Дожить до рассвета

      Тёмная просторная комната. Тишина невесомо прильнула к барабанным перепонкам, заставляя глаза беспокойно бегать со стены на стену в поисках чего-то, что может издать хоть самый тихий звук и доказать мозгу, что со слухом всё по-прежнему в порядке. Приглушённый свет кое-как протискивался сквозь тонкие щёлки небольшой решётки под потолком, что являлась единственным окном здесь. Тусклый лучик беспорядочно рассыпался по рельефному полу, оголяя все его неровности. Через какое-то время стал различим и странный старый шкафчик, на котором стояла потухшая свеча. Среди серых тонов я смогла углядеть более тёмный, тот, что заливал контуры двери. Могу предположить, это та самая дверь, которая мозолила мне глаза с самого момента похищения.       Выгнувшись в спине, я почувствовала, как мои лопатки неожиданно встретились с какой-то твёрдой поверхностью. Чёрт, опять эта противная железная койка — жалкий прототип кровати, с которой недавно безумец — я даже знаю, какой именно, — наполовину стащил хоть на чуть-чуть смягчающий острые железные прутья старый матрац. Неприятно сдавливающие ремни сжали мои запястья и щиколотки, оставляя после себя посиневшие пятна на коже без возможности выбраться. Паника за секунду захлестнула разум, и я попыталась закричать. Я выдавливала из себя последние силы, но ни звука так и не смогло вырваться — мой рот был занят ярко-розовым кляпом на кожаном ремне. Тихое мычание, обогнув шар, наконец срывается и равномерно поднимается вверх. Внутри резко перехватило дыхание, и я попыталась вобрать в себя как можно больше кислорода, что заставило мою грудную клетку подняться, выставляя напоказ чёткие полоски рёбер. Повреждённая нижняя пара костей в очередной раз дала о себе знать, разливая по всему телу острую боль. Зубы автоматически попытались сжаться, втягивая в рот воздух. — Будь, пожалуйста, потише, хорошо? — произнёс широкоплечий юноша, что вышел из-за угла комнаты. Тишина возле моих ушей тут же меняется местами с тяжёлым басом мучителя. Плавной походкой он приближается к моему прикованному существу. Бледное лицо, дикие безжизненные глаза, разрезанные губы. Его голос показался мне на редкость приятным. Мне кажется, если бы я услышала его в повседневной жизни, он точно пришёлся бы мне по душе. — Или мне придётся трахать тебя настолько сильно, что потом ты вряд ли очнёшься.       Я зажмурила влажные от страха глаза сразу, как только доза горячего дыхания добралась до моего лица. В надежде освободиться из плотных кожаных оков, работающих сегодня на озабоченного маньяка, я ещё раз дёргаю рукой, одновременно всем видом показывая своё недовольство. Интересно, догадываются ли сами браслеты, что делают что-то нечеловечески жестокое? Знают ли они, для чего на самом деле были принесены в этот гнилой, пропитанный жестокостью мир? — Если тебе что-то не нравится, то просто скажи мне, крошка, — манящий шёпот словно растворяется в полупустой комнате, заставляя всю меня содрогнуться. Неживой холод всего его тела усиливался с каждой дальнейшей попыткой приблизиться к моему треплющему от ненависти и страха тельцу. Наконец он непозволительно близко придвинулся к моему лицу. Не сомневаюсь, именно в этом положении он жаждет выжать из меня все силы, оставляя на их месте физическую боль и душевные страдания. Столкнувшись с развратным взглядом парня своим измученным, я оценила весь тот азарт, с которым он сейчас играет со мной. Ему определённо нравилась власть над моим беспомощным телом, мысли о безнаказанности сводили его с ума, а чувство контроля над каждым моим вздохом доводило до экстаза и дарило невообразимые впечатления от происходящего. Широкой ладонью насильник накрыл моё бедро. В другой бы ситуации, другие бы ледяные пальцы, что хаотично и легко постукивали по моей кости, стали бы причиной чьего-то проломанного черепа. Я ужасно не переношу подобные холодные прикосновения, отчего всегда невольно вздрагиваю. Но сейчас сделать этого мне не позволяли крепко привязанные к железным палкам ремни, и вся ответная реакция на холодную руку представляла собой невысоко приподнятое бедро, а также слабо скрученный позвоночник. Однако вскоре бинты, фиксирующие положение рёбер, стали доставлять только неприятности, и всё вернулось в прежнее положение. Убийца сильно сжал моё бедро в своих пальцах, оставляя побелевшие отпечатки на моей коже. Он, на миг отвлекаясь от изучения анатомии моего тела, обратил внимание на моё лицо. Будто осознав, что моё желание кричать сможет удвоить удовольствие, получаемое им с процессом, другой рукой он стянул с меня кляп. — Сука, отпусти! — будто чужой женский крик расплывается по комнате, разносясь эхом по всему подвалу. Изо рта прыснула накопленная жидкость и, обволакивая нижнюю губу, сползала