Метро 2012

День в доме четырех парней начинался, как обычно. Ну, только для них… –Эй, коммуняга, верни мой Смирнофф! –Не дождешься, алкоголик! –Ах, я сегодня прекрасен! –Мяу! –Ребят, а что происходит? Я вошёл в гостиную и увидел уже привычную картину: Том гоняется по всему дому за Тордом, который украл у безглазого алкоголь, Мэтт любуется собой в зеркале, ну, а Ринго, как самый нормальный из компании, спит на диване. Но, честно, мне это порядком надоело, а потому… –Успокоились ВСЕ! Каждый, находящийся в комнате, замер. –Если вы так продолжите, то дом разнесёте…— уже тише сказал я. Эти разборки мне уже порядком надоели. –Ладно, — Ларсон недовольно, но всё же отдал Ридвуэлю его бутылку. –Благодарить не стану, —Томас принял бутылку из рук Торда и удалился на диван. –А? А что я? —удивлённо спросил Харгвирз, прослушавший половину всего разговора, на что я просто вздохнул и повернулся к остальным. –Слушайте, а может-- Но моё предложение так и осталось неуслышанным, потому что в ту же секунду через дверь ворвались жуткие черные существа, солнце за окном окрасилось красным, а небо заволокли радиоактивные тучи. Я хотел ударить одного из этих существ по лицу, но оно не остановилось и тем более не отступило. Мы пытались убежать, но когда я развернулся к остальным спиной, то голоса моих друзей мгновенно стихли. Я резко обернулся, но увидел только бескрайнее море крови вокруг… Нет… –…осни… Не надо… –…еня слыши… –НЕ ЗАБИРАЙ ИХ! –ПРОСНИСЬ! От неожиданности я вскочил. Всё лицо покрылось холодным потом и в голове звенело. –Ты в порядке? Я повернул голову к говорящему. –Да. Это просто кошмар… Но спасибо, что разбудил, Том. Том сочувственно посмотрел на меня. Хотя слово «посмотрел» не подходит к нему— к Томасу Ридвуэлю, ведь у него не было глаз вообще. Когда-то, когда мы были детьми, ему стало интересно, что всё-таки находится наверху, и он вышел на поверхность. К его несчастью, заброшенные высокие здания, освещенные лучами радиоактивного солнца, были последними, что он видел в своей жизни— его глаза в буквальном смысле сгорели и почернели. Том с тех пор ничего больше не видит, но в подземных лабиринтах он ориентируется не хуже, если не лучше нас всех. –Снова черные? Я кивнул. С тех пор, как в нашу смену напали чёрные, мне часто снятся кошмары про них. И в них, что странно, фигурирует и лишь раз виденная мной в далёком детстве поверхность, и мои друзья. И Том— один из них. –Всё хорошо? —к нам из другой комнаты вошёл парень, сильно выделявшиеся своим квадратным подбородком и необычного цвета рубашки— фиолетовой. О, а вот и Мэтт. У большинства жителей станции распространено мнение о необычайной тупости Мэттью Харгвирза, но оно, по моему мнению, ошибочно. Не думаю, что человек, вернувшийся целым после нападения черных и дойдя до 450¹ метра, да и вообще который выживает цв метро. –Да, всё хорошо, —ответил я, но тут заметил, что он прижимает компресс к своему левому глазу. –А что с глазом? Мэтт отложил компресс от лица, посмотрел в находящееся рядом зеркало, а после недовольно посмотрел на меня. Хотя… Он, конечно, мой друг, и все ранее сказанные аргументы верны, но… –Ты ударил меня в лицо! В МОЁ лицо! —Но с самооценкой у него определенно проблем нет… Таких людей раньше называли, как одно из вымерших растений… Нарциссами, вроде? –В чём-то мы не меняемся… —послышался ещё один голос чуть дальше. Я поднял голову и увидел третьего из моих друзей. Торда Ларсона легко узнавали из-за волос необычной формы, ведь они выглядели, как рога. Том, конечно же, не поленился придумать кучу прозвищ, связанных с этим— от обычного «рогатый» до «Люцифер», «дьяволюга» и «бычара».