***
— Не тяни, боярин, не тяни. Долго тебе там ещё машину свою починять? — Да заело что-то, Иван Васильевич, не могу понять, что! Она теперь...почему-то не в двухмерной плоскости потоки концентрирует, а в трехмерной и в форме шара. — Что за слова ты говоришь чудные? — Царь, которому Шурик разыскал-таки нормальную одежду, раздраженно, с характерным огнём в глубоко посаженных глазах под густыми, с проседью бровями, поджал в сизую нитку губы, наблюдая, как советский гений вертится вокруг своей конструкции, пытаясь понять, почему она вдруг сама изменила настройки. — Это значит, государь, что, предположим, дверь, через которую нужно войти, открывается не в две стороны, а во все сразу и находится посредине комнаты, круглая, как яблоко. То есть, это просто сфера, которая охватывает кусок пространства и переводит его в наше время. — Тьфу, колдовское непотребство, — Иван выругался ещё кое-какими словами, да крепко так, почти по-мужицки, но их Шурик уже не слышал. И правильно, антимолитву матерную нельзя царю себе позволять..но иными словами и нельзя все описать должным образом. Все именно так. — Ты пойми, пойми, колдун, назад мне надо! С одной стороны, не сомневался Иван: не дадут его верные люди из Александровской слободы пропасть государству, даже если его нет. Возьмут на себя пока хозяйство, своих птенцов он хорошо вскормил, лишь бы выстояли, да додумались исчезновение царя скрыть от народа и особенно опасных бояр, до которых карающая длань не добралась. Басманов и Вяземский — светлые головы, уж удержат порядок, а Малюта и его люди укоротят особо длинные языки. Вместе с шеями. Так-то оно так...да только вот ещё одно лицо вставало перед внутренним взором государя, осуждающе смотрели прозрачно-синие, переливающиеся сталью гнева глаза. Его сокол, вовремя приручённый, его единственное достояние, которое он бы никому не позволил забрать, его Фёдор — что он подумает, что уже думает? Что, если считает, что убили царя? Так ведь не успокоится, пока виновных не найдёт, а как же их искать, коли ещё не родились? Чай, не девка, понапрасну падучкой страдать не будет, да руки при всех заламывать не станет — но долго ли продержится, лишенный государевой защиты? Долго ли выстоит против псовой своры, уже желавшей его гибели? Да и как же подкосит его пропажа его государя? Щемило, больно щемило от этого у Грозного в подреберье, но виду он не подавал, сидел прямо, только стальные жесткие пальцы сжимали до побеления царский посох. Ничего, ничего, Феденька, родное государево сокровище, потерпи...только по горячей голове ничего не твори. Только бы шведы Киев взять не успели, только бы не бунтовали люди. — Есть! Есть, кажется, работает! — Ну так скорее отправляй меня обратно! — рявкнул Иван, грохнув посохом по полу, да так, что жалобно звякнула посуда в серванте. Вскочив, он было сделал шаг к машине, но Шурик, расставив руки ладонями к нему, встал перед ним, задирая голову, чтобы вглядеться в сурово горящие глаза. — Да как ты!.. — Иван Васильевич! Подождите ради бога, что-то не так! Пространство собиралось в перламутровые о преломления света, дрожащие складки прямо посреди комнаты и натужно скрипело.***
Дверь содрогнулась в который раз, засов жалобно стонал и трещал, извергая на пол целые гейзеры сухих щепок, а снаружи саму деревяшку ещё и рубили в несколько рук. Впрочем, дикого крика того опричника в платье, от которого у Жоржа кровь в жилах стыла, слышно больше не было, что хоть немного, но утешало. Как это вообще возможно, привиделось, что ли, со страху обоим? Нервно глянув на дверь, на мелкие входы, которые они загородили тем, что нашли, Жорж сглотнул и заложил руки за спину, наяривая круги, будто загнанный зверь. Умирать не хотелось. Умирать от посадки на кол не хотелось втройне. — Жорж, а почему бархатцы? — вдруг поинтересовался Бунша, зачем-то вцепляясь двумя руками в шапку, которую уже давно снял, как и одеяние Грозного, оставшись в рваной рубашке. — М? — вздрогнул вор, подняв на него глаза. Что же они так орут.. — Ну, ты только что сказал про бархатцы, почему они? Нравятся? — О, ну...