на подбородок. Моя брезгливость разом выплеснулась откуда-то из груди, и я поморщилась своим ощущениям. Парень двумя пальцами смахивает слюни с моего лица и проталкивает руку глубоко в рот. Не растерявшись, я с силой сжала челюсти, прикусив мучителю кожу. Обезумевшим взглядом он впился в мои глаза, вынул пальцы изо рта и рассмотрел нанесённый ущерб. Я прерывисто дышала, с вызовом поглядывая на парня. Немного погодя, тот с размаху ударил меня по щеке, съязвив что-то про «дикого животного», схватил мою голову, не позволяя закрыть глаза и отвернуться от его кровожадной улыбки, и приподнял. Другая ладонь резво соскальзывает до лобка, и половые губы накрывают холодные пальцы, что заставляет меня сжаться. Насильник, чьего имени я даже не знала (или не помнила?), по-прежнему сжимая мои щёки в своей руке, оценивающе осмотрел представшую картину. Одним движением тот резко проникает сразу двумя пальцами внутрь, повернувшись к моему лицу. Стенки влагалища сокращаются, а мой пронзительный крик наполняет комнату, отчего юноше приходится немедля согнуть пальцы, тем самым делая мне ещё больнее. Ожидая действий с моей стороны, он сверху вниз наблюдал за мной. Его выпытывающий взгляд вытягивал из меня последние эмоции, убеждая меня в приступе паники дёргаться на железной кровати. — Да, я маньяк, малыш, и ты это знаешь, — томный мужской шёпот звучит прямо над ухом, вынуждая стыдиться ещё сильнее прежнего. Больше не в силах смотреть в серые глаза парня. Я прикрыла веки в надежде спрятаться от этого ужаса хотя бы в своём сознании, но как только мучитель понял, что я не наслаждаюсь процессом, отрывисто толкнул меня вниз, отчего моя голова с силой приложилась об нагретые теплом моего же тела железные прутья. Я получила ещё одну увесистую пощёчину и стиснула зубы. Грубые движения пальцами доставляли удовольствие лишь самому насильнику, что заставляло того хищно ухмыляться. — Я хотел бы убить тебя очень медленно и красиво, скальпелем вырезая прекрасные узоры на твоей нежной коже, но я не сделаю этого, потому что люблю тебя, дура!       «Потому что люблю тебя, дура!» — сознание вновь и вновь крутило у себя в голове последнюю фразу убийцы, провоцируя всё сильнее убеждаться в лживости его слов. Конечно, интонация его была неискренна, он будто пытался утешить моё трясущееся существо, уверяя, что ничего плохого случиться не может, что получалось у него крайне плохо; получалось плохо именно потому, что он и не хотел этого. Скорее, это ещё больше меня насторожило. Мои сокровенные желания выбраться прочь из этой душащей изнутри комнаты заиграли новыми красками. — Ну, давай договоримся?.. — несмело пролепетал мой голос, явно не согласовываясь с той частью мозга, которая по сию минуту оставалась адекватной. Я тут же пожалела о сказанном, выжидая грубого ответа в виде ещё одной пощёчины или более глубокого проникновения внутрь. Тело вновь перестало мне подчиняться, и всё сжалось. Изнутри сейчас я бы выглядела кровавым шаром, состоящим из сосудов и капилляров, перевязанным кишками. Вместе со своими органами я сжала внутри себя и пальцы убийцы, которые продолжали совершать активные фрикции, проталкиваясь всё глубже. — Хорошо, — глаза в непонимании распахнулись и с интересом принялись изучать мимику парня, чтобы понять, врёт он, просто предоставляя мне лишнюю надежду на спасение, или действительно говорит правду, и его устроило моё предложение, — ты моя до трёх часов, если выживешь — ты свободна, — басистый голос тихо отвечает, и мучитель облизывает бледные губы, вслушиваясь в полученную в ответ тишину, смешанную с глухим сбитым дыханием.       Как и ожидалось, парню совсем скоро надоедает вся эта «игра». Он достаёт пальцы из жертвы, коей, к несчастью, была я, но, не дав мне даже мгновения передохнуть, хватает со шкафчика свечу и стаскивает зажигалку. Маленький огонёк, которому я в иной ситуации была бы неимоверно рада, мгновенно осветил разрезанную полосу, соединяющую его две скулы и оголяя дальние зубы. Мои глаза непроизвольно расширились от немого ужаса, на что маньяк только кровожадно улыбается, раззадоривая воцарившее внутри чувство страха. Его безликие глазища пытливо наблюдали за моими действиями сквозь ярко-оранжевое на фоне других скудных цветов пламя. Недолго думая, он загорается новой, «гениальной» идеей. Огонь спешно достигает фитиля, и свеча неторопливо начинает плавиться. Не теряя ни секунды, юноша проталкивает новый предмет пыток в моё влагалище, а сам начинает мучительно медленно для себя самого расстёгивать ширинку узких чёрных джинс, манёвром стягивая их до пола. Я стыдливо опустила взгляд на свою ключицу, чувствуя, как щёки наливаются краской. Обезумевший обхватывает член рукой и отрывается от моего распухшего, раскрасневшегося