосах золота было больше, чем во всех приисках и шахтах Ланнистеров. Квиберн с тоской вспоминал ее белокуро-золотистые локоны, которые септы безжалостно обрезали перед самым шествием Серсеи. За это их следовало лишить обеих рук, но королеве этого было не достаточно. Септа Юнелла и септа Моэлла закончили свои жизненные пути в темницах Красного замка; Квиберн надеялся получить обеих женщин, но Серсея решила иначе: пока Моэлла, нагая, бритая наголо, лежала, распятая на столе с желобками перед бывшим мейстером, крики Юнеллы эхом разлетелись по подземелью. Моэлла же молчала: перед операцией Квиберн предусмотрительно лишил ее языка. Ему бы хотелось, чтобы королева хоть раз присутствовала на его операциях, оценила не только результат работы, но и весь процесс, но Серсея не желала знать, что и как Квиберн будет делать с людьми, которых она сама отдала ему в руки. Ей было довольно того, что перед смертью они страдали, что расплатились с домом Ланнистер сполна своими мучениями и никогда больше ее не потревожат. Не будь время столь неспокойным, Серсея заставила бы септ самих пройти через весь город раздетыми, подгоняя их хлыстом, точно стадо коз; славное было бы развлечение для черни, заодно и потеснило в памяти простого люда вид рыдающей, напуганной, униженной Серсеи. Она была такой несчастной в тот день, такой одинокой и беззащитной; Квиберн не сомневался, что половина мужчин Вестероса была готова на многое, чтобы сама королева обнажилась перед ними, но тогда в ее наготе не было ничего красивого и чувственного. Что-то грязное, постыдное намертво прилипло к коже Серсеи, и это не удавалось отмыть никакими щетками, сколько не три. Волосы отрастали медленно, не было больше платьев с вырезами, обнажавшими плечи и грудь, не было в платьях королевы больше летней зелени или золота, так идущего к ее волосам. Черный и красный, цвета крови и траура; черный совсем не шел Серсее, в нем она казалась бледнее покойницы, черты лица приобрели чеканную резкость, а глаза больше не зеленели весной, не играли диким огнем, а затягивали ненасытным безжалостным болотом. Серсея смотрела хищницей, не мигая, но Квиберн не трепетал под ее взглядом: он был честен перед своей королевой, чист, словно родниковая вода. Ради чего бывшему мейстеру предавать Серсею Ланнистер? Ради сомнительных привилегий от Дейнерис и клейма предателя и перебежчика? Когда все враги падут, королева наградит своего советника так, что иным и не снилось. Великая женщина, ужасная, опасная, безжалостная – и такая несчастная. Но Квиберн не жалел ее, отнюдь: все тяготы и испытания, выпавшие на долю Серсеи, сделали ее той, кто она есть, точно так же, как изгнание из Цитадели, презрение и нищета сделали из бывшего мейстера того, кто оказался полезен королеве. А найдется ли ему место в свите Дейнерис Бурерожденной? Наивное мягкосердечное дитя воображала себя освободительницей рабов; разве позволит она Квиберну продолжить его исследования? Серсея же мыслила куда шире; она бы позволила привести в замок и заклинателей теней, мейег, жрецов Р'глора, лунных певиц, да хоть самих Иных, если бы это позволило ей сокрушить всех недругов. Квиберн почесал кончик носа; пожалуй, любопытно было бы вскрыть вихта, посмотреть, продолжает ли тело разлагаться, а если нет, то что останавливает процесс тления. Квиберн понимал, что жизнь в мертвом теле поддерживает магия, но возможно, он смог бы узнать, как именно чары воздействует на мертвецов, чтобы лучше понять, как с ними бороться. Если Север не выстоит против армии Короля Ночи, то противостоять Иным придется Серсее, а живой рыцарь, как бы хорош он не был, не выстоит против орды покойников. Требовалось средство вернее и надежнее меча и огня, действенное так же и против живых. Тогда бы они стали непобедимы. Не убивать же всех защитников Королевской гавани, чтобы потом поднять их как воинов-мертвецов, Квиберн - не Король Ночи, а всего-навсего