я вообще-то их терпеть не могу. Это жена моя бывшая, Светка, любила их, — решив, что терять уже все равно нечего, Жорж пожал плечами, доставая пачку сигарет из кармана брюк. — А меня они раздражают. Огонька нет? — Да нет, я не курю и никому не советую, — дернул носом Бунша. — Щас вон они вам, уважаемый, огонька дадут, ох, как дадут... — Черт, даже огня не зажечь, — пробормотал Жорж, пряча красно-белую пачку в карман обратно — и взглянул на Буншу, открыв рот, чтобы спросить у него, с чего он вдруг интересуется...и забыл, что хотел сказать. Позади него в окне, за мутноватым, забранным решеткой стеклом вдруг выросла человеческая тень, отвела локоть — и Жорж с силой дернул Буншу на себя. — Берегись! Звон рассыпающихся по полу осколков, дальше — отдавший в голове вора панихидным колоколом щелчок замочка — и на пол темной стелящейся тенью скользнул с подоконника Фёдор Басманов. — Вот сумасшедший, в окно влез! — Что, демоны, вот вам и некуда бежать, — о, как этот голос пробрал обоих советских туристов по загривкам, волосы дыбом встали, лица позеленели. Ойкнув, упавший на задницу Бунша выпустил из рук меховую шапку, уставив взгляд на холодную и явно очень острую сталь сабли в руке опричника. Лучше бы он кричал, рычал и злился — тогда бы это было как-то поспокойнее... Но нет. Голос этого молодого воина был спокойным, но звенящим от скрытой, вибрирующей ярости, по-своему сытым, он и не торопился никуда, небольшими шагами подходя к обоим мужчинам. Темная тень от его чёрных сапогов стлалась по полу, будто льющаяся из опрокинутой чернильницы тушь. — Говорите, куда дели моего государя, — прошипел он, пригибая чуть голову и заставив саблю описать в руке сверкающую круговерть. — Жив он? Где он? Больше всего на свете Фёдор боялся услышать, что уже поздно, и они сейчас рассмеются ему в лицо, скажут, что утянули куда-то в ад Ивана — это ведь тогда Басманову-младшему придётся вещи паковать, коня искать посмелее и следом скакать, искать ворота в преисподнюю. — Да жив, жив, — хрипло произнёс Жорж, вздымая руки наверх. — Мужчина, ну чего вы так кипятитесь, только что же танц...танце... Ага, танцевал он. В летнике. Женском. — Жив?! Где он? — резкое, неуловимое, будто росчерк движение, разворот сабли плашмя — и она с силой подкосила Милославского на пол. Тот в ответ попытался замахнуться подобранным ещё в коридоре бердышом, но Фёдор даже не заметил его будто, легко выбивая древко из чужих рук. Черт. Ну почему он не взял с собой пистолет. — В нашем времени! Ради всего хорошего, гражданин, не надо! — Милославский попытался дотянуться до обломков бердыша, но каблук чёрного сапога с хрустом впечатался ему в руку, дробя костяшки. Жорж заорал, а Фёдор, желая больше припугнуть, чем действительно убить, замахнулся мечом...***
— Так, я увеличиваю частоту, — нервно протер очки Шурик и вывернул рукоять до красного сегмента — все равно давление везде снижено. Машина загудела интенсивнее, Грозный с интересом подался вперёд — и вот тут произошло что-то, очень странное. Кусок комнаты в центре просто исчез. Раз — и все. Остался только кусок пола, будто бы неровно объеденный по кругу, а внутри — ничего. Даже темноты не было, просто ничего, что невозможно было объяснить. А через секунду с негромким хлопком в комнате появились три мужские фигуры — и машина сдохла окончательно. Меч остановился в сантиметре от горла Жоржа Милославского — и всех троих рассыпало в стороны, пока Шурик хватался за голову и пытался сбить полотенцем пошедший откуда-то из недр машины белесый дымок. Видимо, такой резкий переход тряхнул людей: Бунша остался лежать, где лежал, не делая попыток подняться, Жорж полуслепо нашарил взглядом ведро для мытья пола, и его шумно вырвало... А Басманов пошатнулся, отходя на шаг от Милославского, закинул голову, борясь с тошнотой, с трудом сморгнул густые, крупные слёзы, впрочем, не выпустив из руки рукояти верной сабли...