² –Ага… —вздохнул я. –А ты-то как, Эдд? За этими представлениями я забыл и сам представиться. Моё имя— Эдвард Гоулд, и я вместе с Мэттом, Томом и Тордом живу на станции ВДНХ Московского Метрополитена. –Я в норме. Ребята улыбнулись и отошли на свои места, в то время как я поднялся и протер глаза. Угораздило же меня заснуть в нашу смену! Я чуть улыбнулся. Когда мы жили на другой станции, нас ставили вместе ещё чаще, ведь, видимо, никто не хотел с нами находится в одном месте больше, чем необходимо… Сказать честно, на всех станциях, на которых мы жили, нас недолюбливали (ВДНХ и Первая станция стали исключением). Но не думайте, что все станции такие— мы жили на Голубой Линии, которая известна тем, что на ней живут ТОЛЬКО русские (или те, кто удачно себя за них выдает), причем националисты, и от этого пошло другое название— Линия Русских Националистов. Нет, они не такие уж и плохие— просто они всей душой хотят сохранить истинно русскую культуру и язык. Однако, таких, как я и мои друзья, там не жалуют. Наши имена, как и мы, нерусские. Это редкость в Московском метро, ведь раньше, над метро, стоял величественный город, столица бывшей самой большой страны— Москва, от которого и пошло название метрополитена. Конечно, это всё слова, и мы это знаем только из рассказов тех, кто жил на поверхности, и из немногочисленных книг, оставшихся после апокалипсиса. Ну, а насчёт нас— наши предки (не включая Торда— у него в Норвегии, далёкой страны возле моря на северо-западе) жили в Англии, дождливой страны находившаяся на острове (как мы поняли, это кусок земли, со всех сторон окружённый водой). Ну, а в Москву они приехали, как я думаю, из-за отдыха/работы. Несмотря на то, что мы когда-то жили в Англии довольно продолжительное время (4 года—не так уж и мало), всё, что у нас осталось от нашей национальности— имена и знание и абсолютное владение английским языком (удобно, когда нужно поговорить, чтобы не понял никто, кроме нас) Конечно, есть станции, где живут, так сказать, «иностранцы», и нас приглашали как-то жить там, но… Нам на ВДНХ нравится гораздо больше, да и не доверяем мы как-то людям с таких станций. Просто девятилетних нас выгнали с одной из таких станций (не сами люди, а, так скажем, «высшие чины») из-за того что, мол, «голодных ртов и так хватает, а о вас плакать никто не будет». Ну да, конечно, хватает голодных ртов. Сами хотели захватить себе побольше, а на детей наплевать. Вот и месть потом пришла— спустя месяц, как нас выгнали, на всей линии случился обвал. К счастью, большинство жителей станций тогда были на других станциях по делам. После этого мы три года жили на ЛРН, а потом, к нашему счастью, нас нашел Владимир Михайлович и привел на ВДНХ. Дядя Вова уже год как пропал без вести в тоннелях, но за те десять лет, что он провел с нами, он научил нас всему, что способствует жизни в метро: и воинской подготовке, и как ухаживать за грибами и свиньями, и, чтобы мы понимали все, что говорят остальные, русскому языку. Он был начальником станции и часто пропадал на работе, но когда мы собирались вместе, то часто подолгу сидели и слушали рассказы дяди о том, что было на поверхности— и об таинственном Интернете, у которого можно было узнать всё— от веса вымершего гигантского животного Слона, до двигающихся изображений в экране устройства (под названием телефон), рассказывающих о жизни и приключениях четырех парней в зелёной, фиолетово-зеленой, синей и красной толстовках (одежда с длинными рукавами, карманами и капюшоном). Как он рассказывал, что ему было четырнадцать лет, когда все началось. Ну, а мы, по его словам, должны быть лет на десять младше его, не больше, не меньше. Мы сами и до сих пор не уверены, сколько нам было, но мы решили, что нам было примерно четыре года. Ну, вернёмся к настоящему времени. Я уже полностью проснулся и уже подписал чай, которым славится наша станция. –Ну, коммуняга, —разорвав тишину, обратился Том к Торду. –Ты же у нас всеведущий— рассказывай, что нового. У прозвища Торда «коммуняга» необычная история. В нашем метро есть МЦК— Московское Центральное Кольцо, соединяющее почти все существующие и жилые линии Метрополитена. Через