скромный мейстер, слуга королевы. - О чем ты думаешь? – спросила Серсея, попивая настой маленькими глотками; на ее темно-бордовом платье не было ни кружева, ни вышивки, только металлические наплечники и кованые наручи, украшенные резьбой и агатами. Воротник закрывал шею до самого подбородка, грудь защищал стальной позолоченный нагрудник – королева каждый день облачалась в легкую броню, беззащитную против топора или молота, но способную выдержать удар кинжала и арбалетного болта. Квиберн понимал осторожность Серсеи: потеряв троих детей, она не захочет лишиться и этого ребенка. - О вас, ваша милость, - глаза бывшего мейстера задержались на бледных губах королевы, касавшихся глиняных краев чаши; они пили из нее по очереди, будто влюбленные. Мысль показалась Квиберну настолько абсурдной, что он едва не рассмеялся. Конечно, Серсея привыкла к всеобщему обожанию и поклонению, но разве она обратит свое внимание на старого слугу, увидит в нем мужчину? Зачем ей Квиберн, если ее внимания добивался Эурон Грейджой; при желании королева могла найти еще не менее привлекательных и полезных короне ухажеров. А что мог предложить Серсее бывший мейстер, кроме умений своих и талантов? Едва ли этого достаточно для королевы. - Вот как, - Серсея откинулась на спинку кресла, чуть запрокинув голову; она смотрела на Квиберна сквозь полуопущенные веки, глаза ее казались парой жадеитов в золотой оправе. – И что же именно? - О том, как я счастлив служить вам, ваша милость, - почти не солгал десница; Серсея была не такой уж плохой госпожой и дала бывшему мейстеру куда больше, чем все остальные, кому по воле Семерых ему приходилось служить. Будь он моложе и более приятен лицом, возможно, добился и большей благосклонности королевы, но Серсея слишком оберегала свою власть и свободу, чтобы подпустить к себе слишком близко. Эурон, как бы он не увивался вокруг нее, не проживёт долго, если он станет королем Серсеи; быть ее слугой куда выгоднее, чем мужем. Разумеется, Квиберн и раньше увлекался женщинами, не настолько, чтобы потерять голову, но прекрасно помнил жар томлениям и предвкушении встреч; странно, но он не мог вспомнить даже лиц девушек, которым удавалось тронуть его сердце, кроме самой первой, дочери мясника, в которую он влюбился еще будучи голошеим школяром, но дело было вовсе не в глубине его чувств. Круглолицая, румяная, с кожей белой, как молоко, и волосами цвета вспаханной земли, она мечтала о том, чтобы стать женой богатого купца и уехать с ним из Староместа; носила бусы из цветного стекла, дешевые, но громко звенящие браслеты и вплетала в волосы полевые цветы. Квиберн навсегда запомнил запах ромашек и васильков, ямочки на щеках, отколотый передний зуб и родинку на шее, которую ему позволяли целовать. Как молод и наивен был он в ту пору! Как страдал, когда дочь мясника принесли в Цитадель; затхлый запах цветов, повядших в ее волосах, едва пробивался сквозь сладковатый смрад смерти: девушка умерла, пытаясь самостоятельно вытравить беременность, и, мертвая, несколько дней пролежала в доме, пока отец уезжал за город. Ребенок был не от Квиберна – от него она стойко защищала свою добродетель. Подготавливая ее тело к вскрытию, Квиберн испытывал смешанные чувства: внутри него все вопило, выкручивало и выворачивало от осознания того, что ее больше нет, что она никогда уже не побежит босой по мокрой от росы траве, не даст поцеловать себя в шею, но в то же время – она лежала перед ним, покорная и готовая на все. Квиберн мог обладать ее телом, познать так, как дочь мясника никогда не позволила, будучи живой, рассмотреть ее с самой изнанки, потаенной стороны, скрытой от глаз. Секреты девушки перестали принадлежать ей, когда она раскрылась, подобно перезрелому персику, под ножами и лезвий и на каменном столе. Были и другие, с помощью которых Квиберн познавал особенности женского тела: дряхлые старухи, молодые цветущие