лица. Он подходит к моим лодыжкам и просовывает толстый ремень в петлю, слегка ослабевая его действие. Парень на мгновение отвлёкся и провёл рукой по внутренней стороне моей ляжки, наблюдая за тем, как я всё ещё в бессмысленных попытках освободиться одёргиваю ноги. Он царапает моё бедро так сильно, что на месте вокруг царапин остаются набухшие, налитые кровью полосы. Шлепки прямо по свежим ранам становятся сильнее, а ощущения от них болезненнее. Воск начинает капать, густая капля тянется по половым губам, затрагивает анус и с гулким звуком падает на пол. Протяжный, жалобный стон вырывается наружу, но мучителю он кажется недостаточно громким, недостаточно изящным, искренним, за что я получаю следующую пощёчину: — Я хочу слышать твои крики, сучка! — и звонкий удар впитывается в каждую извилину мозга, который, как и вся я, хрипит от усталости и обессиленности. Крепкая мужская рука подхватывает меня за подбородок, спускается к шее и прижимает к тёплому железу. Сзади в шею больно врезаются витки на прутьях, спереди холодная ладонь пережимает доступ к кислороду. Его глаза, казалось, стали такими же холодными, как и остальная кожа. Он с нескрываемым интересом ждал, когда же комнату наполнят мои отдалённые хриплые крики, всхлипывания и тяжёлое дыхание. Кричать уже нет воздуха, но парень всегда отпускает прежде, чем я успею потерять сознание. Мысли собираются тяжело, но как только делают это, то разум мгновенно захлёстывает нечеловеческий стыд. Воск который раз наслаивается на половых губах, свечка своевременно таяла, а огонь уже непозволительно близко подобрался к влагалищу. Жар смело опаляет мои половые губы, огонёк соприкасается с ними и уже на входе тухнет. Вдоволь насытившись эстетичным видом стекающей смазки и крови, он придвинул меня за бёдра к себе. Маньяк совершает одну фрикцию и достаёт свечку, вместо неё грубо проникая в хрупкое тело и одновременно раздвигая тесноту внутри. Резкая боль грубо сковывает меня, заставляя выгнуться от неприятных ощущений. — Не ёрзай, сука! — теперь уже охрипший голос убийцы, смешанный с пока что медленными ударами тел друг об друга, сотрясает наступившую тишину. Не позволяя привыкнуть к ощущениям, он начал производить грубые и быстрые движения в моём беззащитном теле, с каждой из них ускоряясь всё сильнее и сильнее. Парень замер, дико глядя на меня, и сорвался в череде бешеных толчков, с размахом вонзаясь в моё тело. Оно содрогалась от этого напора. Голова кружилась, а мучитель вбивался с такой силой, что колени не могли перестать дрожать. Он продолжал долбить чаще и чаще, меня трясло, а в сознании проносились бессвязные мысли и странные, порой устрашающие или забавляющие вопросы, помогающие отвлечься от процесса на поиск ответа на них. Рваная внизу живота и мерная в утыкающейся в койку спине боль не была настроена щадить меня. Она, словно привязанные к потолку массивные цепи, стягивала каждую мою хрупкую косточку, каждый хрящик, смешивая и перебивая теоретическое удовольствие с практическими страданиями. Видеть, как по тонким, дрожащим бёдрам течёт смесь крови и пота, явно было для маньяка невероятным наслаждением. По своей же недальновидности парень полностью распускает один ремень на щиколотке, что, должна отметить, послужило для меня неплохим прототипом ведра с ледяной водой внутри! Насильник поднимает мою ногу и фиксирует её у себя на плече, плотно прижимая к своей ключице. Получив новый глоток воздуха в виде освободившейся части тела — пусть и самой бесполезной, я перестала отдавать должный отчёт в своих действиях. Желание быть свободной полностью — от макушки до пяток — с новой силой покорило разум, но, увидев пылающее пламя в моих глазах, мучитель впился ногтями в мою стопу. — Только попробуй дёрнуться! — прошипел он, наклонившись к моему лицу, обдавая каждую мою мысль своим гнилым дыханием. Мысль о свободе приутихла. Пальцами другой руки убийца стиснул мои рёбра, как будто заново кроша их, а сам вампиром впился в тонкую кожу моей шеи, заставляя заполученный им участок заполняться кровью и неприятно полыхать жаром. — Я пришёл по твою чёртову душу, чтобы отправить её прямиком в ад. Один раз ты меня обдурила, но неужели ты думала, что я не вернусь и не поимею тебя по полной программе? — хриплый, прерывистый шёпот прозвучал прямо в свежий укус. Наверное, в обыденной жизни это придало бы определённый шарм ситуации, но на деле же я еле сдерживала слёзы от обиды. Отчаяние распирало изнутри, искусно подражая действию обратного медвежьего капкана из небезызвестной франшизы, но хочешь выжить — играй по правилам. Пытаясь придать себе храбрости, я сжала челюсти и, по-моему, услышала скрип собственных зубов. В пересохший рот будто вкачали медь, и её металлический привкус царствовал внутри, стекая по стенкам гортани и упираясь в невидимый ком, вставший поперёк.       