него проходят несколько почти прямых линий— радикальные, образующие собой звезду. А речь пойдет о самой известной из радикальных линий, которую ставят наравне с ЛРН, хоть они и абсолютно противоположны— «Красной». На ней проживают люди, стремящиеся подчинить всё ММП коммунистическим правилам. Однажды на ВДНХ проникли эти «красные» и потребовали у главного объединения Метро— ССММ (Содружество Станций Московского Метрополитена), чтобы они отдали под их контроль станцию Библиотека имени Ленина— а это значило бы, что фактически и остальные три важнейшие станции, соединённые с ней, перешли бы под контроль коммунистов. И когда им отказали, они взяли заложников и сказали, что пока они не выполнят требования, то и заложников не отпустят. Забегая вперёд, большая часть осталась жить на этой станции, а остальные сбежали. И среди заложников был и Ларсон. Ему повезло— он находился на самой близкой к ВДНХ станции Красной Линии— Комсомольской. Торд был там около трёх месяцев, а потом сбежал. Как мы узнали от него, чтобы его отпустили, «рогатый» начал яро выражать свою поддержку коммунистам, а после, когда ему стали больше доверять и, как исключение, перестали за ним следить, он тихонько сбежал. Конечно, он не стал во всем поддерживать красных (иначе бы он остался), но и не любил, когда кто-то называл коммунистическую идею «глупой» и приводил такие аргументы в ее пользу, что собеседнику и нечем было возразить. После того, как Том услышал, что Ларсон доказывал, что у коммунизма есть плюсы, то Ридвуель и начал называть своего… худшего друга (если так можно сказать) «коммунистом». Почему «худшего друга»? Просто Тома и Торда трудно назвать заклятыми врагами, но они и далеко не лучшие друзья. Мы с Мэттом, когда они начинают спорить, постоянно говорим: «Мы— последние остатки человечества! Мы не должны спорить!», но кто нас слушать будет?.. –Да ничего необычного, пустоглазый, —в том Ридвуелю ответил Ларсон. –Вроде, говорят, опять КЛ с МЦК из-за Библиотеки препираются… –Хорошо, что мы более-менее далеко от места событий… —присоединился к разговору Харгвирз, ставя кружку на стол. –Не поспоришь… —вздохнул я, в который раз вспоминая всех, кто мешает людям спокойно жить (кроме этих «линий»)— крыс и мерзких тварей, которые снятся мне каждую ночь, или просто черных. Кстати, ночь на станциях у нас не такая, как была наверху— у нас большую часть времени тускло, и мы понимаем, что ночь, только по станционным часам. Между нами вновь повисла тишина. Похоже, они поняли, что даже таким простым разговором навели меня на мысли о черных и моих кошмарах, и начали болтать о чем-то другом. Я и сам не понимаю, почему почти все напоминает мне ту смену, когда они подошли близко к нам, и почему я хуже всех отреагировал на этих монстров. И почему-то они мне напоминают что-то из моих нормальных снов… Быстрые. Разрушительные. Убивающие. И звуки, похожие на хриплый смех… Я помотал головой. Что за чушь? Какой ещё смех? –Ты слишком много об этом думаешь, — я поднял голову и посмотрел на Торда. –Ты прав, — вздохнул я и улыбнулся ему. Он улыбнулся в ответ и пошел к остальным. Я же попытался отогнать мысли о черных и вспомнить что-то более веселое. О, например, сны, которые мне снятся, помимо «черных». Я их называю обычными, хотя на самом деле они далеко не обычные. Обычные они потому, что там были мои друзья и все было хорошо. А вот необычными они были как раз потому, что все было хорошо. Не было ни апокалипсиса, ни черных— то есть не не было рядом, а вообще в том мире апокалипсиса никакого не было. Там мы вчетвером— я, Том, Мэтт и Торд жили в одном доме и попадали в приключения. Чем-то те «мы» мне напоминали о тех парнях, про которых делали… анимацию, вроде… И, честно, я даже им завидую… Но там, помимо нас, было ещё трое наших знакомых из реального мира, которые в сне были нашими соседями— Эдуардо, Марк и Джон. В реальности мы вместе