и, не держась на ногах, упал спиной вперёд. Что произошло, он не ведал, вообще не ведал: странные люди, которые говорят странно, ходят странно, поют странные песни и странно едят, но бес бы со всем этим, но что они сделали с Иваном — Басманов все ещё этого не понимал. С Государем... Внутренности скрутило, когда он начал падать, но Фёдор только отчаянно подумал, что не успевает перекатиться набок или согнуть спину, что отобьёт затылок... Но упал он не на пол. Упал он в руки, сильно, но бережно поддержавшие за бока, подхватившие, поймавшие, отчего голова чуть откинулась назад, и распахнутый на пол-лица взгляд мазнул по лицу того, кто его удержал. Муть головокружения — узнавание — и в них такие солнца запылали, что Иван ухватил его за талию, поднял вертикально и к себе прижал, крепко, до хруста костей. — Иван! Иван!.. Иван, мой государь, мой Иван, да как же..да где же... — зашептал исступлённо Фёдор, роняя саблю и без стыда зашарив руками по странной — опять это слово — одежде, по царскому телу, по плечам и рукам, будто желая удостовериться, что не ведьмонство какое, что не морок, настоящий он...точно настоящий! Вот он! Его государь, не подделка — ну как же это можно не понять, настоящий же! По глазам это видно, по острым скулам, по серебру в волосах, по жесткости тела, по движениям, порывистым и широким, по прямой спине...да по всему! Не подделать стать, и силу рук, привыкших к сабле да монгольской петле не подделать! А у того спина да руки слабые, дряблые, хилые.. Грозный крепко перехватил его ладони и зажал в своих, потому что горячечность, с которой Басманов пытался проверить, его ли это любимый государь или нет, становилась лихорадочной и сжимал он так, что уже в царской спине что-то отчетливо хрустело. Пока Шурик приводил поодаль в порядок Жоржа и Ваньку Буншу, бегая то за водой, то за аспирином, Грозный поднял за подбородок федорово лицо, чтобы заглянуть в распахнутые, серые глаза, и за шею к себе притянул, без колебаний целуя сладкие, желанные губы и прижимая к груди, его, ощущая под кафтаном мужественную, стройную стать. Такую знакомую, кусок его времени принесшую. Ну вот и все. Теперь все будет хорошо, теперь уж точно он вернётся назад, теперь от раздражения и, чего скрывать, страха и следа не осталось. Когда Фёдор успокоился, а произошло это быстро, он повернул голову вбок, поняв, что его уже усадили на небольшой диван, дотянулся до сабли, броском задвинул ее в ножны — и только потом по-настоящему огляделся. — По-другому я видел геенну, — признался Басманов, с подозрением разглядывая обмахивающихся газетами «демонов». — Что, удивлен? — насмешливо выгнул бровь Иван, не обращая внимания на выражение лица Шурика, ставшего случайным свидетелем того романтического перформанса, который устроили оба у его машины. — Это ещё что. Жаль, Малюты здесь нет, вот он бы посмеялся. Не ад это, а колдовство научное, вперёд на годы нас с тобою забросило. Хочешь узнать, какой сейчас от Рождества Христова год? — Сначала я хочу выпить, — серьезно хлопнул ресницами Фёдор, с прищуром взглянув на двух других. — И не воды. Услышав это, Шурик со вздохом отложил тряпку, которой сбивал чёрный дымок, и отправился на кухню — доставать початую бутылку водки.