С губ сорвалось яростное шипение, когда я почувствовала, как что-то холодное сначала проскользнуло по коже между рёбер, а после прикусило кожу на самой выраженной косточке грудной клетки до крови. Кровь моментально густой каплей скатилась на тюремную койку, обогнула железные прутья и глухо стукнулась об пол. Я зажмурила глаза, чтобы не видеть, как что-то склизкое, вечно извивающееся и влажное умело двигается по алым следам на моём теле, попутно слизывая и наслаждаясь их бархатным видом и металлическим вкусом. Мне всегда казалось это сущим извращением, но мучителю явно нравился подобный стылый напиток. Он был готов захлебнуться в ванне крови своих жертв, но никогда бы не сделал этого по той простой причине, что всё содержимое быстрее бы оказалось у него во рту, нежели утопило бы его. От таких мыслей слюнные железы стали работать намного активнее. К горлу подступала горьковато-солёная жидкость, порождая чувство рвоты, но, боясь оказаться в ещё более неловкой ситуации (хотя о чем ещё более неловком может идти речь сейчас?!), я начала глотать всю накопившуюся смесь. Первое время получалось неплохо, но потом само глотание уже отзывалось неприятными нотками.       Парень задвигался резче и напористей. Сейчас я могла только сдавленно вскрикнуть и своими беспомощно распахнутыми глазами, затянутыми пеленой горьких слёз, уставиться на мучителя. Не сумев совладать с собой, он рванулся вперёд, наваливаясь на меня всем телом и двигаясь всё быстрее, глубже, беспокойнее. Стараясь удержать равновесие, своей широкой ладонью он опёрся на мой живот, что откликнулось в каждой клеточке организма адской болью, и это заставило меня с новой силой зажмурить глаза. — Открой глаза, сучка! — повелительный голос гулко просипел сверху, и рука юноши, до этого удерживающая лодыжку на плече, грубо сжимая тонкую косточку, поднялась, и шершавые подушечки его пальцев оттянули мою нижнюю губу. С замиранием сердца я чувствовала, как увеличивается сила давления на мой живот, и как поднимается мужское тело. Втягивать тяжёлый воздух через стиснутые зубы было не самой приятной задачей, отчего уже совсем скоро мои челюсти оказались разжатыми. Я слышала только звук; звук, который я больше никогда бы не пожелала слышать. Томные, приглушённые стоны, которые старательно пытался подавить в себе безумец, звучали по-особенному отвратительно для меня, а тот незатейливый факт, что и с моих губ срывалось что-то подобное, сводил меня с ума. Хотя, конечно, я бы не назвала это стонами удовольствия, это была скорее истинная боль, которая не могла просто запереться внутри меня и не выходить вовсе. Паршивое чувство холодом разливалось по телу, вновь и вновь создавая новые рвотные позывы, но отправной точкой послужил тошнотворный плевок, метко и быстро приземлившийся мне прямо на язык. Мгновенно я раскрыла глаза, стараясь выплюнуть всю жидкость, обволакивающую мой рот, но сильная рука парня одним движением надавила на мой подбородок снизу, одновременно запрокидывая мою голову и прижимая нижнюю челюсть к верхней. Слюна вязко стекала по верхнему нёбу. Мои отчаянные попытки вырваться или хотя бы поднять голову всё никак не венчались успехом, а только способствовали образованию новых синяков и шишек на затылке и макушке. — Глотай, — приказал насильник, и я вскрикнула, податливо изогнувшись, насколько этого позволяли ремни, поднимая на своем хрупком теле немалый вес склонившегося парня. Мужская ладонь накрыла мои губы, сжав их в пальцах. Тошнота снова подкатила к горлу, а мозг, с ужасом осознавая, что сейчас происходит, медленно прекращал свою работу, желая забыться. Позволить себе сглотнуть слюну маньяка, зная, что это удовлетворит его, я не могла, а он, заметив это, двумя пальцами зажал мне нос. Это стало последней каплей. Я начала неистово биться под мужским телом, мечтая в тот же миг приобрести неограниченную силу и высвободиться из плена, разорвав всю фиксацию. Непонятная безудержная дрожь парализовала меня, и я начала судорожно пытаться заглотнуть воздух ртом. Сознание тщетно пыталось прийти в себя, анализируя происходящее. Я начала медленно теряться в пространстве, голова кружилась, но надежда захватить с собой ещё чуть-чуть сладостного воздуха была сильнее всякого желания умереть. Когда же мне почти удалось покинуть этот плохо-снятый порнофильм, погрузившись в долгое и приятное небытие, парень опустил руку, любезно позволив полноценно вернуться к реальности. Я опустила голову, начав жадно хватать ртом воздух. Постепенно перед глазами начало проясняться, но предоставленных сил сопротивляться и пытаться привести себя в чувства уже порядком не хватало.       