девушки, девочки, хрупкие, как оленята, и мейстер помнил их лица ярче, чем лик родной матери. Помнил Сенеллу, служанку Серсеи, которую королева первой отдала ему, помнил леди Фалису Стокворт и кукольниц, которым по приказу королевы отрубили пальцы перед тем, как отвести их в подземелья. Конечно, все они меркли рядом с сиром Григором, самым внушительным из его творений, но бывший мейстер не сомневался, что еще сможет превзойти себя; для этого ему необходимо совсем немного – доверие королевы и три дракона. Квиберн надеялся изучить этих поразительных созданий, бывших смертным, как и все творения Семерых; понадобится больше сил, времени и ресурсов, но если все получится, тогда у Серсеи Ланнистер будет самый великий защитник, с которым не сравнится даже сир Григор. Пока бывший мейстер не делился с королевой своими амбициозными планами: драконы могли пасть в бою, а их тела – прийти в негодность для необходимых манипуляций, а разочаровывать ее милость не хотелось. Было бы славно, если бы хотя бы один из них оказался самкой, способной отложить яйца; если хотя бы одно проклюнулось, это дало бы не только простор для исследований, но и подняло бы Ланнистеров на одну ступень с Таргариенами. Скупо улыбаясь своим мыслям, бывший мейстер поставил локти на резные подлокотники кресла, сложив пальцы домиком; грандиозные замыслы, честолюбие, но от них нет никакого толка, пока жива Дейнерис Таргариен. Если Семеро будут благосклонны, а королева – добра к своему слуге, то и тело Бурерожденной достанется Квиберну. Когда бывший мейстер обмолвился об этом Серсее, женщина недовольно нахмурилась и оставила чашу; травяного настоя еще оставалось больше половины. - Не слишком-то учтиво будет расположить нашу гостью в столь неуютной обители, - заметила королева, усмехаясь одними уголками губ и по-звериному щуря глаза, - кого вы укладывали на свое разделочное ложе? Септ, служанок, свинарок… нет, это определенно не годится для Дейнерис. - Как решит ваша милость, - послушно отозвался Квиберн, стараясь скрыть свое разочарование; о Бурерожденной ходило столько поразительных слухов, и бывшему мейстеру хотелось на практике проверить их правдивость, но мог ли он спорить с королевой? - Она так рвалась в Вестерос, - продолжала Серсея, крутя перстень с крупным багровым, практически черным, камнем; массивная золотая оправа в свете свечей казалась оплавленной, буквально впаявшейся в палец. – Наверняка мечтала увидеть Королевскую гавань: Красный замок, залив Черноводной, Септу Бейлора, - с губ королевы сорвался хриплый смешок. – С замковых стен на город открывается великолепное зрелище. - Вы правы, ваша милость, - Квиберн мгновенно понял, чего желает Серсея: она намеревалась казнить Дейнерис, обезглавить ее на глазах у всей Королевской гавани. Бывший мейстер был вынужден признать такой ход разумным: отрубив голову завоевательнице, чужачке, явившейся из-за моря, Серсея станет в глазах простого люда избавительницей, и раз и навсегда покончит с династией Таргариенов; смерть Дейнерис при стольких свидетелях не позволит родиться крамольным слухам и самозванцам. - Смею предположить, ваша милость, что Дейнерис так же захочется прогуляться по городу, - заметил Квиберн с любезной улыбкой. Серсея поначалу непонимающе наморщила лоб, но уже спустя мгновение ее чело разгладилось, а губы растянулись в неприятной улыбке. - Голая и в цепях, - королева хлопнула в ладоши в приступе злорадства, - может, не стоит ограничиваться только Королевской гаванью, а провести ее величество через Семь королевств? Чтобы весь Вестерос был свидетелем ее поражения и позора. - Какая занятная мысль, ваша милость, - склонил голову Квиберн; едва ли Дейнерис переживет такое путешествие, но, пожалуй, в силах бывшего мейстера сделать так, чтобы дорога была для нее не столь изнурительной. Он ведь верный слуга Серсеи и более других заинтересован в ее счастье и благополучии, от которых