жили на Первой Станции. Эдуардо, по ему одному известной причине, хотел превзойти нас во всем. И однажды он услышал, что мы четверо пробыли на поверхности пять минут, хотя на самом деле были наверху только Том и Торд, и только три минуты, чего хватило, чтобы Том потерял зрение и упал в шоковой обморок (Торд дотащил его вниз на себе и, к своему счастью, отделался ожогами). А когда мы пришли к ним после того, как Тому стало чуть лучше, Эдуардо заявил, что пробудет вместе с Марком и Джоном наверху десять минут, и что все вернутся невредимыми. После этого заявления Джона больше никто не видел, Эдуардо с Марком замкнулись в себе, а дети всего Московского Метрополитена перестали выходить на поверхность «на спор», да и не на спор тоже. Я так погрузился в свои мысли, что и не заметил, как в дверь кто-то шкребется. Остальные были в другой комнате, и потому тоже не услышали. Но спустя какое-то время я, будто из-под плотной завесы, услышал какой-то писк и вскочил так, что чашка и стул, на котором я сидел, с грохотом упали на пол. На эти звуки мгновенно примчались ребята. –Что--? — я прервал Мэтта на полуслове, шикнув и показав жестом: «тихо подойдите». Они послушались и внимательно вслушались в тишину. Через полминуты раздался тот же писк, но я услышал его уже отчётливее.У всех глаза расширились, и Торд достал из-за пазухи свой неизменный атрибут— пистолет, подаренный ему когда-то дядей Вовой и, по его словам, один из единственных оставшихся в своем роде. –Крысы? — одними губами спросил у меня Том. –Пойду посмотрю, — ответил я и, захватив с собой подвернувшуюся под руку лопату, направился к двери. Я аккуратно приоткрыл дверь и посветил фонарем в глубь темноты. Не заметив ничего необычного, я полностью вышел за дверь, но там никого не было. Я было хотел пройти чуть дальше, но неожиданно споткнулся обо что-то живое. –Oh shi--! — от внезапности перейдя на родной язык крикнул я и грохнулся на рельсы. –Эдд! — послышались три голоса из-за двери и Том, Торд и Мэтт вышли посмотреть, что случилось. –All is fine, — ещё раз нечаянно перейдя на английский ответил я. –Really? — зачем-то тоже на английском, но с норвежским акцентом, спросил Ларсон. Я кивнул, и, вновь включив фонарь, направил свет на то, или, скорее, того, об кого я споткнулся. Этим «кем-то» оказался никто иной, как маленький серый котенок. –Что? Откуда ЗДЕСЬ котенок? Это же далеко от станции! — удивился Том, а после, не дав никому ответить, сказал: –О, я говорю очевидные вещи! О, смотрите, стул! Ридвуель показал пальцем на стул, который я не так давно уронил. Мэттью пытался переосмыслить сказанное Томом, и, посмотрев на его лицо, можно было подумать, что он производит какие-то сложные (или не очень) математические вычисления, я промолчал, а Торд ударил себя ладонью по лицу. –Понял, принял…— со вздохом понимания тупости себя и своих слов Томас удалился внутрь. –…А что он вообще сказал? — и, не получив ответа на свой вопрос, Харгвирз ушел вслед за Ридвуелем, оставив для нас дверь открытой. Он мой друг, но все-таки он бывает ОЧЕНЬ тупым… –Так… Что будем с ним делать? — «Люцифер» посмотрел на худое серое чудо. –Думаю, стоит отдать его начальнику стан-- –Конечно же, заберём себе! — не дал я договорить Ларсону, и забежал в дверь. Спустя некоторое время я вышел оттуда с небольшими грибочками. –Ты же наверняка голодный! Хочешь? Котенок осторожно подошёл ко мне, понюхал грибы, и вскоре начал их есть. После еды он подошёл ко мне и замурчал. –Я ему понравился! — со счастливой улыбкой на лице я поднял его и положил на руки. –Я буду звать тебя… Ринго! –Почему Ринго? — удивлённо спросил из-за двери Мэтт— они с Томом слушали наш разговор. Почему? Не знаю… Может, так я хочу хоть как-то приблизить свои лучшие сны к реальности, но все же… –Мне так нравится, — просто ответил я и зайдя внутрь. –Что же…— сказал Том.

–Добро пожаловать к нам в наш жестокий мир, Ринго.