Не отдавая должный отчёт своим действиям, о чём я очень скоро пожалела, я попыталась сплюнуть накопленную смесь из собственных слюней, слюней этого надоедливого парня и воздуха. Однако разум, вальяжно помахивая мне своей искристой ручкой, был не на моей стороне, и белая жидкость остановилась прямо на щеке маньяка. Его глаза метали молнии, пока он неподвижно следил за тем, как с его подбородка на старый матрас капали тягучие слюни. Часть из них попадала и мне на бёдра, но на фоне общей ситуации это стало для меня самым щадящим видом «пытки». — В следующий раз будешь лежать в наморднике, — услышала я шипение оскалившегося маньяка. Хриплый, прокуренный голос, выражающий сейчас лишь крайнюю степень раздражения. Именно такой он напомнил мне кого-то очень близкого и родного, а на самом деле просто больного сумасшедшего. Юноша отпрянул назад, брезгливо стирая с щеки слюни, перемешавшиеся со свежей кровью, и отдалился от своего импровизированного «хирургического стола», как бы предоставляя мне возможность немного передохнуть.       Сердце бешено колотилось глубоко в груди. Осознав, что пока ничего, кроме грубых наручников, больше не давит ни на мой живот, ни на мою психику, я попыталась вобрать как можно больше сытного воздуха в лёгкие и выровнять дыхание. Я облегчённо прикрыла глаза. Голову даже не посетила мысль о том, что такую паузу похититель выдержал не потому, что ему отчего-то стало резко жалко меня; однако на тот момент меня это волновало меньше всего, и, казалось, я на время забыла о существовании ещё одного человека в помещении и о том, как на самом деле выглядит свобода: сейчас меня полностью устраивали и предоставленная комната, и железная койка, и кожаные браслеты. — Что, малышка захотела поиграть? — чем чаще он тревожил моё спокойствие, тем сильнее в сознании закреплялось убеждение о том, что ему нравилось это; нравилось видеть меня униженной, готовой прогнуться (и в прямом, и в переносном смысле, как бы иронично это не звучало), упасть духом в любом момент, но продолжающей бороться за своё бессмысленное существование любой ценой. Он едва ли мог догадываться, что даже если я выживу после сегодняшней ночи, то не смогу спокойно жить дальше. Из раза в раз возвращаться в этот позор, вспоминать, как я облизывала хоть и против своей воли грязные пальцы какого-то ублюдка, стонала под ним и извивалась — это, всё это было в разы хуже, чем если бы я просто сдохла от потери крови на этой кушетке. Возможно, мне только сейчас так кажется.       Сидя в тепле, дома, на старом потрёпанном диване, человек воспринимает криминальные сюжеты новостных каналов такими далёкими, отстранёнными, нереальными. Это оправдано. Оправдано только потому, что, естественно, на телевизорах сидят любители сорвать куш, приукрасить действительность и плотно поесть в ресторанах на ужин, потому что они могут себе это позволить. Конечно, нельзя никогда осуждать людей. Ни на жертв, ни на убийц я бы не стала смотреть презрительно, в какой бы ситуации не оказалась, и я всегда открыто выражалась на этот счёт на людях. Услышав, как какая-то девушка подверглась надругательствам, изнасилованию, а потом была убита, зверски расчленена и съедена на завтрак, я бы только сказала, что маньяк оказался весьма благосклонен, ведь он мог бы сожрать её живьём. «Ты так говоришь только потому, что ты не на её месте,» — сколько раз в жизни я слышала это, сколько раз пересматривала свою позицию и возвращалась к ней снова и снова, понимая, что мне она кажется наиболее адекватной, чем любые другие, доказывала, что у меня нет проблем с головой, что я не сумасшедшая и совсем не мазохист.       Прямо сейчас я лежу абсолютно голая перед очевидно больным человеком, и, стоит ему только захотеть, как он в ту же минуту раскроит моё изувеченное тело, покрытое рваными ранами, царапинами, синяками и красными пятнами. Похоже на новую криминальную новость, ведь так? похоже на то, что я всё-таки оказалась на месте тех красоток, и — о боги! — я всё равно продолжаю твердить, что наилучшим исходом в этой ситуации для меня является смерть. Всей своей душой я буду благодарна, если мои кишки выпустят наружу, не томя и не мучая меня. Неожиданно, наверное, было бы узнать это людям, которые полностью уверены в том, что моё мнение — чистая показуха, но зато они хоть когда-то поймут, что не всегда в этой жизни человек будет прав во всём; иногда приходится принимать поражения.       Но, чёрт возьми, даже если я выживу и стану вновь подкреплять свою позицию аргументами, на мой взгляд, совершенно неопровержимыми, в ответ я всё равно не услышу ничего более внятного, чем «ты просто пытаешься привлечь к себе внимание. Уверен, лежа там, в логове маньяка-психопата, ты думала совершенно иначе». Хоть это и не было правдой на самом деле, меня это не слабо задевало и сейчас.       