напрямую зависел и сам. - Тогда никто не посмеет сказать, что она красивее меня, - прошептала Серсея, отвернувшись; тонкие пальцы сжались в кулаки, рубин в перстне свернул кровавой звездой, а кольцо, украшавшее мизинец королевы, вспыхнул желтовато-зеленым, как болотный светлячок. Квиберна даже растрогала подобная вспышка: как и всякая женщина, Серсея крайне щепетильно относилась к своей внешности, а после позорного шествия эта тема стала для нее особенно болезненно, но бывший мейстер знал, что дело не только в этом. Его королеву пугало предсказание старой ведьмы, а он, к сожалению, был не слишком силен в подобных вопросах. Но если молодая и красивая королева падет, стоит ли ее бояться живой Серсее? - Только отчаявшийся глупец предпочтет вам Дейнерис Таргариен, - искренне заверил королеву Квиберн; Таргариены – род королей и безумцев, быть слугой сумасшедшей девчонки на драконе может быть еще опаснее, чем ее врагом. – Или сочтет ее прекраснее вас. - В самом деле? – с горькой насмешкой в голосе воскликнула Серсея; резко поднявшись, она направилась к окну, завешанному тяжелыми, шитыми золотом портьерами; проходя, королева коснулась кончиками пальцев нежных лепестков пиона, склонившегося под тяжестью собственного цветка; Доркас каждый день ставила в покои королевы свежий букет, хотя цветы с каждым днем достать было все труднее: зелень тускнела и облетала, растения чахли, будто предчувствуя скорую зиму, но девушка стремилась по-своему угодить королеве, хотя сама Серсея едва ли замечала букеты услужливой Доркас. Пион лениво качнул цветком, роняя несколько лепестков, белее крыльев голубки, и Серсея немилосердно смяла их в пальцах. - Она настоящая валирийка – волосы, глаза… истинная Таргариен, - продолжала королева с желчью в голосе, глядя на небо, разделенное ажурной решеткой: белесые облака затянули небо до самого горизонта, волны Черноводной казались разлитыми чернилами, по улицам Королевской гавани расползся туман, что суеверная Джоселин Свифт сочла дурным знаком. Наивное дитя, совсем не тумана стоило бояться. - Дочь Безумного короля, - напомнил Квиберн, - в памяти народа еще жива жестокость Эйриса, а казнь лорда Тарли и его сына не добавила Дейнерис любви народа. Она не получит Железный трон, ваша милость. - После нее может прийти и другая, - ладони Серсеи накрыли живот, - думаешь, Санса Старк будет преспокойно отсиживаться на Севере? Не захочет отомстить за своего отца и Робба Старка? Ее матери горло перерезали от уха до уха, а брату пришили голову его лютоволка. Джофф хотел подарить ей голову Робба… может, и стоило так сделать. Тогда бы девчонка не посмела интриговать против Ланнистеров. А я говорила, говорила отцу, что не стоит выдавать ее за Тириона! Это его вина, этого маленького чудовища! Из-за него Мирцеллу отправили в Дорн! Круто развернувшись, Серсея ошпарила своего десницу взглядом. - Эллария еще жива? - Конечно, ваша милость, за ней следят денно и нощно. Не могу сказать, что леди Эллария пыталась действовать в обход вашего приказа, но я забочусь о том, чтобы ее жизни ничто не угрожало. Отравленной Тиене удалось прожить на два дня больше, чем принцессе Мирцелле; девушка и ее мать беспрестанно молились, прося Мать даровать им сил, а Отца – защитить, но боги были глухи к их мольбам. Дорнийка кричала и выла, разодрала в кровь себе все лицо, страже пришлось связать Элларию, чтобы она не навредила себе еще больше. После смерти Тиены женщина отказывалась есть, не желала пить, постоянно плакала; вымотанная рыданиями, она провалилась в глубокий болезненный сон, а, проснувшись и увидев тело дочери, вновь заходилась слезами. Приходилось кормить ее насильно, вливая похлебку и воду прямо в пищевод через трубку; Эллария сопротивлялась с удивительной силой, сама бросалась на стражников, пыталась укусить Квиберна, проклинала его и Серсею и умоляла, если не позволить ей умереть, то хотя бы похоронить Тиену, но