Холодное, в отличие от обстановки в помещении, противостояние между мной и убийцей ещё давно стало откровенно бессмысленным: он не хочет убить, а хочет как следует оторваться на мне, а я просто хочу сдохнуть. Сама для себя я уже давно определила, что, конечно, оппонент находится в более выигрышной позиции, и он возьмёт своё, несмотря ни на что. Ни к чему не ведут ни мои попытки сопротивляться, ни его попытки ещё больше меня унизить. Как бы мне не хотелось этого признавать, но я начинаю чувствовать, как желание дожить до трёх часов медленно покидает меня, а силы заканчиваются; начинаю ощущать, насколько сильно юные жертвы маньяков, в роде меня, очень скоро поддаются его психологическому давлению и оказываются морально растоптанными, зарытыми в грязь с головой. Лучше, чтобы меня убили прямо сейчас, до того, как со мной случится ещё что-то ужасное. — Поэтому я прошу, убей меня, — неосознанно, то ли от боли, то ли от холода, то ли от пронзительного неотрывного взгляда маньяка сорвалось с моих губ, пока моё помутневшее сознание медленно заполнялось мрачными мыслями. Мой собственный голос сейчас звучал для меня чересчур тихим и хриплым, каким никогда не был в моей жизни. Казалось, под воздействием стресса я не могла контролировать даже свои слова, но, с другой стороны, что бы я сейчас не сказала — всё упирается в одно: если бы маньяк хотел жёстче — он бы сделал это, — а посему волноваться и следить за выражениями не вижу никакого смысла.       Сложно видеть смысл в чём-либо, осознавая, что твоя жизнь вот-вот оборвётся, и у тебя практически совершенно нет никаких шансов на спасение. — Ты же знаешь, я не в силах отказать тебе, принцесса, — и снова голос парня звучит как гром среди тучных мыслей в моей голове. Вот смотрю на него и искренне не понимаю, что в нём мне кажется более странным: его желание окончательно разрушить свою жизнь (хотя, честно, сомневаюсь, что он вообще когда-либо задумывался об этом), манера делать всё, о чём я прошу его, точно наоборот, или то, как он послушно готов выполнить мои желания, буквально случайно вырвавшиеся из моей груди от отчаяния. В любом случае, он не глупый — нет! — далеко не глупый. Загадочный, больной, непредсказуемый, жестокий, но не глупый. — Я сделаю это, не сомневайся, — шёпотом произносит он, что я едва слышу его слова.       Рассчитывала ли я, что встреча с ним больше никогда не состоится? Конечно, рассчитывала, надеялась, что… его прошлая неудача остановит его? Что он решит, что это не его и бросит попытки? На что я рассчитывала? Надо терпеть. Бороться. Жить дальше. Жить.       Как же невыносимо больно и страшно, как же холодно. Мне кажется, прутья затачиваются всё сильнее с каждой секундой, всё острее впиваются мне в затылок, плечи, спину, таз, в бедра с каждым толчком. Почему я не могу заслужить пощады?       Ему нравятся мои стоны. Он кусает мою шею ещё сильнее, а я чувствую пульсацию каждого своего сосуда по отдельности, перед глазами почти чёрная пелена: от боли, от давления, от головокружения я не вижу ничего, только слышу и понимаю. Он практически полностью лежит на мне, его локоть, кажущийся мне острее любого ножа, впивается мне в живот, почти на грудину, туда, где болит больше всего — в желудок. Он опирается на плечо, стараясь не слететь со шконки, но, чувствуя, как начинает заваливаться вбок, последний раз кусает мою шею и резко подаётся назад, оставляя на месте укуса открытую рану. Я не смогла сдержать крик. Держа в зубах небольшой кусок бледной плоти, он неестественно выворачивает мою ногу и освободившейся рукой железно хватается за мои щёки и трясёт. Трясёт так, что заставляет меня биться головой о прутья ещё сильнее. Что-то горячее капает на меня. Моё лицо покрыто холодным потом, из носа течёт кровь, губы потрескались. Я понимаю, что ты сделаешь всё, чтобы наиграться со мной и чтобы я никому больше не досталась. Никому, даже самой себе. Ты убьёшь меня. Постараешься. А я постараюсь оставаться в сознании столько, сколько позволит моё здоровье.       Чувствую, что больше не могу подавлять тошноту. Ужасно. Стараюсь посмотреть на тебя сквозь туман, но не могу уловить ни одну черту лица, и тебя это злит. Острые обломанные когти впиваются мне в щёки всё сильнее, и я молюсь, что моё ощущение крошения зубов всего лишь ощущение. Челюсти болят, болит язык, болят дёсны. Мои веки приоткрыты, я стараюсь смотреть прямо вверх, но ничего не вижу, чувствую лишь то, что член внутри меня, кажется, растёт только больше, упирается в дно матки, старается проткнуть живот изнутри. Ему нравится. Сначала слышу громкий звук плевка, после чего что-то горячее падает мне в рот. Сука, я не понимаю, что это, а убийца грязными пальцами заталкивает невнятный кусок мне в рот и проталкивает дальше, давит на корень языка, стараясь засунуть в глотку. По языку протягивается железный привкус, с подбородка мне на ключицы что-то капает. Щёки залиты слезами. Привкус сырого мяса не сразу доходит до измученного мозга, но как только мне стало ясно, что в глотке стоит кусок собственной плоти, мозг не может справиться с тошнотой.       Я инстинктивно дёргаюсь, стараясь подняться на руках, ощущая, как миллиметр за миллиметром содержимое желудка тянется к горлу, но жёсткая фиксация останавливает мои порывы. Рвота моментально выплёскивается и заливает моё лицо, шею, грудь, заливает руку убийцы, стекает на пол, а я содрогаюсь в кашле, пытаясь не захлебнуться в собственных отправлениях. Приступ кашля заставляет сжиматься изнутри, и матка плотнее сжимает его член. Он с громким хрипом запрокидывает голову назад от удовольствия и осознания, что я сжимаюсь не потому, что мне приятно. Чувствую очередной толчок, намного глубже, чем все остальные, — кажется, он весь старается залезть в меня. Блядски больно. Больно. Очень больно. Голос заглушают рвотные массы, от которых я до сих пор стараюсь освободиться. Осознавая безысходность, стараюсь оторвать наручники. Я настолько сильно поверила в собственные силы в состоянии аффекта, что принять разочарование было равно залезть в свою же петлю. Блядь, как же я слаба и ничтожна, никакие в мире наручники не способны сковать силу духа, характер, и если они позволяют мне чувствовать себя настолько отвратительно, значит, я всегда была такой. Всегда была ничтожной. Одним движением он продолжает глубже толкаться в меня, хотя глубже уже некуда. Сука, убей меня, пожалуйста, убей, просто убей, мне тошно от себя, ненавижу!       Я стараюсь как можно выше поднять голову и с силой приложиться о прутья затылком, чтобы вырубиться и не понимать, насколько мне ужасно, плохо, невыносимо, больно, холодно. Я не чувствую ног, не чувствую локальной боли — у меня болит всё тело. Так ли чувствует себя человек, который умирает от болезни, подобной замедленной бомбе? Ещё один удар затылком. Ничего не вижу. Пожалуйста, я не хочу больше здесь находиться. Я не хочу ничего чувствовать. Ещё удар. Волосы цепляются за прутья, рвутся, выдираются, в ушах звенит. Я вся истекаю разными жидкостями, с любого сантиметра кожи что-то течёт и капает, и мне ужасно больно. Кровь, смазка, сопли, слёзы, рвота — между ними нет никакой разницы, когда уже очевидно, что с такими травмами люди не выживают. Даже если я буду ещё жива на момент своей мимолётной свободы, счастливой я не буду уже никогда. Блядь, я умру, я умираю уже сейчас! Удар! — Ну-ну, тише, детка, — он грубо схватил меня за волосы, отрезая возможность биться головой до стойкой потери сознания. Мразь, почему именно сейчас мне так обидно, но у меня нет сил злиться на тебя! У меня ничего не осталось, я давно сломлена, ты сломал меня, я обезличена, и теперь всё, что у меня пока ещё есть, — моя ебучая жизнь, и когда последнее моё желание — сдохнуть, блядь, почему ты до сих пор думаешь, что я могу сбежать, пройти лечение, посадить тебя за решётку, где ты будешь гнить, пока сам не вздёрнешься на своём же ремне? Он держит меня за волосы, думаю, смотрит на моё лицо, обезображенное смесями жидкостей, синяками, отёками, и толкает меня на член, после чего также одним движением медленно выходит, — через несколько часов ты сможешь делать всё, что захочешь.       Неторопливо он обходит меня. Встаёт за голову и нависает надо мной словно коршун над добычей. Мои волосы в его руке перекрутились, стянулись, вот-вот слезет скальп. Что ты делаешь?       Свободной рукой он хватает меня за грудь. Ничего не вижу, я ничего не вижу. Один лишь силуэт, нависший надо мной, но он настолько тёмный, я не могу различить ни глаз, ни изуродованного рта — абсолютно ничего. Я ловлю себя на мысли, что перед смертью человек склонен видеть истинную душу других людей, самую настоящую, чёрную, прогнившую, наполненную грехами. Все мы грешны. Жаль, что человека, висящего надо мной, волнует явно не это, а мои волнения по этому поводу бессмысленны. Надо мной висит не человек, а зверь, давно притаившийся в шкуре человека, демон, искалеченная сущность, у которой забрали самообладание и у неё не осталось больше ничего, кроме желание отомстить. Отомстить за своё неслаженное мышление, за то, что у неё ничего не вышло, за то, что в ней не осталось никаких эмоций, кроме злобы.       Чувствую, как с силой он сжимает мой сосок, пытаясь причинить мне ещё больше боли. Но он не понимает, что всё моё тело — это одна большая боль. Пытаюсь кричать от того, насколько ущербным мне кажется моё положение, насколько я хочу, чтобы моё тело перестало бесконечно болеть. Хочется согнуться пополам от боли в животе, живот сокращается, всё болит ещё сильнее, но в ответ я могу только нелепо биться. Освобождённая нога, которая когда-то символизировала моё скорейшее освобождение, свисала сбоку от койки. Нет сил её поднять. Сил нет. Всё тело ноет, и я хочу, чтобы это закончилось.       