бывшего мейстера мало трогали ее мольбы. - Смиритесь, миледи, - попросил он дорнийку, когда навестил ее снова, чтобы покормить; Эллария глухо выла, рвала волосы у себя на голове, раскачиваясь из стороны в сторону, - примите свою участь и облегчи всем нам задачу. Радуйтесь, что вы были рядом, когда ваша дочь умирала. Королеве же досталось только тело принцессы. Не успел Квиберн договорить, как Эллария с гортанный криком кинулась на него; цепь не пустила ее далеко от стены, но женщине удалось сорвать с лица бывшего мейстера тканевую маску, которую ему пришлось носить, защищая себя от стойкого, густого запаха гниения, заполнившего темницу: тело Тиены разлагалось, не было больше той дорнийской красавицы, осталось только гниющее мясо на мертвых костях. Как, должно быть, ее вид был ужасен для Элларии. Серсея, узнав о мучениях дорнийки, осталась довольна. После смерти дочери ей ничего больше не оставалось, кроме как упиваться страданиями своего врага. - Скоро в Красном замке не останется ни одной свободной камеры, - поклялась королева, - Санса Старк, Джон Сноу, мои братья, Варис… я уничтожу их всех, всех до единого! Через сотню лет никто и не вспомнит их имен, а я останусь в истории как Серсея Первая, Серсея Великая. Я закончу то, с чем не смог справиться Роберт – сокрушу дракона. - Нет никаких сомнений, что так и будет, ваша милость, - Квиберн оставил свое кресло и подошел к Серсее, чьи плечи подрагивали, выдавая ее напряжение; плохо: ее нервозность может повредить ребенку, который был залогом будущего не только ее, но и бывшего мейстера. Он был обязан сохранить это дитя, и не важно, кого пошлют Серсее боги – мальчика или девочку. Квиберн осторожно положил руки на плечи королевы; Серсея шумно втянула носом воздух, но не обернулась и не сбросила ладоней десницы. - Но чтобы так случилось, вам нужно выпить настой, всю чашу до капли. - Указывать мне вздумал? – колюче бросила Серсея, на что Квиберн только улыбнулся, мягко сжимая ее плечи. Острые края кованых наплечников впились в его кожу, но бывший мейстер не спешил отнимать рук. - Я пекусь о вашем здоровье, ваша милость. Для вас это не первая беременность, но осторожность не повредит, тем более в столь ответственном и деликатном деле. - Твой настой ничем не лучше воды из сточной канавы, - капризно заявила Серсея, но позже со вздохом все же приняла чашу с бальзамом из рук десницы. Она выпила настой одним глотком, скривилась, насилу проглотив, став похожей на избалованную девчонку. Квиберн забрал у нее опустевшую чашу, отдав взамен платок; Серсея принялась остервенело тереть губы, будто на них осел «долгое прощание», а не лекарственный бальзам. - Редкая дрянь. Когда ты потчуешь меня подобным пойлом, я готова поверить, что ты хочешь меня отравить. - Ваша милость, ваши подозрения разбивают мне сердце. Я даже помыслить не смею о том, чтобы причинить вам вред. - Пустые слова, - отмахнулась недоверчиво королева, - не более, чем ветер. Если преимущество вдруг окажется на стороне Дейнерис, крысы немедленно бросятся наутек, и ты – вместе с ними. - Я не покину вас, ваша милость, - заверил ее Квиберн, но лед в глазах Серсеи не растаял от его признания. - Меня бросил даже мой родной брат, хотя я могла подарить ему весь Вестерос, все счастье мира. Если я потеряю все, от меня отвернутся все, даже самые преданные союзники. - Пока я нужен вам, я не оставлю вашу милость, - без Серсеи Квиберн был никем, а с ней добился небывалых высот: благодаря ему львица заняла трон, уничтожит всех падальщиков и стервятников. Даже если война с Дейнерис Таргариен будет проиграна, вместе они смогут выжить. Скроются в Вольных городах, где их никто никогда не найдет. - Посмотрим, - надменно обронила Серсея, снова обращая свой взгляд к окну; Квиберн, стоя по правую руку от королевы, печально смотрел на город, который им предстояло если не удержать и защитить, то хотя бы покинуть живыми.