Ты оттягиваешь мой сосок всё сильнее вверх. Я стараюсь смотреть вверх, смотреть на тебя, стараюсь, блядь, но я ничего не вижу. Мне больно. Изувеченная грудь продолжает тянуться выше и выше, а убийца всё не ослабляет хватку. Мне становится ещё больнее, но я ничего не могу сказать — в моём горле стоит непонятная смесь. Как же воняет гнилью. Как больно. Почему становится еще больнее? Он тянет ещё. На лицо опять что-то капает, и я на секунду думаю, что он кончает. Тянет ещё, а я молю, чтобы он кончил. Ещё сильнее. Вязкая жидкость затекает в глаза, нос, рот, но я не чувствую раздражения — просто слюна. Ему нравится. Как заворожённый, он нависает, а из его рта нескончаемым потоком льётся зловонная слюна. Боль в груди затихла. Отпустил?       Грудь с силой упала вниз. Боль нахлынула с новой силой, ещё большей, чем до этого. Всё ещё стараюсь кричать, открываю шире рот, но слышу только тихий хрип. Ничего не вижу и ничего не могу сказать. Как же тянет волосы. Больно. Он двумя пальцами лезет мне в глотку, закрывая поток воздуха. Начинаю задыхаться, слышу отчётливые удары сердца, мне кажется, он тоже их слышит — настолько громкие. Широко открываю глаза в попытке заглотнуть немного больше воздуха и в немой просьбе достать пальцы изо рта. По груди, по рёбрам обильно начинает что-то стекать — ничего не вижу, стараюсь смотреть в несуществующие глаза убийцы, чтобы не злить его. Скорее всего, он понял, что я ничего не вижу, по моему рассеянному взгляду. Пальцами толкается всё глубже в трахею, просовывая какой-то кусок дальше. Сильно болит грудь. Делаю усилие над собой, с некоторого раза удаётся сделать глоток, и он достаёт пальцы изо рта, убедившись, что я проглотила кусок плоти. Уже не тошнит.       Выкручивает мои волосы ещё сильнее, опускает мне подбородок, стараясь сделать так, чтобы я посмотрела на свою грудь. Но я ничего не вижу. Только чувствую, как стекает кровь по рёбрам и падает на пол крупными каплями. Хватается за второй сосок. У меня высыхают глаза и рот, лицо стягивает месивом из жидкостей, я уже не могу плакать. На губах не осталось ни одного живого места — полностью растрескались и кровоточат. Язык сухой, невыносимо больно. Нет сил держать глаза открытыми. Он снова тянет уже вторую грудь вверх, оттягивая за собой обмякшую грудную клетку. Поддаюсь.       Боль затихает и накатывает с ещё большей силой. Грудь падает. Снова начинает что-то стекать по рёбрам, снова он суёт свои пальцы мне в рот. Не понимаю. Больно. Холодно. Опять глотаю плоть, и он отпускает мои волосы. Тошноты нет. Спасибо. Голова с грохотом ударяется о прутья. Спасибо, что даёшь мне умереть. — Я освобожу тебя от наручников, хорошая, — хрип. Он снова обходит меня и встаёт рядом с ногами.       Эмоций нет. У меня ничего не осталось. Мне неважно, как я умру, в наручниках или без них. Я умираю.       Чувствую боль в левой голени. Опять что-то тёплое обволакивает мою ногу, плюхается на пол сквозь прутья. Нет сил одёрнуть ногу. Больно. Делаю едва значимые для жизни попытки вдохнуть, поскольку тело ещё цепляется за жизнь, но я уже ничего не хочу. Я понимаю, что не хочу. Не умру на этой койке — умру через час от сепсиса. Умру.       Слышу чуть различимое хмыканье убийцы. Неприятности? Чувствую, как он пытается распилить что-то твёрдое. Если бы он пилил наручники ножом — я бы не чувствовала столько боли, ведь так? Слышу тяжёлый вздох и удар кулаком. Боль резко откликнулась одновременно в костях голени, колене и бедре. Сил нет даже открыть рот. Вторая нога обессиленно упала с другой стороны койки. Ступня осталась покоится в оковах, зато остальная нога уже не зафиксирована. Вот я почти и на свободе. Без пяти минут мёртвая, зато свободная. Достаточно гордо звучит?       Он падает на колени с характерным гулким звуком. Какие странные всхлипы. Всхлипы, быстро перетекающие в смех, а смех — в истерику. Жуткая истерика заполонила собой каждый метр этого помещения. Он смеётся так громко, как дети на весёлом дне рождении. Будто только что начался праздник, который он очень сильно ждал несколько лет. Возможно, в этом есть доля правды — он ждал, когда сможет показать всю свою власть и обыграть меня. Сложной ли была эта задача? Нет, с учётом моего мировоззрения и «любви» к жизни. Инстинкты, позволяющие мне держаться в сознании до сего момента, он всё равно победить не смог, но я принесла ему уйму удовольствия и теперь буду ждать, пока организм не справится с поддержкой жизнедеятельности.       Надеюсь, ты кончил. Три часа прошли? Я свободна?